Вскоре в дверь кабинета раздался осторожный стук. — Да, да! — ободряюще крикнул Маштаков. В дверь снова чуть слышно постучали. — Да открыто же! Входи! Поочередно скрипнули двери — наружная, потом внутренняя — и в кабинет проскользнул Витек Сидельников. Взглянув на его унылую физиономию, Миха сразу понял, что его человек попал в блудняк[96], причём в серьезный. — Привет, — Маштаков привстал, протянул руку. Ладонь у Витюхи оказалась холодной, мягкой и неприятно сырой. Миха удержался, чтобы инстинктивно не вытереть руку о джемпер, этот жест мог обидеть агента. Он мог подумать, что им побрезговали. — Я попал, Николаич, — усаживаясь на стуле, хрипато сообщил Витек. Он сложил губы, вытянул их вперёд и, подняв, прикольно прижал к носу. Его гуттаперчевому лицу позавидовал бы любой цирковой клоун. — Рассказывай, — без реверансов предложил Миха. — Пять капель не набулькаешь? — У меня после праздников голяк, — отговорка показалась убедительной, хотя Маштаков не брался за рюмку уже несколько недель. Избегая искуса, он не держал спиртного ни дома, ни на работе. — Пра-аздники, — горестным эхом откликнулся Витек, — лучше бы их не было… Рассказ его не отличался свежестью сюжета, но развязку имел довольно неожиданную. В канун Миллениума Витя решил на недельку скататься в столицу в надежде подзаработать. О способе подзаработать он умолчал, сказав лишь, что рассчитывал приподняться без криминала. По Витюхиным меркам отсутствие криминала проявлялось в мошенничестве (какой криминал, когда лох сам отдает бабосы?), и в игре на деньги краплеными картами (а кто лохам, Николаич, запрещает стиры[97] крапить?). В районе станции метро «Измайловский парк» у Витька имелся зоновский корешок, у которого он и бросил кости. С доходным промыслом у них не заладилось, потому как они тупо забухали. Пили по-чёрному, попутали день с ночью. Деньги утекли, как в выгребную яму (Николаич, там в Москве на все такие цены, охренеешь!). Второго января, гонимый похмельем, Витек подался на мини-рынок, расположенный у метро. Там он не придумал ничего лучше, как схватить с прилавка норковую женскую шапку-кубанку и рвануть к пустырю. Далеко он не убежал, в активе шесть ходок, не до конца залеченный туберкулез, алкоголизм второй стадии, да и годков — полных сорок три, не пацан. Продавцы его без труда догнали, побуцкали, правда, несильно, шапку отобрали и сдали в ментуру. Там не имевший при себе документов Витек назвался данными брата своей сожительницы Валюхи. Сотрудники созвонились с Острогом, им подтвердили, что такой гражданин в городе зарегистрирован. Ни одной ошибки в указанных данных не обнаружилось, ни в точной дате, ни в месте рождения. О качестве легенды Витёк позаботился. — И чего, они первую форму[98] не запросили? — Маштаков, не удержавшись, перебил повествование. — Запросили, да у нас в дежурке факс не работал, — Витька трескуче, как в кастаньеты, прихлопнул в костлявые ладоши. — В Москве, Николаич, не как здесь. Менты там никакие. Дознавательша меня допрашивала молодая, ей все по одному месту, кроме собственного маникюра… — А опера не было? — Был, но с угару лютого… Второе января, сам представь… Потом, для них все ясно, палку на халяву срубили, а навару с меня никакого… — Но тебя откатали[99]? По учетам пальцы пробьют и ты — в ауте. Витек впервые за время разговора резиново улыбнулся, обнажив голые бледно-сиреневые десны: — Не-а! Не откатали. Николаич, я тебе говорю, такой лошни как в Москве нигде не встретишь. — Дело возбудили? — Сразу. Сто шестьдесят первая, первая, через тридцатку[100]. Маштаков удивлялся действиям столичных коллег. За покушение на грабеж с поличным задержан человек, не имеющий не только регистрации в Москве, но и документов, удостоверяющих личность. На физиономии задержанного написано семь смертных грехов, он с бодунища, мятый, грязный. И его не задержали по «сотке», хотя санкцией статьи предусмотрено до четырех лишения свободы, не оформили по «мелкому», не закрыли на десять суток, как бомжа по Указу восемнадцать-пятнадцать[101]. Сотрудников милиции не смутило то, что у назвавшегося несудимым Витька все пальцы синели татуированными перстнями. Может, у них прокуроры другие? Не позволяют ментам ни на миллиметр отойти от буквы закона? Но из какой бы галактики они ни прилетели, законных оснований для изоляции такого нарядного субъекта как Витек имелось предостаточно, хотя бы до получения документальных данных о личности. Из разных источников Миха много слышал об особенностях московской милиции, Витькин рассказ оказался новой дикой деталью. Маштаков не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что он пальцем не шевельнет, чтобы оказать содействие коллегам в изобличении преступника. Помогать дуракам, лентяям и дилетантам было не в его правилах. Не умеют работать головой, пусть работают другими местами. В раздаче козыри были на руках у милиции. Витька имел ноль шансов выкрутиться, но тем не менее сейчас он, слегка загашенный, сидел нога на ногу в кабинете курирующего опера за триста километров от златоглавой, вместо того чтобы париться в одном из столичных следственных изоляторов. В «Матросской тишине» или в «Бутырке». — С факсом реально повезло. — Миха взял со стола напарника чёрную коробочку «Петра», положил перед Витьком. — Кури, чего ты. Сидельников немедленно чиркнул зажигалкой, окутался сизым дымком, закашлялся. — Кхм…кх…укх… Хоть раз в жизни подфартило… Чего теперь ждать, Николаич? — Ты какие документы подписывал? — Все подряд, какие подсовывали. Протоколы, подписку о невыезде… — Дознаватель запросит на тебя, то бишь, на свояка твоего характеризующий материал и вызовет повесткой знакомиться с делом. Чего он будет делать, когда повестку получит? — Да уж всяко в Москву не поедет! — В глазах Витька, представившего как Валюхин брат, кондовый работяга, читает повестку, в которой он именуется подозреваемым, мелькнули лукавые искры. — Вот он забздит, конь педальный! — Он не приедет — его объявят в розыск, меру пресечения изменят на арест, — продолжал оперативник. — Месяца через два-три их розыскники пришлют задание по месту жительства скрывшегося подозреваемого. Наши орошники[102] возьмут его из адреса и посадят в изолятор. Потом за ним или спецконвой приедет московский или плановым этапом он на Москву уйдет… — Э-э-э, Николаич, — забеспокоился Витёк, не желавший свояку таких последствий, — у них фотка моя на руках, они меня сфоткали как полагается: фас, профиль… Они ж, когда первую форму его получат, увидят, что морда другая… Должны они первую форму запросить или как? — Я бы обязательно запросил, за них не знаю. Так или иначе, когда они со свояком твоим работать будут, ему имеющуюся фотокарточку предъявят, он тебя опознает и назовет твои данные. — А если не назовет? — Он у тебя такой духарной? Не расколется? — Раско-олется, — согласился приунывший Витька, — его и прессовать не надо, селянина. Сколько времени, Николаич, думаешь, я прокантуюсь? — От москвичей зависит. Если побыстрее будут бумаги писать, месяца через два на тебя выйдут, чесаться не будут — полгода твои. Но ситуевина сама не рассосется, не надейся. — Да я зна-аю… — Витек щепотью выудил из пачки несколько сигарет, затем, запустив вторую руку за пазуху, вывернул из внутреннего кармана куртки затёртую пачку «Примы», аккуратно поместил в неё трофеи. — Не возражаешь, Николаич? — Травись на здоровье, это всё равно Лёхины. — Николаич, ты только рыжему про мои гонки не рассказывай. Лады? — Могила. Сильным толчком распахнув дверь, в кабинет шумно ворвался легкий на помин Титов. — Ну как, задача ясна? Вопросы?! Предложения?! — с порога насел он на Витька. Тот непонимающе обернулся за подсказкой к Маштакову. — Я еще до задания не дошёл, — пояснил Миха. — А чего вы тут полчаса тележите? — Леха быстро сунул под стекло на столе заполненный листок требования на вывод из ИВС. — В коридоре Ушастика поймал за рукав, еле уломал вернуться. Говорит: «Возвращаться — плохая примета, пиво в “Славянке” будет бавленное». Ну так чего вы тут интригуете, господа миссионеры? В последнее время к Титову привязалось это звучное словечко. Маштакову всякий раз хотелось поинтересоваться у напарника, известно ли тому его точное значение. Но не спрашивал, опасаясь обидеть высокомерием. — Политику обсуждаем, — давя равнодушную зевоту, пояснил «миссионер» Миха. — Чего ее обсуждать? Мочить теперь всех будем в сортирах! — Тит сграбастал коробочку «Петра», тряхнул, с неудовольствием отмечая, что за время его отсутствия она заметно полегчала, после чего убрал в карман. Миха в нескольких фразах растолковал Витьку ситуацию с грабежом в баре «Лель», довел, что в преступлении подозреваются Яшка Тряпицын и его друг-верзила. Выслушав, агент стал привычно препарировать ситуацию, рассуждая вслух: — Яшка, Яшка — красная рубашка… Красная подкладка… Знаю такого, кто его не знает… Маленький, курчавенький, на еврейчика похож, ментенок бывший… А с ним великан, хм? Гм… Водится там один жираф малеевский, Сабонис — погоняло. Около «Синеглазки» часто трётся, но вместе я их не замечал. Хотя времена меняются и пристрастия тоже… Николаич, только меня терзают сомнения, где «Лель», а где — Малевский поселок? У нас на Малеевке полно заведений, зачем через весь город переться? — Тоже мне расстояния! — вмешался Титов. — Ты вон в Москву мотаешься то и дело, и ничего. А тут, прыгнул на «тройку» и через двадцать минут ты уже на Абельмана, по бульвару гуляешь. — Яшку взяли второго числа в «Леле», — пояснил Маштаков. — А я чего, Николаич? Я разве алиби им делаю? Я просто рассуждаю… Чужой район и все такое… Есть у Яшки корефан лепший, Гога из Острога… И подход к нему к нему я, считай, придумал, только тугрики нужны, — Витек выразительно потер большой палец об указательный. — Ну вы тут кубатурьте, а я полетел, меня ждут великие дела, — Леха пожал напарнику руку, Витька хлопнул по плечу и умчался, саданув на прощанье дверью. — По «девятке» финансирование еще не открыли, Вить, — Миха принялся шарить по карманам, выкладывая на стол всю свою наличность, бумажную и металлическую. — В России живем, не где-нибудь… Сидельников грустно смотрел, как оперативник подсчитывал несколько купюр мелкого достоинства и горстку монет. — Шестьдесят семь рублей тридцать пять копеек, — суммировал Маштаков. — Делим по честному. Червонец я оставляю себе на курево, остальное тебе. От Валюхиной январской пенсии что-нибудь осталось? — Она в завязке второй месяц, Николаич. Ремонт затеяла, — с гордостью сказал Витек, сгребая со стола деньги. — Вот и правильно, бери пример с супруги. — Николаич, ты это… — Агент замялся, взгляд его выцветших глазок был по-собачьи предан. — Не сможешь мне маякнуть, когда из Москвы задание на свояка придет? Я отработаю, ты знаешь. Миха, для того чтобы повысить цену вопроса, выдержал серьезную паузу, как бы раздумывая. На самом деле с технической стороны он не видел проблем. Он предупредит начальника ОРО[103] Муратова, что когда придет телетайп из Москвы насчет такого-то жулика, рыть землю не нужно, пострадает его, Маштакова, человек. Орошники, не выходя из кабинета, напишут рапорта, что несколько раз выходили утром, днем, вечером и ночью в такой-то адрес, по которому никто не проживает, установить место нахождение разыскиваемого в результате проведенных ОРМ не представилось возможным. Москвичам на их телетайпограмму отобьют формальный ответ. Что дальше? Соберутся московские розыскники в командировку в Острог за жуликом, скрывающимся по первой части грабежа, или нет? Вероятность такой поездки с учетом пустячного характера преступления представлялась маловероятной. С морально-этической стороной вопроса Миха тоже знал как договориться. — Посмотрим на результаты твоей разведдеятельности, — серьёзно объявил он Витьку. Лучшего стимула для агента придумать было трудно. — Не подведу, Николаич, — мотнул заросшей головой Сидельников. — Я отчаливаю. Позвони на КПП, чтобы меня не тормозили.