— Не дождетесь, — модной заготовкой ответил Коваленко и сел на скрипнувший под ним второй стул, оставив мягкое кресло свободным. — Слушаю. — Вы меня извините, Виктор Петрович, что я набрался наглости к вам в больницу заявиться, — Маштаков мялся, не зная, с чего начать. — Уже извинил. Давайте по сути. Мысленно перекрестившись, Миха бросился в разговор, словно в холодную воду. — Виктор Петрович, я по поводу той видеозаписи, которую сделал по вашему поручению… Помните? Реакции не последовало, зампрокурора сверлил посетителя немигающим взглядом, оказавшимся настолько тяжёлым, что оперативник заерзал на сиденье. — Сегодня ушло в суд дело по нашему сотруднику Рязанцеву. Он обвиняется в превышении служебных полномочий с насилием. Дело это, на мой взгляд, да и не только на мой, полностью дутое. За десять лет работы в Остроге таких дел по милиционерам не было. Рязанцев мой напарник, мой товарищ… Он простой русский рабочий парень, в органы пришёл, чтобы бороться с преступниками… У него пожилая мать… Три месяца он сидит под стражей… Мы думали, что его арест просто акция устрашения, что новый прокурор так демонстрирует милиции силу и власть… Акция удалась, мы трепещем… Дело — в суде… Что дальше? Реальный срок? Искалеченная из-за чьих-то амбиций судьба? А в то же время бандит Рожнов, ранее судимый, активный член катковской ОПГ, обвиняемый в вымогательстве и ещё по двум статьям, отпущен под залог… — Кто утвердил обвинительное по Рязанцеву? — Коваленко прервал эмоциональный монолог Маштакова. — И.о. зампрокурора Кораблёв. — Понятно, — едва заметно кивнул Виктор Петрович. Миха ждал развития реплики, её не последовало. Коваленко, по всей видимости, настроился работать только на приём. — Инициатор и вдохновитель этих побед — прокурор города Трель, — раздражаясь от отстраненности собеседника, продолжил Маштаков. — В сентябре я передал вам видеокассету, на которой он целуется в десны с бандюками. Думаю, вы мне ставили задачу не для того, чтобы положить кассету на дальнюю полку. Я прошу вас, Виктор Петрович, сказать мне, когда будет реализовано это видео. Не можете назвать точные сроки, назовите, пожалуйста, хотя бы приблизительные. Он замолчал. За спиной у заместителя прокурора завибрировал пластмассовым корпусом холодильник, мерно задрожал стоявший на нем телевизор, задребезжала чайная ложечка в чашке, оставленной на холодильнике. — У вас всё? — поинтересовался Коваленко. Миха утвердительно склонил голову: «Так точно». После того как он выговорился, колотивший его мандраж сменился азартным возбуждением. — Я мог совсем ничего не объяснять вам, а просто указать на дверь, — медленно заговорил зампрокурора. — Но из уважения к вашему опыту и заслугам я скажу, что собранная вами информация передана в компетентные руки. По ней ведется работа. Как сотрудник оперативной службы вы должны понимать специфику. Примерно такого ответа Маштаков и ожидал, а потому был готов к нему. — Э-э-э, Виктор Петрович, в том и дело, что я сотрудник. Мне известно, как проводятся установочные мероприятия. А самодеятельность, что мы с вами сотворили — из репертуара крутых детективов, — Миха указал на лежавший на кровати кверху обложкой роман Леонида Словина «Отстрел». — И явно выходит за рамки ведомственных приказов. Потом, про компетентные руки я в курсе. Меня товарищ в красивом галстуке, фамилия которого начинается на последнюю букву алфавита, предупредил строго-настрого, чтобы я рот на замке держал насчет кассеты. — Так что вам ещё надо? Оказывается, вы все знаете. Проблемой занимаются. — Виктор Петрович, мы с вами в органах работаем примерно одинаково. У меня в последние годы кругозор, конечно, поуже вашего, но благодаря прокурорскому прошлому, я в ситуации ориентируюсь. Сколько смежники[105] будут вести свою разработку? Год? Два? Да к тому времени Рязанцев просидит в Тагиле полсрока из той трехи, что ему по суду нарежут. — А вы полагаете, что по коррумпанту такого уровня как Трель реализацию можно спроворить за неделю? Вы знаете, какие у него связи в Генеральной прокуратуре? Знаете, чей он племянник? — Чей? — Вам лучше не знать, целее будете. — Может быть, — не стал спорить Маштаков, — но чтобы свалить, как вы выразились, коррумпанта, существуют и другие способы. — Например? — Центральная пресса, телевидение. Давайте зашлем кассету Андрею Постовому в «Час расплаты»? На бледном лице Коваленко отразилась гримаса, вероятно, означавшая улыбку. — Михаил Николаевич, — он впервые назвал собеседника по имени-отчеству, — сначала вы говорили вещи просто наивные и эмоциональные. А сейчас, извините, сморозили глупость. Какой Постовой? Какой «Час расплаты»? Неужели вы не догадываетесь, что любой критический сюжет там проплачивается заинтересованной стороной? И потом, разговор наш беспредметный, у меня нет видеокассеты, я передал ее… — В компетентные руки, — закончил за Виктора Петровича фразу Миха. — Я понял вашу позицию, закругляюсь. Извините ещё раз за беспокойство. Поправляйтесь побыстрее. — Что-то слишком быстро вы сдаетесь, — с подозрением сказал Коваленко. — Что вы задумали? — Да что я могу задумать, Виктор Петрович? Я мелкая сошка, — поднимаясь со стула, успокоил заместителя прокурора Маштаков. — Кто адвокат у Рязанцева? — Коваленко сменил тему. — Догадин Владимир Николаевич. — Не слабоват? Инициативы у него мало. Я встречался с ним в процессах. Какой-то он неубедительный, блёклый. — Зато старой школы, не будет двойную игру вести. — С кем? С прокуратурой? — Угу. — Миха отметил про себя, что Коваленко вольно или невольно дистанцировался от органа, в котором служит. — А нет желания из другого города адвоката пригласить? — Иногороднего по деньгам не потянем. — Маштаков шагнул к выходу, пустой разговор начал его тяготить, ему предстояло ещё не меньше получаса с пересадкой, на двух троллейбусах добираться до дома. — Надо надеяться на лучшее, Михаил Николаевич. — Выражая сочувствие, Коваленко, по всей видимости, пытался извиниться за своё нежелание содействовать главному вопросу. От его сочувствия ни жарко, ни холодно. Застёгиваясь, Миха обернулся к лежавшему на постели детективу: — Как вам Словин? Нравится? Коваленко неопределенно шевельнул плечами гребца: — Не знаю, на мой вкус, сложно усваивается. Изложение рваное, язык какой-то телеграфный. — А я давний поклонник его творчества. Такие виртуозные комбинации выстраивает, есть чему поучиться. До свидания, — Маштаков откланялся окончательно. По пути к троллейбусной остановке он поднял воротник куртки и натянул на уши шапку, потому как ветер рассерчал еще больше против прежнего, пронизывал насквозь, щеки ледяным наждаком обжигал. Миха не мог определиться: с пользой он потратил личное время на визит к Коваленко или впустую. Как говорится, отсутствие результата — тоже результат. Или еще на эту тему: некоторые трудности мы не решим, но они сделают нас сильнее, если мы не сдадимся. В правильности данных изречений Маштаков искренне сомневался. Зато он достоверно знал, что у него дома на антресолях в чемодане со старыми вещами спрятана видеокассета формата VHS, на которую он, прежде чем вернуть видеокамеру Коваленко, скопировал запись встречи уважаемых людей. И теперь Миха почти придумал, как этой компрой ему следует распорядиться. 9 06 января 2000 года. Четверг. 08.15 час. — 12.30 час. Валера Петрушин шёл на работу как обычно, пешком. График движения был расписан у него по минутам, а маршрут отшлифован годами. Ровно в восемь пятнадцать, шагая по проспекту Ленина, Валера завернул в стекляшку «Рябинка», расположенную около приземистого обшарпанного здания посадских бань. «Рябинка» представляла собой заурядную забегаловку, имевшую, тем не менее, ряд неоспоримых достоинств. Она начинала функционировать с восьми утра, крепкие спиртные напитки, имевшиеся в её ассортименте, были доступны по ценам простому народу: трудящемуся и праздному. Валеру здесь знали как преданного завсегдатая и как сотрудника милиции, поэтому шанса нарваться на палёную водку у него не имелось. — Приветствую, — мрачно поздоровался Валера с работавшей эту неделю «в утро» ярко наштукатуренной, золотозубой Клавой. — Доброго здоровьичка, товарищ капитан, — когда в стекляшке не было других посетителей, барменша позволяла себе обращаться к Петрушину по званию; в детстве у нее имелась мечта выйти замуж за офицера, впоследствии не сбывшаяся. Не задавая ненужных вопросов, Клава налила в стопку пятьдесят граммов «Русской» и выложила на картонную тарелочку бутерброд с черным хлебом, маслом и селедкой. Валера, не отходя от прилавка, молча выцедил стопку (наблюдавшая за лечебной процедурой барменша морщилась сильнее его), закусил, вытер губы и пальцы салфеткой, расплатился без сдачи, сказал «благодарю» и покинул заведение. В восемь двадцать, пыхтя сигареткой, он переходил через Николаевский мост, где у центрального почтамта брала начало улица Ворошилова, на которой располагался территориальный орган внутренних дел. В восемь тридцать Валера, смешавшись у троллейбусной остановки с сотрудниками, предпочитавшими утреннему моциону давку в общественном транспорте, подходил к КПП. Мерно двигая челюстями, он жевал мятный «Стиморол». Приняв в «Рябинке», Петрушин ощущал себя бодрым и на несколько лет помолодевшим. По верхней части груди его до диафрагмы разлилось уютное тепло, а сердце перестало напоминать о себе нытьем. Бывалый Валера знал, что действие лекарства не носит системного характера. Поэтому следующий поход у него состоится в одиннадцать часов, именно к этому времени ему снова сделается некомфортно. В одиннадцать он покинет здание УВД и наискось пересечет проезжую часть улицы Ворошилова. Выйдя за пределы обзора из окон милиции, занырнет ровно на пять минут в «Экспресс-закусочную», расположенную в первом этаже дома дореволюционной постройки. В «Экспрессе» Петрушин продублирует те же доведенные до автоматизма действия, что и утром в «Рябинке», только Клава будет другая и зажует он бутербродом с пошехонским сыром. В течение рабочего дня Валера ещё дважды навестит эту забегаловку: в тринадцать часов, следуя на обед в столовую «Водоканала», и в шестнадцать. При этом в тринадцать, в преддверии обеда он пренебрежёт закуской, а в шестнадцать часов запьет водку стаканом томатного сока. Среди посвященных отлучки Павлушина именовались походами в аптеку. Поэтому, если следователь прокуратуры, позвонив в МРО в поисках Валеры, слышал от Сутулова или Ковальчука, что тот ушёл в аптеку, то он (следователь) понимающе говорил «а-а-а» и клал трубку, чтобы перезвонить через пятнадцать минут. К этому времени Петрушин уже, как правило, находился на боевом посту и был готов решать рабочие вопросы. По Валере, когда он употребляет по системе, невозможно определить, что он вдетый, по нескольким причинам. Во-первых, у него большая телесная масса, за центнер, во-вторых, он флегматичен и малоразговорчив, а лицо его небогато на мимику. И потом, целый день Валера трудится: беседует со свидетелями, крутит и колет злодеев, пишет справки и рапорты. В последнее время, всё более привязываясь к графику посещения аптеки, Петрушин предпочитал не удаляться далеко от базы, поэтому незапланированные выезды на место происшествия, особенно в район, воспринимал болезненно. В пределах Острога он перемещался более охотно, так как в городе имелась разветвленная сеть «фармацевтических пунктов», наподобие упомянутых «Рябинки» и «Экспресс-закусочной». По вечерам в будние дни, если не случалось выезда на криминальный труп, Петрушин возвращался домой в девятнадцать тридцать. После развода он проживал в родительской квартире с матушкой, батя еще в восемьдесят пятом помер от цирроза печени. За ужином Валера выпивал с устатку на радость матушке всего стопочку из бутылки, стоявшей в холодильнике. Потом он уходил в свою комнату, садился в кресло и смотрел по телевизору канал НТВ или видик. На колени ему запрыгивал, уютно урча, кот Котофеич, перс дымчато-серой масти. До отбоя Петрушин втихую усиживал «маленькую»[106], которую прикупал по дороге домой в магазине «Посылторг». Ложился спать он в одиннадцать, опять же, если ничего не случалось по его линии. Таким образом, на буднях у него выходило на круг поллитра в сутки. Пару раз в неделю, обычно в крайний день и в субботу, Валера закладывал серьёзно. В пятницу — с мужиками на работе, на следующий день — с мужиками в гараже. Придерживаясь изобретенной им системы, Петрушину удавалось избегать запоев. Он не срывался с нареза уже побольше года, аж с декабря девяносто восьмого, в связи с чем оставался довольным своим поведением. Валера, как и Маштаков, был приписан руководством к так называемой «группе риска», ежеквартально с ним проводил беседы штатный психолог УВД, которому Петрушин вешал на уши лапшу относительно своего образа жизни. Кроме того, с той же периодичностью Валера предъявлял для проверки тетрадь индивидуальной подготовки заместителю начальника УВД по личному составу и кадрам. Психолог и кадровик отмечали незначительную, но в целом положительную динамику поведения в быту капитана милиции Петрушина. В июле Валере стукнул сороковник, до минимальной выслуги по смешанному стажу ему оставалось четыре с половиной года. Он поздно пришёл в милицию, почти в тридцать лет. После восьмилетки, техникума транспортного строительства и службы в Советской армии Петрушин трудился фрезеровщиком на электромеханическом заводе. Работал по четвёртому разряду, пока в конце восьмидесятых оборонка не задышала на ладан. Неожиданно кончились заказы, начались простои, зарплату сперва стали выплачивать не вовремя, а потом и совсем перестали давать, пошли сокращения. Валера, как и все заводские нестарые мужики, ходил дежурить в ДНД[107], за это полагались отгулы. В одно из дежурств узнал от начальника штаба дружины, что из заводчан набирается рабочий отряд содействия милиции. Сокращенно именовавшийся РОСМом, а в народе непонятно почему — черной сотней. За росмовцами сохранялась средняя заработная плата по месту работы. Петрушин поступил в РОСМ, откуда спустя год перевёлся в батальон патрульно-постовой службы, а ещё через полгода — младшим инспектором в уголовный розыск, где прижился. Впоследствии получив заочно среднее милицейское образование, был назначен на офицерскую должность оперуполномоченного. В межрегиональном отделении по раскрытию умышленных убийств Валера трудился семь лет. Пиком его карьеры стала должность старшего опера по особо важным делам, но потом её забрали в областной аппарат, и он стал просто старшим опером. Периодически Петрушин показывал приличные результаты раскрытия преступлений по своей линии, а временами — холостил. Как рыба в воде чувствовал себя в среде маргиналов, основной клиентуры их подразделения. Сослуживцы никогда не видели его в милицейской форме — в погонах, в кителе мышиного цвета и брюках с красным кантом. Ражего, цыганистого, с запущенными чёрными усами и отёкшим лицом его гораздо легче было представить сутулящимся у шаткого столика пивной перед двумя-тремя кружками «жигулёвского» и разобранным на мятой газетке вяленым лещом. Убийство Зябликова и Калинина было совершено на обслуживаемой Валерой «северной» зоне города, поэтому оперативно-поисковое дело пришлось заводить ему. Обычно заведение ОПД откладывалось оперативниками до десятого, последнего по ведомственному приказу дня после совершения преступления, когда становилось ясным, что раскрыть его по горячим следам не удается. Но сейчас дожидаться крайнего срока не стали, потому как предпосылок поднять двойной огнестрел в короткие сроки не имелось, да и начальство теребило, обоснованно отнеся преступление к категории резонансных. В оперативно-поисковом деле, аккумулировавшем все результаты работы, пока преобладали справки и рапорты участковых и оперов, составленные по результатам проведённых поквартирных и подворных обходов. До сих пор в деле отсутствовали копии необходимых следственных документов, в частности Петрушин так и не сумел выбить из Бори Винниченко копию протокола осмотра места происшествия, Боря до настоящего времени не собрал подписи всех участников процессуального действия и каждый раз зло огрызался, когда Валера спрашивал с него протокол. Под грифом «секретно» в ОПД, кроме собственно постановления о его заведении и плана ОРМ[108], имелись пока только две агентурных записки. Одну составил начальник РУБОПа Давыдов, вторую высосал из пальца сам Петрушин, оперативных позиций в бандитской среде не имевший. Его агентура была другого пошиба: уголовное отребье, дешёвые проститутки, полубомжи. Из рубоповской информации следовало, что убийство организовано лидером одной из территориальных ОПГ, ранее неоднократно судимым Калачёвым В. Д. из-за раздела сфер экономического влияния. Впрочем, конкретики документ не содержал, Давыдов попросту не доверял профессионалам МРО, считая, что имеет для этого достаточные основания. На предпраздничный день шестого января Валера запланировал работу с документами, нужно было привести бумаги в порядок. Птицын десять раз на дню требовал от него проанализировать кипу разношёрстного справочного материал, написанного неразборчивыми почерками, и составить внятную справку-меморандум по результатам первоначальных оперативно-следственных действий. Работа по заказному убийству предполагала большой объем документирования, чего Петрушин, как и большинство розыскников, не выносил. Приближаясь по сложному лабиринту коридора старой части здания УВД к сорок девятому кабинету, занимаемому МРО, Валера с тоской подумал, что прежде чем попасть на рабочее место, ему предстоит повозиться с неисправным дверным замком. Новый замок, малеевский «секрет», они достали на заводе месяца три назад, и с тех пор не могли выкроить времени, чтобы его врезать. Однако, подойдя к кабинету, Петрушин к своему вящему удовлетворению обнаружил его открытым. Задачу по проникновению в помещение решил Володя Сутулов, пришедший сегодня на службу раньше напарника. Майор находился в кабинете не один, из приоткрытой двери, кроме его резкой, спотыкающейся речи, доносился игривый женский голосок. — Приветствую, — заходя из предбанника в кабинет, сумрачно сказал Валера корреспондентке «Уездного обозрения» Голянкиной, отхлебывавшей кофе из кружки за его столом. — Здравствуйте, Валерий Гербертович, — остроносая тощенькая журналистка встретила усача самой лучезарной из своих улыбок.