Советник по безопасности шевельнул густой подковою усов, повел пальцем по строчкам. — На первый взгляд, это явно мент. Слово «оперуполномоченный» он сокращает как «о/у». Но вот «ГЕНПРОКУРАТУРА» мне лично слух карябает, это не по-нашенски. «С. Г» — «сего года», тоже как-то замудрёно, с выпендрёжем. Я бы просто написал — до 14 января, ежу понятно, что не до следующего года срок дается. Из той же оперы «И ПР.» — «и прочее». Потом знаки препинания — запятые и точки, посмотрите, всё на месте. Это грамотный человек писал, а в розыске грамотеев немного водится. И еще это аккуратный человек. Слово напишет и после него точку поставит. А зачем, спрашивается? Не диктант же? И каждая буковка у него через трафарет четко выведена, привычку он имеет к оформительству. Сергей Альбертович, слушая толковые рассуждения Пшеничного, убеждался в правоте своего решения взять к себе в кадры этого прожженного мента. За плечами тот имел срочную службу в Афгане, командировку в Нагорный Карабах, ранение и государственные награды. Семь лет он отработал опером на земле, больше половины — в «убойном» отделе. В девяносто четвёртом огрёб пятерик усиленного режима за несколько эпизодов квалифицированного мошенничества, причем, и на следствии и на суде своей вины не признал. Откинулся из красной зоны в Нижнем Тагиле через два года после посадки благодаря помилованию Президента. Освободившись из мест лишения свободы, работал на стройке подсобником, потом в левой фирмочке какой-то железные двери устанавливал. — Перепишите письмо, Иван Николаевич, можно, — сказал Катаев. — Здесь пишите, выносить из кабинета не стоит. Пшеничный раскрыл простенький ежедневник в переплете из самого дешевого кожзаменителя и печатными буквами, как в первом классе, стал переносить на чистый лист содержание послания. — Олег, Сергей Альбертович обернулся к заскучавшему на отшибе Рожнову, тебе задача поговорить с соседями по подъезду. Постарайся выяснить, может, кто-то еще видел этого черта Комарова утром? Может, это совпадение? Хотя, таких совпадений, пожалуй, не бывает. Но все равно, поводи жалом. Все, Олег пока свободен. Рожнов поставил стул на место и удалился, бросив ревнивый взгляд на оставшегося наедине с боссом Пшеничного. Тот старательно выводил в блокноте буквы, они выходили у него разнокалиберными и кривоватыми, выдавая слабые навыки автора в каллиграфии. Катаев терпеливо дожидался, когда советник закончит свою писанину, чтобы, как и планировалось, поставить ему на вид относительно костюма и галстука. Раз и навсегда уважаемый Иван Николаевич должен уяснить для себя, что отныне он работает в солидной организации, а не в задрипанной ментуре и не в стройтресте. 25 11 января 2000 года. Вторник. 13.00 час. — 14.30 час. Саша Кораблёв сумел вырваться в милицию лишь во втором часу дня, обедом пришлось пожертвовать. Впрочем, идти в УВД раньше не имело смысла, потому как Шустров, в отношении которого опера слепили материал по мелкому хулиганству, вернулся из суда вместе с другими обитателями КАЗа[141] лишь перед полуднем. Отработанная процедура затянулась из-за организационных неувязок. Сначала дежурная часть решала вопросы с бензином и сопровождением, потом судье надоело ждать прибытия «мелких»[142] и она ушла провозглашать приговор по прослушанному накануне делу. С грехом пополам доставленные на правёж снятыми с маршрута патрулирования милиционерами ГБР полтора десятка граждан, в большинстве похмельных, грязных и дурно пахнущих, были вынуждены в течение сорока минут изнывать в холле в ожидании судьи. Одним словом, обычный российский бардак. Но и тянуть с визитом было нельзя, Шустров получил только сутки адмареста, вечером в двадцать один ноль-ноль его отпустят из спецприёмника. Протокол на грузчика оперативники состряпали, что называется, внаглую, на основании собственных рапортов стандартного содержания: «Находился в общественном месте в пьяном виде, нарушал общественный порядок, на сделанные замечания о прекращении антиобщественного поведения не реагировал». Повезло, что судья не вернула материал на доработку или вообще не прекратила производство за недоказанностью вины. Очевидно, наличие у Шустрова трёх судимостей за кражи в совокупности с телефонным ходатайством начальника ОУРа и собственным жёстким цейтнотом, остановили судью от принятия более принципиального решения, требовавшего времени для мотивации. Шустров дожидался на третьем этаже, в кабинете Борзова. После ночи, проведенной в комнате для административно-задержанных, где из меблировки имелись лишь две жестких коротких скамейки, жулик умудрился сохранить достаточно приличный, хотя и помятый вид. Он не страдал с бодуна, одежда его была недорогой, но новой и чистой. Отреагировав резким поворотом головы на тоскливый скрип двери, впустившей в кабинет Кораблёва, карманник, нервно тряся ногой, выкрикнул: — Бог не фраер, начальник! Он правду видит! — А вот тебе и прокуратура, как заказывал, — тративший время на Шустрова из меркантильных соображений налаживания межведомственного взаимодействия, Борзов вздохнул с явным облегчением. Чувствуется, что Шустров своими протестными заявлениями успел его достать. Саша снял дубленку и шарф, оглянулся, где бы побезопасней пристроить дорогостоящие вещи на временное хранение. Начальник розыска гостеприимно распахнул криво висевшую на полуоторванной рояльной петле дверку самодельной мебельной стенки из ДСП. — А вот на китель мой вешайте, Александр Михайлович! Кораблёв с сомнением осмотрел внутренности шкафа, представлявшего собой место для складирования всевозможного служебного хлама, и предпочел уложить предметы гардероба на выстроенные у стены в рядок хлипкие стулья с засаленным матерчатыми сиденьями. Чтобы ненароком не обидеть хозяина кабинета, Саша пояснил: — Я ненадолго. Затем состоялась короткая процедура знакомства и вручения верительных грамот. После того как Кораблёв представился, Борзов со значением сказал: — Сам заместитель прокурора к тебе пришел, Константин. А ну-ка сядь нормально и ногой завязывай сучить. Нервный какой, ёксель-моксель. Шустрову по паспорту было сорок шесть лет, но из-за малого роста и мальчишеской худобы на первый взгляд он выглядел гораздо моложе. Если, конечно, не вглядываться в его лицо, вернее, личико — утлое, зауженное, рассеченное расходящимися от носа к углам рта глубокими складками, заветренное, шелушащееся на выпирающем подбородке. Взгляд у Шустрова был как у остервенелого, в угол клетки загнанного хорька: не подходи, искусаю в кровь. Судя по всему, начальник ОУР сумел поднять ему настроение. Саша нейтральным тоном объяснил причину интереса прокуратуры и милиции к скромной персоне грузчика супермаркета. С ненавязчивой настойчивостью порекомендовал исповедоваться в маклях[143] с подсовыванием товара в карманы покупателей, пока эти шалости не переросли в уголовно наказуемые. — Ничего я не знаю. Ничего не делал! По беспределу чешете! За что в обезьянник меня забили! Шел домой после работы, трезвый! К кому это я приставал?! Ну-у?! Где ваши свидетели?! Нету?! Почему меня к наркологу в трубку дуть не возили, если я пьяный был?! Когда у главного прокурора приемный день?! До Москвы дойду, гадом буду! — в Шустрова словно бес вселился. «Психопат», — мысленно согласился Кораблёв с характеристикой Борзова, данной карманнику в ходе вчерашнего телефонного разговора. — Чего ты визжишь, как свинья под ножом?! — в отчетливо произнесенную обидную фразу Саша вложил презрения по максимуму. — Чего ж ты на расправу жидкий такой? Меня-а слушать! Окрик подействовал на уровне приобретенного рефлекса, Шустров, трагически всхлипнув, умолк, его цепкие паучьи пальчики мертво впились в край стола, побелели. — Не знаю, пьяный ты с работы шел или сраный, меня с тобой не было. Знаю, что судье достаточно доказухи оказалось, раз сутки ареста нарезала. Значитца, одно привлечение к административной ответственности уже имеешь. Дело за малым, еще за одним протоколом. Сан Саныч, ко второму материальчику в отношении гражданина Шустрова, с учетом его склонности к сутяжничеству, надо более творчески подойти. Свидетелей парочку подобрать нормальных… — Какие проблемы, Александр Михалыч? — Борзов с большой охотой участвовал в радиопостановке. — Таких свидетелей подберем, хоть на городскую доску почета. Передовиков соцсоревнования. Чайку не желаете, Александр Михалыч? — Не откажусь, — Кораблёв, делая вид, что утратил интерес к карманнику, отвернулся от него, переключив внимание на хозяина кабинета. На днях Саша за ужином смотрел по телевизору интересную передачу про японскую чайную церемонию. Наблюдая за действиями майора, он обнаруживал в них немало признаков ритуала, веками культивировавшегося в Стране Восходящего Солнца. Как полагается, процесс приготовления чая проходил в полном молчании. Начальник ОУРа выверенными движениями налил из металлического электрочайника (практически «тэцубина») кипятка в граненые стаканы, насыпал в них заварки из пачки и накрыл листком бумаги, который, судя по покоробленной поверхности и тёмно-коричневым окружьям, не впервые выполнял функцию крышки. Подождав с полминуты, Борзов размешал содержимое стаканов алюминиевой ложечкой, бамбуковой мешалкой чайный мастер пока не обзавелся. В качестве «омогаси» — сластей к чаю, он извлёк из шкафа пакет глазурованных пряников, которые при взаимодействии с поверхностью стола издали деревянный стук. Заметив, что Кораблёв расплылся в улыбке, начальник розыска вопросительно вздернул крепкий шершавый подбородок. Саша, вернув лицу серьёзное выражение, жестом показал — потом объясню, отдельно. Осторожно прихлебывая из стакана обжигающую жидкость, по вкусу напоминавшую свежеошпаренный веник, Кораблёв достал сигареты и зажигалку. Прежде чем закурить, снял с губ прилипшие, горькие чаинки, из числа тех, что, разбухнув и не пожелав утонуть, остались на поверхности благородного напитка. Выпустив к потолку аккуратное колечко дыма, Саша понаблюдал, как оно медленно поднимается, истончаясь, потом резко повернулся к Шустрову, напряженно ожидавшему своей участи. — Всю схему вашу мошенскую видим насквозь. Размотать можем по полной, да время жалко на вас крохоборов гробить. Посему события будут развиваться следующим образом. Каждый займется своим делом. Ты, Константин, Адольфов сын, совершишь еще одно мелкое хулиганство, Александр Александрович даст команду задокументировать это безобразие, а я договорюсь в суде, чтобы тебе быстренько отменили УДО. И покатишь ты на строгий на «шестёрку», досиживать свои десять месяцев. Зря, выходит, написали в характеристике, что ты твердо встал на путь исправления. Не оправдал ты высокого доверия администрации колонии, м-да. Вопросы есть? Учти, рассматриваются только по существу. Шустров закусил губу, глядел исподлобья. Понимал отчетливо реальность угроз, которые с издевочкой отвешивал по пижонски прикинутый прокурорский чин. За два с половиной месяца, остававшиеся до истечения неотбытого срока наказания, сто раз менты могут состряпать любые бумаги, с них станется. Битый жизнью бродяга видел три дорожки, лежавшие перед ним. По одной можно буром ломить напрямик, продолжать блажить за ментовский беспредел, бесноваться. Этот путь — самый короткий, через пять шагов упрешься рогом в стену, которую не прошибешь. Можно свернуть на правую развилку и в молчанку поиграться, характер показать, результат окажется таким же, только мусоров раздраконишь поменьше, не так лютовать они будут. Ну а третий путь — налево пойти и коня там потерять, однако попробовать голову спасти. Эта дорога самая извилистая и долгая, через чертополох, через колючий чапыжник продираться по ней придется… — А можно, я это самое… как его, — Шустров выдавливал из себя слова трудно, будто из старого тюбика — засохшую зубную пасту. — Можно я не буду совершать, эти, как их… мелкие хулиганства? Обладавший хорошим чувством юмора Кораблёв оценил нечаянную шутку, кивнул с ободряющей улыбкой: — Мы только этого и добиваемся. Правда, Сан Саныч? Начальник ОУРа, сосредоточенно размачивавший в стакане каменный пряник, за этим занятием нить беседы потерял, однако на обращение отреагировал немедленно. — Это наша конституционная обязанность. Исполняющий обязанности заместителя прокурора нарастил темп. Каждый свой тезис он сопровождал ударом указательного пальца по столу. — Первое — немедленно увольняешься из супермаркета! Второе — говоришь подельнику своему, Камышу, чтобы тоже увольнялся на хрен! Третье условие тебе товарищ майор с глазу на глаз шепнет. Я правильно говорю, товарищ майор? Борзов, без подсказок въехавший в ситуацию, с охотой кивнул. Лишняя вербовка никогда не мешала, а в нынешние трудные времена, когда треть подразделения составляла зелёная молодежь, тем паче. — Ну а вы, это самое, потом-то меня не кинете? — судя по наполовину утвердительной интонации, карманник уже занёс ногу, чтобы перешагнуть через порог. Кораблёв, не мигая, смотрел в глаза своему визави. — Слово. Шустров скорбно выдохнул: — Ну давайте как вы говорите делать. Только, это самое, не забудьте потом. Обещали… — Мы с тебя, Костя, тоже ведь расписок не берем, — жуя размякший пряник, вернулся в разговор Борзов. — Даже не требуем, чтоб ты под запись в своих фокусах-покусах в «Грошике» признался. Или напишем как все было, чего уж? — Не, — Шустров протестующе выставил перед собой узкие ладошки, — на кой мне лишний гемор? Вы и так всё знаете. Кораблёв потому и не предлагал грузчику с богатым криминальным прошлым этого условия, понимал — оно для него неприемлемо. — Александр Михайлович, разрешите, я по делам отлучусь? — начальник ОУРа не переставал подчеркивать высокое должностное положение своего гостя. — У нас совещание по убийству в половине третьего. Не забыл? Не опаздывай. — Как можно? Через пятнадцать минут — как штык! — Борзов, дернув за ручку, проверил, закрыт ли сейф, сдернул с плечиков камуфлированную куртку, резко сунул руки в рукава, чертыхнулся, одну руку вытащил наружу вместе со свернутой в клубок шерстяной шапкой, натянул ее на голову и вылетел в коридор. Саша вынул из «дипломата» бланк объяснения на имя прокурора города и красивым почерком стал заполнять графы анкетных данных опрашиваемого. Объяснение ожидаемо оказалось пустым — не знаю, не видел, не помню, не делал. Но и эти несчастные десять строчек Шустров вычитывал невыносимо долго, в каждом слове ища подвох. Кораблёв в это время курил у окна и размышлял, достаточную ли цену заплатят жулики, обидевшие его невесту, не отделаются ли они лёгким испугом. И в итоге внушил себе, что синица в руках предпочтительнее. Оба крысятника лишались работы, найти новую по нынешним временам не так-то просто. Шустров заработал административное взыскание, теперь он висит за одну ногу. Как известно, нет наказания тяжелее, чем его ожидание. Это ведь обещать Шустрому легко, мол, в два счета отправим тебя, зёма, досиживать неотбытые десять месяцев. В суде подобные представления проходят со скрипом, на первый раз судья вполне может ограничиться предупреждением, а в марте истечет срок, в течение которого можно предъявлять претензии к лицу, досрочно освободившемуся. Да и документы в суд готовят сотрудники милиции общественной безопасности, а не криминальной. Значит, снова придется обосновывать необходимость этого телодвижения, тратить время, которое на вес золота. Еще один плюсик от такого расклада — реверанс в сторону уголовного розыска, после неприятной истории с Казанцевым он лишним не будет. Пусть парни закатают Шустрова в «корки»[144], пусть сотрудничает. «Все правильно делаю», — ставя точку в своих сомнениях, Саша раздавил в пепельнице дотлевший до фильтра окурок. Пятнадцать минут у умчавшегося по делам начальника ОУРа вылились в томительные полчаса. Кораблёв то и дело беспокойно поглядывал на часы, до начала совещания оставалось чуть больше пяти минут. Он не мог покинуть кабинета, оставив в нем адмарестованного, который коротал время, изучая вывешенный на стене разноцветный график дежурств личного состава на декабрь прошлого года. Выход Саше виделся единственный — попросить кого-нибудь из оперативников приглядеть за Шустровым до возвращения хозяина кабинета, а самому срочно выдвигаться на совещание. Кораблёв высунулся из двери, краем глаза держа карманника в поле зрения. К соседнему кабинету неторопливо приближался оперуполномоченный по линии «Антиквариат» Савченко. На приветствие исполняющего обязанности зампрокурора он ответил едва заметным кивком. Саша, естественно, не забыл, как на осмотре места происшествия по двойному убийству Савченко проигнорировал его указание о поквартирном обходе дома десять по улице Васнецова, около которого нашли расстрелянный автомобиль. Но выбора у Кораблёва не было, и он торопливо изложил оперу свою просьбу. В тёмно-карих смышлёных глазах того промелькнули искорки ехидства, при этом выражение скуластого лица старшего лейтенанта оставалось бесстрастным. — У меня люди вызваны, — негромко ответил Савченко и скрылся в своем кабинете.