Блондинистого бомбилу Толика подвела элементарная человеческая жадность. Из медсанчасти он партизанскими тропами частным сектором отвез Пандуса на мызу к Прохору. Там Пандус велел водителю на пару дней зашхериться вместе с тачкой, но тот забил на его наказ и прямиком рванул на привокзальную площадь, чтобы срубить копейку на бензин. Козырные парни Серега со Славкой, с которыми он кружил последние двое суток, щедро отстегивали только поначалу. Потом Серега объявил, что они временно на подсосе, что сполна забашляют за работу сразу, как только провернут одну делюгу. Тёртый калач Толик заскучал, заподозрив кидок, но отказать крутым пацанам не посмел. Теперь стало ясно, что катал он их за бесплатно. Серёгу подстрелили, а чистоганил[153] по первости как раз он, коренастый молчун Славка всю дорогу пустой был, как барабан. Когда расставались, за лаве Пандус даже не заикнулся. Зацепив пассажира, Толик покатил на Малеевку. Двигаясь в правом ряду от привокзальной площади по Революционной улице к проспекту Ленина, он прикидывал, что часов до шести вечера побомбит, а потом поставит машину у дома, вымоется, пожрет горячего и притопит на массу до утра. На протяжении сорока восьми часов Толик не раздевался, не снимал ботинок и толком не спал. Держался исключительно на кофе и энергетическом напитке Red Bull. На «кругу» перед главпочтамтом возле гигантской, в полтора человеческих роста снежной пирамиды переминался с ноги на ногу грузный неуклюжий гаишник. Этой зимой с вывозом снега даже с центральных улиц возникли проблемы. Власти оправдывались недостаточным финансированием соответствующих статей бюджета, газетка же «Уездное обозрение» в пику им ехидно писала, что народные денежки некомпетентный муниципалитет профукал на банкеты и фуршеты. Завидев гаишника, Толик дисциплинированно притормозил перед знаком «пешеходный переход», пропуская ступившую на проезжую часть женщину с ребенком. «Дэпээсник» тем временем напрягся, двинулся наперерез выполнявшей маневр правого поворота «девятке» и коротким отработанным движением жезла указал Толику на обочину, требуя остановиться. Одновременно гаишник что-то сказал в портативную рацию, висевшую поперек его груди на ремне. У Толика тревожно занудело под ложечкой, он бросил через плечо пассажиру: «Ща разберемся» и, проехав несколько метров вперед, встал за поворотом. Гаишник, приблизившись к «девятке», остановился возле задней левой двери. Толику пришлось приоткрыть свою дверцу и вывернуть шею назад, что оказалось чертовски неудобно. — Какие проблемы, командир? — Старший инспектор ДПС лейтенант милиции Бурлаков, — сотрудник махнул рукой у зимней шапки. — Попрошу выйти из машины и предъявить документы. Отсутствие у офицера обычной гаишной вальяжности не могло не насторожить Толика, но он всё еще надеялся на недоразумение. — Да в чем проблемы-то? — Выйдите, я объясню, — лейтенант расстегнул клапан кобуры. Со стороны улицы Ворошилова с врубленной на всю дурь сиреной под разноцветной круговертью сигнального маяка на площадь вылетела белая патрульная «пятерка» с символикой ГИБДД. Через несколько секунд она затормозила перед стоявшей у бордюра «девяткой», перекрыв ей движение вперед. Из «пятерки» с удивительной проворностью для их габаритов десантировались двое сотрудников в форме. Один из них, старшина, близнец ряшистого лейтенанта Бурлакова наставил на понурого Толика короткоствольный АКС-74У. Второй милиционер рывком распахнул заднюю дверь «девятки» и потащил из салона ошалевшего очкастого бедолагу-пассажира, решившего раз в год потратиться на такси, дабы побыстрее добраться до дома любимой тещи, которая на кухне сорвала кран и затапливала соседей снизу. В милиции пассажира промурыжили недолго, всего часа полтора, выяснили, что он не при делах, отобрали объяснение, предупредили, что если он понадобится, его еще раз вызовут и отпустили восвояси пришивать к пальто оторванный рукав. Еще на будущее посоветовали избегать сомнительных связей. Ладно, деньги за поездку мужик не успел заплатить. А вот Толик попал за всю мазуту. По указанию Птицына за него взялись зональные опера с «Южной левой»: Рома Каленов и младший инспектор Сердюк, недавно аттестованный на должность из стажёров. Каленов с молодым успели установить, на кого зарегистрирована «ВАЗ-2109», которая привезла в медсанчасть смертельного раненого Рубайло, сгонять в адрес, установить там, что «девятка» эта ещё два года назад благополучно продана, и что пользуется ей по доверенности некий Емелин Анатолий Иванович, 1974 г.р., уроженец и житель г. Острога. Анатолий Иванович первые пять минут пребывания в кабинете оперативников пробовал гнать пургу, утверждая, что ни на каком комплексе он нынче не был, с ранья торчал на привокзальной площади, раз только отъезжал на «Текстильщик». — Спросите у мужиков на «пятачке»! Все подтвердят! — бомбила, похоже, успел сговориться с коллегами насчет своего алиби. Рома Калёнов с утра был заведенный — накануне он помял крыло у отцовского «москвича», перед уходом на работу из-за ерунды разосрался с женой, по двум тягомотным проверочным материалам у него сегодня истекали сроки, в течение дня он намеревался их отписать и сдать. Убийство на их земле поломало все планы, парить мозги Роме не следовало. Толик без предисловий получил сильный прямой удар в грудину. Калёнов отбросил на лоб растрепавшуюся от резкого движения модно подстриженную челку, с коротким вдохом отдернул назад согнутую в локте правую руку, обозначая готовность врезать еще. Худощавое лицо старшего опера исказила злобная гримаса, лишив его обычной симпатичности. Толик скуксился от боли, зажался и жалобно заскулил. — Чё ты гонишь, ара?! — Рома не выходил из боевой стойки. — Номер твоей тачки на вахте записали! Медсестра с врачом из приемного тебя опознают! В салоне у тебя — кровищи море! Чего тебе, мудаку, еще надо?! Говори, как было! Пойдешь как соучастник убийства! От шести до пятнадцати! На руках у Калёнова в данный момент не имелось объяснений работников медсанчасти, чтобы для пущей убедительности ткнуть в них носом дрища-бомбилу, но Толик и без этого понимал, что опер не блефует. Гражданин Емелин имел определённый опыт общения с правоохранительными органами. С четырнадцати лет состоял на учете в детской комнате милиции за драку, по малолетке был судим за кражу велосипеда, получил тогда год условно. По взросляку попадал в милицию за распитие в неположенных местах да за мелкое хулиганство, пару раз сидел на сутках в спецприемнике. Ясен пень, в своем окружении имел немало чалившихся знакомых, из рассказов которых был в курсах, каково на зоне срок мотать. Но знал также, что ментам веры нету. Исподлобья зыркая бегающими глазками, Толик прикидывал, в какую сторону качнуться. Он и Пандуса очковался и оперов. Пандус, с его слов, отсидел почти червонец, а червонец за просто так не нарежут. Толик видел у него самодельный револьвер. Но сейчас Пандус был далеко, а безбашенный опер с занесённым кулаком — в одном шаге. «Как ведь бьет, сука, чуть фанеру не проломил!» Лихорадочно прикинув хрен к носу, уразумев, что отрицать очевидные факты глупо, Толик решился рассказать ментам о событиях возле автомастерской, но не обо всех. «Примутся колоть на мокруху, искалечат, гниды. За чужое — какой мне резон страдать? Моего интереса нету. Какие они мне кенты, нах?» — бомбила нашёл оправдание своему намерению пойти на сотрудничество с оперативниками. Он попросил разрешения закурить, Калёнов, меняя зверское выражение лица на человеческое, милостиво позволил. Из лежавшей на столе кучки вещей, выпотрошенных из карманов Емелина при личном досмотре, старший опер взял помятую коробочку «Магны» и зажигалку. Толик поспешил закурить, несколько раз подряд затянулся глубоко. Калёнов, не спрашивая разрешения, угостился из чужой пачки. Выпустив из ноздрей дым, еще и поморщился брезгливо: «Как ты, ара, такую дрянь куришь?». По версии Толика, озвученной им несколько минут спустя, сегодня днем, в половине двенадцатого в районе площади трехсотлетия города его тормознули двое незнакомых парней. Их он не знает даже по именам. Один парень — высокий, черноволосый, без шапки, второй — маленького роста, плечистый. Ребята попросили отвезти их по окружной к автосервису. Предупредили, что там нужно будет подождать, пока они перетрут с кем-то, а потом увезти обратно в город, куда скажут. Словом, обычные пассажиры. Трезвые оба, между прочим. По дороге они молчали. Подъехав на место, парни покинули машину. Сразу из сервиса навстречу им вышли двое мужчин, примерно такого же возраста, как и пассажиры, под тридцатник. Примет их Толик не запомнил, потому что не рассматривал, ни к чему ему было. Привезенные им парни стали о чем-то разговаривать с вышедшими из мастерской. Разговор длился совсем недолго. Потом между ними началась свалка, кто-то кого-то ударил, кто-то упал. Затем раздался выстрел. Толик не сразу врубился, что это выстрел, подумал, может, пикарду бросили… — Петарду, — автоматически поправил водителя внимавший его рассказу Калёнов. — Ну я и говорю, пикарду… Так вот, стрелял какой-то парень молодой, который из «девяносто девятой» выскочил. Ну «девяносто девятая» на стояночке стояла… Разве я про нее не говорил? Номер? Не смотрел, у меня на цифры память плохая… Обычная «девяносто девятая», серебристая такая… Или золотистая? Не, примет парня не запомнил… Опознать не смогу, честно… Так вот, после того как бабахнуло, высокий, чернявый, ну которого я привез, с копыт слетел. Я наружу высунулся: «Чё за хрень?», маленький меня к себе подзывает. Подбегаю, гляжу: у чернявого — кровь на бочине… Ранен, мать моя женщина! Потащили волоком его в мою «девятку». А чего делать? Человек же, не собака… Парень, который стрельнул, тем временем прыг в свою машину и — газу. Куда делись те двое, что из сервиса вышли? Не знаю, по чесноку, не знаю, мне не до них как-то было… Я на комплекс полетел… Там мы с малышом затащили друга евонного в приемную и свалили по-быстрому… Почему не остался? Так он мне велел валить… Испугался, а вы бы не испугались? Ну вы, может быть, к такому привычные, а я — нет. Высадил маленького на Машинке, возле остановки троллейбусной…. Куда он пошел, не смотрел… И дальше попилил на вокзал… Подумайте, да если бы я при делах был, неужто бы я поехал дальше бомбить? Этот довод звучал убедительно. Нелогичный поступок Толика Емелина играл ему на руку. Бомбила с собачьей преданностью снизу вверх взирал на Калёнова, пытаясь убедить в полной своей откровенности. Рома отвернулся к окну, скрывая вспыхнувший в глазах азартный огонёк. Емелин поплыл, и это значило, что у них появился первый прямой свидетель убийства. Калёнов в момент позабыл про все свои неурядицы. Какие к лешему могут быть отказные материалы по краже газовых баллонов и белья с лоджии, когда он по серьёзному преступлению работает? По убою! Даже изнурявшее чувство голода внезапно притупилось. Утром после ссоры с женой Рома запальчиво хлопнул дверью, не притронувшись к завтраку. С обедом они с молодым из-за гонок по городу пролетели, как голуби над лагерем. К двум часам в желудке непрестанно урчало, голова кружилась не по-детски, но взыгравший охотничий кураж пробудил второе дыхание. Младший инспектор Сердюк нетерпеливо подвинул к себе чистый лист бумаги и ручку, но Рома жестом остановил его. Отработавший шесть лет в уголовном розыске Калёнов доподлинно знал, что с первого захода всю правду не говорит никто, даже мама папе. Емелина следовало ещё подоить, пока на него метод нашёлся. Следующие полчаса, перемежая почти приятельское общение: кофе, сигареты, трёп с ледяным прищуром глаз, резким окриком и занесенным кулаком старший опер вытащил из Толика еще ряд важных деталей, о которых тот умолчал в ходе свободного рассказа. Выяснилось, что вышедшие из автосервиса мужчины были примерно одного роста, невысокие, метр шестьдесят-шестьдесят пять, не больше. Один из них, который похудее, стопудово носил очки. В ходе свалки ударили его, падал на снег, соответственно, он. Выскочивший из «ВАЗ-21099» парень был в куртке «пилот». Ружье у него — чудное, короткоствольное, без приклада. Очкарь уехал на «девяносто девятой» со стрелком, а второй, крепкий такой, побежал в сторону мастерской. — Здоровьем своим, Ром, клянусь, боле ничё не знаю, — в ходе общения бомбила перешел с опером на ты, тот не возражал. Калёнов, боясь спугнуть фарт, не выказывал радости, курил с самым равнодушным видом, в пластмассовую корзинку для бумаг горькую голодную слюну сплевывал. На завоеванном рубеже следовало срочно закрепиться. Толик должен был подписаться под сказанным, тогда его слова топором не вырубишь. Рома не кинулся опрометью докладывать начальству о своих успехах, ситуация могла перевернуться с ног на голову в один миг. Вынув из ящика стола типографский бланк протокола допроса свидетеля, он протянул его Сердюку. — Давай, Серёга, сразу на протокол. Дело возбуждено, чего зря бумагу на объяснения переводить? — снова интонация Калёнова была безразличной, тусклой. Если руководствоваться исключительно буквой закона, старший опер толкал своего молодого коллегу на грубое нарушение норм действующего УПК РСФСР. Письменного поручения следователя на допрос свидетеля у сыщиков не имелось, а сами они не являлись лицами процессуально самостоятельными. Доказательство, добытое с нарушением, могло быть признано недопустимым. Но если слепо придерживаться законов, принятых людьми, далекими от реальной жизни, ни одного самого задрипанного преступления не раскроешь. Когда еще следователь вернется с места происшествия? У него писанины впереди, как в армии говорят: от забора и до обеда. Впрочем, перешагивая через бестолковую статью закона, Рома Калёнов в данном случае особо не рисковал. Прокуратура не меньше милиции заинтересована в том, чтобы поднять убийство по дежурным суткам. Поэтому следователь всяко одобрит их действия и порученьице соответствующее на машинке настучит за милую душу, но позднее, у себя в кабинете. Да и надзирающий прокурор придираться не станет, не совсем же он дурак, только местами. Все полтора часа, пока Сердюк, набивая руку, допрашивал свидетеля Емелина А. И., Калёнов сидел рядом и следил за каждым словом, вносимым в протокол. Частенько, когда дело доходит до фиксации показаний, люди под разными предлогами включают заднюю, лишних проблем на своё седалище никому не хочется. Вот и Толик в нескольких деликатных моментах пытался сказать иначе, не теми словами, которыми десять минут назад пел рапсодию. Тогда Рома смотрел на него с укором, выкладывал на стол мосластые кулаки со сбитыми костяшками. Толик извинялся и говорил как должно. У Сердюка был красивый разборчивый почерк, писал он быстро, вот только с грамотностью испытывал определённые трудности. Младший инспектор руководствовался правилом: «как слышится, так и пишется». Поэтому в исполненном им тексте встречались словечки: «выстрилил», «пабежали», «падъехал»… Запятые он ставил часто — красивые, хвостатые, считая, что кашу ими не испортишь. Сердюк имел красный диплом о средне-специальном юридическом образовании. Он закончил отделение, открытое три года назад в колледже транспортного строительства. В стране, удовлетворяя ажиотажное желание граждан получить специальность юриста, на правоведов стали обучать чуть ли не в кулинарных техникумах. Престижная работа с таким сомнительным образованием не грозила, но в милицию на сержантские должности с ним брали. Сердюк пришёл в отдел кадров УВД, памятуя главным образом о том, что с недавних пор служба в органах предоставляет освобождение от армии. Рома Калёнов, заочно окончивший прошлым летом юрфак ведомственного ВУЗа, читая протокол, на ошибки подчиненного или не обращал внимания или не замечал их. Впрочем, к оперативникам уголовного розыска никогда не предъявлялись требования стопроцентной грамотности, в подразделении ценились другие качества. Да и что спрашивать с трудяги опера, если общая грамотность молодежи России ухудшалась с каждым годом неуклонно. Данный факт признавался всеми — от министра образования до пенсионерки, проводящей время на лавочке у подъезда. Когда процесс медленно, но верно стал близиться к концу, раздалась громкая телефонная трель. Это Птицына интересовало, имеются ли результаты по таксисту. — Вадим Львович, разрешите, я через пятнадцать минут зайду к вам, — ответил Калёнов. — Ты мне одним словом маякни, есть динамика? — подполковнику, понимавшему, что сыщик не может говорить при фигуранте, не терпелось узнать, как развивается ситуация. — В принципе, да, — плотно прижимая к уху верхнюю часть трубки, сказал Рома. — Удачи, — одобряюще произнес Птицын, прежде чем отключиться. Завершающая стадия допроса продлилась дольше, чем планировали. Взяв в руки три листа бумаги, каждый из которых был плотно исписан с обеих сторон, Толик исторг тяжкий вздох. Такой объем текста ему не приходилось читать после окончания восьмилетки. Предварив нелегкий труд перекуром, он приступил к изучению документа. Беззвучно шевеля губами и хрустко почесывая в затылке, Емелин на прочтение лишь первой страницы со своими анкетными данными затратил те пятнадцать минут, через которые Калёнов обещал явиться на доклад к начальству. Сердюк попытался придать Толику ускорение, однако бомбила огрызнулся: «Сами сказали — от шести до пятнадцати лет». Предложение прочитать вслух записанное свидетель категорично отклонил: «Благодарствую, я грамотный и зрячий». В общем, подписание важного процессуального документа состоялось лишь в семнадцать часов двадцать минут. Такое время младший инспектор указал в соответствующей графе. Промокая ладонью взмокревший лоб, Толик поинтересовался как бы между прочим: — Ну всё, Ром, мне можно ехать? Калёнов легонько постукивал по краю стола свернутыми в трубочку бумагами. Он дожидался, когда в кабинет вернётся умчавшийся в туалет напарник. На вопрос Емелина оперативник язвительно ухмыльнулся: — Ща-аз, разбежался. Радуйся, что до сих пор не в камере. Сиди ровно, когда нужно будет, тогда и отпустим. Может быть… И я тебе, ара, никакой не Рома, а Роман Александрович! Капитан милиции! Ущучил?! 4 12 января 2000 года. Среда. 17.30 час. — 18.30 час. Экономя время, Птицын выслушал допрос водителя в пересказе Калёнова. При этом делал в ежедневнике одному ему понятные пометки. Когда опер умолк, заявил утвердительно: — Отпускать Емелина нельзя. Он много чего утаил. Полагаю, с Рубайло и Пандусом он знаком. И адрес, в который Пандуса отвёз, он тоже знает. Ты как, Роман, мыслишь? Калёнов, соглашаясь, кивнул: — К гадалке не ходи. Разве бандиты на стрелку на леваке ездят? — «Девятку» его надо осмотреть. Там кровь, говоришь? Много? — Ну есть… на заднем сиденье, на ковриках. Осматривать нам, что ли, опять, товарищ подполковник? — Роме такая перспектива не улыбалась. — Почему — вам? Следователь прокуратуры осмотр проведёт. Он с комплекса вернулся, в МРО сейчас кого-то допрашивает. А ты чего какой смурной? Случилось что? — Есть хочу, — хмуро ответил оперативник, — без обеда работаем. — Да сегодня все почти без обеда. Я тоже, — Птицын не лукавил. — Подкрепитесь по очереди. Короче, Роман… этот, как его, — подполковник заглянул в свои записи, — Емелин — на вас. По ходу пьесы придумаем, что с ним делать. Идеально, если следователь его на трое суток закроет. Будет время по камере отработать. — Хорошо бы, — вздохнул Калёнов, привставая. — Разрешите идти?