— Вот ты какое кабельное телевидение, оказывается! Внедрялся! Вербовал в сексоты! Тьфу! — Вербовка, Стёп, это другое совсем, — интонация Петрушина была примирительной, но без заискивания. — А сексот тут вообще не при чем. Я свою работу делал. Попытайся понять, ты тоже погоны носил. — Так ты, значит, мент… милиционер то есть? — Старший оперуполномоченный отделения по раскрытию убийств, капитан, — в подтверждение сказанного Валера продемонстрировал служебное удостоверение со своей фотографией в форме. Степан Тимофеевич, военная косточка, обнаружив, что перед ним старший по званию, машинально оправил свое неуставное, бэушное обмундирование. — А при чём Алексеич и убийства? Думаете, что он кого-то? — отставной прапор сделал выразительный жест рукой. — Да не-ет, — Петрушину нужно было внушить Степану, что своими действиями он не навредит соседу. — Он, как ты и говорил, нормальный мужик. Мы парней ищем, ну тех, что жили у него перед праздниками. Он, по ходу, и не знал, чего это за публика, просто на хату пустил. — А убили-то кого? — судя по тому, что ветеран перестал рассержено раздувать ноздри, доводы убойщика на него подействовали. — Двоих тут неподалёку, на Васнецова, на спуске к пойме завалили. Тридцатого декабря. Слышал, поди? Отставник пригладил ладонью растрёпанные сальные волосы. — Читал в газетке. Только там пишут, что их «Белая стрела» уконтрапупила. Спецподразделение, которое бандитов ликвидирует. А? — Да брось ты, Стёп, чего только сейчас не напишут, лишь бы покупали. «Белая стрела»! Ты двадцать лет в армии прослужил, много ты суперменов видел? Рэмбов всяких? То-то и оно-то. Выражение глаз у хозяина девятнадцатой квартиры осталось недоверчивым. — Так это, получается, киллеры у нас тут проживали? — Скор ты ярлыки клеить, Тимофеич, — опер старался не спугнуть ветерана вооружённых сил. — Они — знакомые убиенных, может, расскажут что интересное. В таком деле за каждую мелочь приходится цепляться. — Ну да, знакомые, — Степан не стал притворяться, что поверил, ухмыльнулся. — Потому вы с ордером на обыск к Алексеичу и пожаловали. — Формальность, — Валера не отступал от своей линии, — начальство заставило. Начальнику ведь, сам знаешь, как — лишь бы подчинённый на месте не сидел, лишь бы шуршал. Настрадавшийся за годы службы от самодурства отцов-командиров отставник кивнул, соглашаясь. Последний аргумент был доходчивым. — Допросить тебя, Стёп, придётся, — Петрушин вынул из внутреннего кармана выгоревший от долгого лежания на подоконнике, сложенный вдвое бланк повестки. Пристроившись на шаткой телефонной полочке, заполнил. — Завтра к десяти подгребай. УВД знаешь, где находится? Сорок девятый кабинет. — Так завтра ж суббота, выходной? — У кого выходной, у кого — рабочий. — Чего меня допрашивать? Не знаю я ничего, — вертя в руках желтоватый клочок повестки, пытался отговориться ветеран. — Да это тоже для галочки, — убойщик уже держался за ручку двери. — Алексеичу чего скрывать про постояльцев? Он — не при делах. Ну давай, не серчай на меня. Держи краба. Пожимая тяжёлую влажную пятерню гостя, Степан сохранял задумчивость. По его настрою Валера видел, что завтра с ним намучаешься, при условии что он вообще явится. По уму допрашивать соседа нужно было немедля, пока он не отошел от заморозки. Но у следователя весь день расписан, да и не в теме Боря. У самого Петрушина времени на допрос гвардии прапорщика в отставке также не предвиделось. После обыска предстояла колготная работа с Кокошиным, из которого за сегодня следовало выжать информацию по максимуму. Но ещё раз повидаться старшему оперу со Степаном пришлось в тот же день. Обыск в квартире, принадлежавшей риелтору, много времени не занял. В двух комнатах обнаружилось лишь четыре предмета меблировки. В спальной на полу лежал огромный матрас, через полосатую, местами порванную обивку которого вытарчивали кружки стальных пружин. В кухне имелся стол и две хлипких табуретки, одна из которых — трёхногая. На подоконнике в зале красовался болотного цвета телефонный аппарат с обмотанным голубой изолентой корпусом. Под чугунной ванной киллер не прятался, на антресолях под старыми газетами автомат не валялся. Сутулов сразу стал торопить криминалиста, приступившего к обработке графитным порошком дверной коробки. К идее Птицына искать в квартире отпечатки пальцев гостивших тут парней, майор изначально отнёсся со скепсисом: «Начальникам лишь бы умничать, а раскрывать нам». Но эксперт попался с характером, привыкший выполнять обязанности добросовестно. Пригодные для идентификации наслоения он выявил на корпусе телефона, на ножке стола и на зеркале в ванной. Откопированные на прозрачную дактилопленку следы снабдил пояснительными надписями — откуда какой изъят, вложил в солдатский конверт без марки, которых у него был запас. — Опечатывать надо? — деловито поинтересовался Елин. Сутулов, писавший протокол, отмахнулся: «Только время терять». Ему не терпелось вплотную заняться своим старым приятелем по пионерлагерю. Тем более что была пятница, крайний день, в очередной раз допоздна задерживаться на работе он желания не испытывал. Кокошин оказался крепким орешком. С упрямством ишака не желал признавать очевидных фактов. Утверждал, что в декабре в его квартире никто не жил, клялся при этом здоровьем родителей. Когда ему предъявили бумагу из районного узла связи, из которой следовало, что с зарегистрированного на него номера 3-42-64 в предшествовавшие Новому году дни было сделано пять звонков на сотовые телефоны, в том числе два исходящих — на мобильник Зябликова, риелтор вытаращил глаза. — Мужики, может, это ошибка какая? — он в десятый раз разглядывал листок с распечатанными на матричном принтере строчками, изображая высшую степень недоумения. Имей «мужики» меньший срок службы в органах, они бы, возможно, и повелись. Убойщики стали брать на измор. Одни и те же вопросы задавались многократно. Ответы на них поступали однообразные. «Не знаю, не видел, не могу объяснить». Обещаниям забыть на ближайшие полгода про изъятые в офисе документы Кокошин внимал с горестными вздохами, наивно интересовался, что ему нужно сделать, чтобы получить их обратно, но когда доходили до сути, снова замыкался. «Не знаю, не видел, не могу объяснить». Настаивал на том, что с гражданином Калачёвым Владимиром Дементьевичем не знаком и что прозвище Клыч ему ровным счётом ничего не говорит. Когда его стали под аккомпанемент добрых слов тыкать в забитый в записную книжку сотового номер, обозначенный, как КВД, риелтор наморщил лоб и после долгих пяти минут раздумий выдал, что ума не приложит, кто скрывается под этой аббревиатурой. — Может, кожвендиспанер? — сумрачно ухмыльнулся усач Петрушин. Кокошин в ответ принялся суеверно плевать через левое плечо. Предъявлять более было нечего, оснований для задержания по «сотке» не имелось. Да это и не оперов была компетенция, следователя. О фабрикации материала по «мелкому» не шло и речи, клиента выдернули с работы. Увезли трезвого, при свидетелях. На посулы закрыть его в камеру с опущенными, светлые, честные глаза Кокошина наполнились влагой. «Чего я вам сделал, мужики?» Не удалось даже добиться безопасной для риелтора версии, что он случайно познакомился (на вокзале, на улице, в кафе, в сортире) с ребятами, которые интересовались съемной квартирой, и которых он пустил в свою, пустовавшую. За делами не заметили, как стемнело за окошком. Оставив упрямца в кабинете, убойщики уединились в тамбуре. Сутулов в оставленную щель присматривал за Кокошиным. — Чего будем д-делать? — разговаривая шёпотом, майор практически избавлялся от мучившего его всю жизнь дефекта речи. — Пойду на Лазо, три. Допрошу прапора, пока этого не отпустили, — сдавленно просипел в ответ Валера. — Без вариантов. Он прикинул, что в пути следования завернет в «Экспресс-закусочную», плеснёт полтешок в топку. С сегодняшним авралом убойщики пролетели с обедом, а Петрушин, кроме того, — с двумя плановыми посещениями «аптеки», в связи с чем его поколачивало. Правдоподобное объяснение для Степана, почему переносится время допроса, Валера заготовил. «Стёп, завтра выходной я себе решил устроить. Газовую колонку матушке надо уделать. Вторую неделю обещаю, ругается». 11 14 января 2000 года. Пятница. 10.00 час. — 12.30 час. В десять часов в городском суде началось предварительное слушание по делу Рязанцева. Участники процесса собрались в малом зале на втором этаже. Вышколенная секретарь судебных заседаний заняла помещение ещё до официального начала рабочего дня, положив на видном месте листок с надписью крупными буквами: «СУДЬЯ МОЛОДЦОВА». На десять составов судей имелось всего четыре зала, в связи с чем ежедневно возникали проблемы, которые в последнее время усугубились. Если раньше «стражные» дела судьи рассматривали также и в служебных кабинетах, то с позапрошлого года конвой, следуя ведомственным приказам МВД, от подобной практики отказался. Мотивация была простой — в кабинетах не созданы условия для предотвращения побегов, окна не оборудованы решетками, не имеется отгороженной скамьи подсудимых. Судейское сообщество повозмущалось, пошумело, но милиционеры на этот раз на компромисс не пошли, и буря в стакане воды улеглась. Конкурентная борьба за залы судебных заседаний сделалась ещё острее. При этом перспектив к отысканию выхода из ситуации, негативно отражавшейся на сроках и качестве рассмотрения дел, не предвиделось — здание-то не резиновое. Предварительное слушание было назначено в экстренном порядке, по инициативе прокуратуры. Сторона защиты не понимала причин форс-мажора. Андрейка Рязанцев, накануне доставленный спецэтапом из СИЗо, снова ночью не сомкнул глаз. От прокуратуры он ждал исключительно подлянок. Напряжение усилилось, когда выяснилось, что в заседании примет участие лично прокурор города. Защищавший Рязанцева адвокат Догадин, удивительно похожий на дореволюционного интеллигента, разглядывая усевшегося за стол у окна прокурора, недоумённо почёсывал пегий клинышек бородки и вытягивал в трубочку губы. Сидевший позади адвоката на отгороженной решёткой скамье Рязанцев ненавидящим взглядом сверлил арестовавшего его человека в синем мундире. Андрейка заметно исхудал за три с лишним месяца нахождения под стражей. Щёки у него ввалились, выступили обтянутые кожей скулы, на шее вызревал фурункул, отдававший острой болью при каждом движении. Расположившийся на стульях по бокам «клетки» конвой был представлен начальником ИВС Аббасовым и прапорщиком Наташей, неофициально исполнявшей в изоляторе обязанности медработника. Милиционеров конвоя, как обычно, для обеспечения всех назначенных к слушанию процессов не хватало. А чего, спрашивается, в достатке имеется в этой стране там, где требуется хоть малейшая организация труда? В зал энергично вошла судья Молодцова. Секретарь оповестила о прибытии «их чести» возгласом: — Прошу встать! Суд идёт! Все находившиеся в зале поднялись, создав шевеление. Судья чеканной поступью прошла за установленный на возвышении стол, положила толстый том дела и расположилась в центральном кресле под висевшим на стене двуглавым орлом. — Прошу садиться. Председательствующая была облачена в длинную черную мантию. Не имевшее отечественных корней нововведение, заимствованное из традиций судопроизводства западной Европы, прививалось медленно. Большинство городских судей, получив в прошлом году на складе новое одеяние, определили ему место в шкафу и пренебрежительно называли «рясою». А вот Евгения Марковна Молодцова, привыкшая к дисциплине и порядку, с первого дня разглядела в мантии лишнее напоминание участникам процесса и присутствующим на заседании об особом статусе судьи. По замыслу создателей мантия должна скрывать всё человеческое, символизируя, что судья не подвержен страстям и эмоциям, присущим простым смертным. Чёрный цвет профессионального наряда означал беспристрастность. Правда, когда судья в долгополой мантии с широкими рукавами восседает за столом в обрамлении двоих народных заседателей пенсионного возраста, одетых разношерстно и чаще всего бедно, торжественность процедуры отправления правосудия умаляется. Но сегодня представители народа не присутствовали, предварительное слушание судья проводила единолично. Объявив заседание открытым, Молодцова предоставила слово прокурору. Трель поднялся, одёрнул полы форменного кителя и заявил ходатайство о возвращении уголовного дела в прокуратуру для устранения ряда процессуальных нарушений. При этом допущенные следствием недостатки не конкретизировались. Также он попросил изменить обвиняемому меру пресечения на подписку о невыезде. Выступление заняло не более двух минут. Произнесено всё было громко и чётко, хотя руки прокурора, державшие надзорку по делу, заметно подрагивали. Для тех из присутствующих, кто понял, какие последствия вызовет озвученное ходатайство, будто гром грянул с ясного неба. Андрейка, схватился руками за прутья «клетки», вскочил со скамьи. Чеховский персонаж адвокат Догадин открыл рот и так с открытым ртом очень медленно, как завороженный, повернулся к своему подзащитному, принявшемуся сотрясать решётку. Начальник ИВС Аббасов, сдерживая восточные эмоции, завращал глазищами. Председательствующая осталась невозмутимой. Перед началом заседания Трель поставил её в известность о своих намерениях. Евгения Марковна, рождённая в августе, полностью оправдывая свой знак зодиака, слыла дамой жёсткой и характерной. По негласной специализации к ней попадали самые запутанные дела. Её прочили на место готовящегося к уходу на пенсион престарелого председателя суда. Поэтому межрайпрокурор и не счел возможным преподносить ей сюрприз. Реакция могла оказаться обратной. Молодцова объявила перерыв и удалилась для вынесения решения. Трель с высоко поднятой головой покинул зал вслед за ней. Секретарь, забавный плюшевый медвежонок, сгребла в охапку ворох своих бумаг и, косолапя, убежала. Девчонке дорога была минута рабочего времени, Евгению Марковну отличала повышенная требовательность к каждому документу, выходившему из-под пера единственной пока подчиненной. — Вай, Андрюша, нам ли быть в печали! — громогласный начальник ИВС загремел ключами, открывая дверь «клетки». — Выходи на волю, орёл молодой! Рязанцев замер в нерешительности. Десять суток назад он уже собрал пожитки и считал минуты, оставшиеся до освобождения. Почёсывая в затылке, Андрейка вопросительно глядел на адвоката. — Я полагаю, следует дождаться постановления судьи, — по-волжски наворачивая на «о», высказал своё мнение Догадин. — Вряд ли оно будет противоречить ходатайству прокурора.