— Тогда я дверь запирать на замок не стану. Сиди с открытой, — Аббасова, смоляные кудри которого давно разбавила седина, от возбуждения потянуло на неуставные проказы. Плотно сбитая русачка Наташа, алая кровь с парным молоком, тоже радовалась за Рязанцева, выбивала пальцами дробь на клапане оттягивающей поясной ремень тяжёлой кобуры. Молодцовой хватило четверти часа, чтобы отписать решение. Все три части — вводная, описательная и резолютивная — уместились на одном листе. Ходатайство, заявленное прокурором, суд удовлетворил в полном объёме. Возникла заминка с вопросом, кто должен отобрать у освобождённого из-под стражи обвиняемого подписку о невыезде. Ситуация случилась нештатная, за предыдущие десять лет судебной практики Евгения Марковна с подобным казусом не сталкивалась. Рязанцев, выпущенный из «клетки» на законных основаниях, ёрзал теперь на скамье, предназначенной для законопослушных граждан. В голове его бушевала настоящая какофония. Причин происшедшего он не понимал, да честно говоря, и не желал над ними заморачиваться. Главное, что он снова на свободе! Молодцова, поразмышляв, пришла к выводу, что подписочку Рязанцев всё-таки должен дать ей, так как дело находится в производстве суда и вернётся оно в прокуратуру лишь через семь суток после вступления постановления в законную силу. А за это время многое может произойти. К примеру, прокуратура области опротестует её решение, дело пойдет в кассацию, а Рязанцев тем временем скроется. Крайней тогда вполне может оказаться она. Трезвый расчёт взял верх над свойственным многим представителям судейского корпуса принципиальным нежеланием делать чужую работу. — Сейчас Дарья подписку о невыезде оформит. Распишетесь и можете быть свободны, — распорядилась Евгения Марковна и, приподняв подол мантии, чтобы не мести им по полу, вышла из зала. В кабинете она освободилась от представительского наряда, оставшись в строгом сером костюме. К главному неудобству мантии относилось то, что в ней было жарко, а надевать её прямо поверх нижнего белья Молодцова не решалась из-за соображений гигиены. Обмахиваясь, как веером, тоненьким, сегодня заведенным гражданским делом о нечинении препятствий в проживании, судья набрала номер рабочего телефона заместителя прокурора Кораблёва. — Александр Михайлович, здравствуйте, — произнесла она, услышав в трубке мужской голос. — Узнали? Узна-али… Значит, богатой мне не быть. А счастливой? Саша, тебе удобно говорить? Около года назад после одной из межведомственных вечеринок у них произошла близость. Выпив больше положенного, Евгения Марковна вспомнила, что она не бездушная правоприменительная машина, а обычная живая баба, обделённая элементарной мужской лаской. Развелась она пять лет назад. Привыкнув на работе, что её слово закон и что оно последнее, Молодцова, сама того не замечая, перенесла авторитарные привычки в семью. Экс-супруг, простой технолог на заводе, зарабатывал в несколько раз меньше своей второй половины, не чурался рюмочки, но при этом хотел оставаться в доме главным. Когда Евгения Марковна указала ему на ошибочность его позиции, он неожиданно восстал и ушёл с одним чемоданом. Теперь неудачник ютится в коммуналке с продавщицей, на двенадцать лет его младше, воспитывает чужого ребёнка. А Молодцова обитает одна в трехкомнатной квартире улучшенной планировки, с двадцатиметровой кухней и двумя лоджиями. Дочка, окончившая в Питере филиал таможенной академии, прижилась в городе на Неве и возвращаться в провинцию не собиралась. Оставшись в сорок лет одна, Евгения Марковна поначалу хорохорилась: «Жильём обеспечена, машина есть, зарплата — дай бог каждому, а достойный спутник жизни найдётся». Но оказалось, всё не так просто. Одиночество переносилось гораздо тяжелее, чем она предполагала. Поэтому и случилась у неё интрижка с молодым прокурорским следователем. Правда при следующей встрече она строго глянула на красавчика поверх очков, уведомила, что второй серии не будет, а о происшедшем велела забыть. Вторую серию в прокат так и не выпустили, хотя Молодцова втайне ждала продолжения. При общении с Кораблёвым она позволяла себе двусмысленную игривость, с удовлетворением отмечая смущение собеседника. Евгения Марковна поинтересовалась у заместителя прокурора, он ли утверждал обвинительное по делу Рязанцева. Получив утвердительный ответ, пересказала события последнего часа. Первой реакцией Саши оказалась ненормативная лексика. К его чести, обуздал эмоции он проворно, извинился, стал выспрашивать подробности. Особенно интересовался мотивацией ходатайства, заявленного прокурором. Молодцова посоветовала ему самому разобраться со своим начальником. По-женски её беспокоило, не воспринял ли Кораблёв случившееся как личную обиду. Тот ответил: «Конечно, нет», однако интонация показалась Евгении Марковне неискренней. Огорчения зампрокурора не скрывал. На приглашение Молодцовой отметить в непринуждённой обстановке его назначение на вышестоящую должность, Кораблёв рассеянно согласился и пообещал позвонить, как только разгребёт дела. Судья положила трубку, жалея о сорвавшемся с языка предложении. «Ты выжила из ума, климактеричка, — сказала она себе. — Сделала мальчонке пакость и хочешь, чтоб он вокруг тебя с кинжалом в зубах джигитовал. У него, к твоему сведению, невеста есть. Умница, красавица, с хорошей родословной». Евгения Марковна достала из ящика гламурную коробочку Vogue, закурила, опустив руку с дымящейся тоненькой сигаретой под стол. Приобретённая в зрелом возрасте дурная привычка ею не афишировалась. «Что могла я сделать, если прокурор попросил вернуть его же собственное дело? Почему попросил — понятно. Дельце поганенькое, всё в нём с ног на голову перевёрнуто. Навёл господин прокурор обо мне справки, понял — с тётей Женей не договоришься, она через совесть не переступит, вынесет оправдашник, и — опротестовывайте, сколько вам заблагорассудится». Придя к лестному для себя выводу, Молодцова позвонила начальнику УВД, который, разумеется, выходил на неё, как только дело поступило в её производство. С милицией Евгению Марковну связывали давние добрососедские отношения. — Здравствуйте, тёзка, — напористо сказала, когда Сомов снял трубку. — Молодцова моя фамилия. Полковник уже знал от примчавшегося к нему Аббасова об освобождении Рязанцева и делал предварительные прикидки, откуда растут ноги. Выслушав версию судьи о том, что основной причиной крутого поворота послужила её репутация, Сомов горячо поблагодарил очаровательную Евгению Марковну, пообещав в ближайшее время засвидетельствовать свою признательность лично. Доведённую до него вариацию начальник УВД дополнил штрихом, что амбициозная судья проявила принципиальность после его заступничества. В таком ракурсе он изложил произошедшее Птицыну. Дипломатичный Вадим Львович подвергать сомнению слова начальства не стал, найдя собственное объяснение непредвиденной развязке. Подполковник решил, что прокурор, будучи человеком неглупым, провёл комбинацию с жёстким наездом на поднадзорный орган и последующим демонстративным проявлением милосердия, преследуя шкурные интересы. В скором времени он попросит о серьёзной личной услуге. Свои соображения и.о. начальника КМ оставил при себе. Эмоциональный начальник ИВС Аббасов двинул по этажам распространять своё видение счастливого исхода. Майор превозносил честность Треля, который, вникнув в то, что его подчинённые засадили в тюрьму невинного милиционера, лично пришёл в суд, где потребовал немедленно выпустить незаконно арестованного. С каждым разом благородный поступок прокурора в рассказе Аббасова обрастал новыми подробностями. — Нарушители будут строго наказаны, невзирая на чины и звания! Так он сказал, — тараща глаза, сообщал очередному благодарному слушателю кавказский человек, родившийся и выросший в средней полосе России. Адвокат Догадин по возвращении в консультацию с порога принялся живописать соседке по кабинету Боровой о блестящей победе, одержанной им в уголовном процессе. По его заверениям освобождение клиента из-под стражи стало возможным исключительно благодаря избранию им безукоризненной линии защиты. Прокуратура, буквально раздавленная его высоким профессионализмом, позорно капитулировала. В ходе красочного повествования Догадин так уверовал в правдивость своих слов, что если бы его подвергли тестированию на детекторе лжи, умная машина показала бы, что испытуемый ни на йоту не отступил от истины. Ираида Ароновна Боровая, адвокат с сорокалетним стажем, как всегда экстравагантно одетая, косясь в зеркало на стене, кокетливо поправляла лиловый парик и без устали восхищалась коллегой, именуя его Плевако двадцать первого века. Переизбыток эмоций вызвал у немолодого уже мужчины усиленное сердцебиение. Он положил под язык таблетку валидола и подумал, что абсолютно справедливо будет повысить по данному делу размер гонорара. В калейдоскопе версий подлинная не промелькнула. О Маштакове никто не вспомнил. Впрочем, помянул оперативника и.о. начальника криминальной милиции, но совершенно по другому поводу. — Чего-то я Маштакова сегодня не видел. Был он утром на совещании? — задал подполковник вопрос на засыпку Борзову. Начальник розыска отрицательно мотнул головой. — Интересное кино, а где он? — Птицын насторожился. — Звонил, сказал, что информацию по грабежу в «Леле» проверяет. — Реально проверяет или обставляется таким образом? — интуиция у подполковника была развита будь здоров. — Пятьдесят на пятьдесят, — начальник ОУР кисло сморщился, — по голосу вроде в адеквате. Хотя его по голосу хрен просечёшь. — Плохо, — дал оценку Вадим Львович. — И как всегда не вовремя. Как объявится пропажа, пусть сразу ко мне зайдёт. В любом виде. — Есть, — майор поднялся со стула. — Разрешите идти? Ему не терпелось пообщаться с Рязанцевым. Оказавшийся в центре внимания Андрейка, конечно, заметил отсутствие Николаича. Титова в кабинете тоже не оказалось, но Борзов сообщил, что Алексей отъехал по делам и до обеда не вернётся. А вот на вопрос «где Николаич?» начальник розыска, вздохнув, по секрету поведал, что по всем приметам Маштаков снова замудрился, причем ещё вчера до обеда. Ушёл будто бы в прокуратуру и как в воду канул. Рязанцева обидело, что мужики поздравляют его с освобождением, слова хорошие говорят, поддерживают, а Николаичу по фигу дрозды, для него водяра дороже друга. Дулся Андрейка недолго, слишком много положительных эмоций на него свалилось разом. Насилу отбившись от собратьев по оружию, требовавших проставы, Рязанцев на выделенной в его распоряжение служебной «Ниве» полетел домой. Хотелось скорее обнять родителей и расцеловать подругу. Птицын в приказном порядке велел ему взять «больничный» по поводу фурункула на шее и неделю не показывать в управлении носа. 12 14 января 2000 года. Пятница. 11.00 час. — 12.00 час. В отделе УФСБ по делу Рязанцева руку держали на пульсе, внимали биению. К пятнице напряжение достигло предела. Близился срок, установленный прокурору анонимным шантажистом. Вмешательство со стороны спецслужбы исключалось, оно влекло неминуемую расшифровку. Около одиннадцати часов один из доверенных людей в милиции, в тёмную заряженных по этому вопросу, по телефону слил последнюю информацию. Бросив трубку, Яковлев рванул к руководству. На месте был заместитель начальника отдела. Оперативник, как ни бесился, а постучать в дверь и спросить у товарища подполковника разрешения войти не забыл. Сказалась конторская выучка. — Нарцисс в суде попросил освободить Рязанцева и вернуть дело на доследование! — возбужденно выпалил Яковлев. — Надо срочно что-то предпринимать! Под именем самовлюбленного героя древнегреческой мифологии в деле оперативного учета проходил межрайонный прокурор. Замнач отдела, поднимая глаза от изучаемого агентурного сообщения, механическим, абсолютно естественным движением перевернул документ текстом вниз. — Ты чего шумишь, Тимур? Напугал, понимаешь, пожилого человека. Присаживайся, — подполковник, представитель старой комитетской школы знал, что ничего нет хуже дьявольского поспешания. Внешне он походил на бывшего начальника службы безопасности прежнего Президента России. Имел такое же обманчиво простецкое крестьянское лицо, лысину, тщетно маскируемую зачесанными поперек прядями волос, губы крохотным масляным бантиком и умнющие глаза. Разительное сходство было поводом для подколов со стороны сотрудников облаппарата. Когда Коржаков находился в фаворе, остряки не раз предлагали подполковнику баллотироваться в его двойники. Яковлев, так и не уняв обуревавших эмоций, пересказал полученные сведения. — Я же говорил, надо было форсировать ситуацию с этим долбанным алкашом Маштаковым! — воскликнул он, едва сдержавшись, чтобы не припечатать кулаком столешницу. Заместитель начальника отдела, с едва заметной иронией глядя на оперативника, подумал, что он, равно как и другие, переоценил умственные способности Яковлева, умудрившегося в свои двадцать восемь лет дорасти до должности оперуполномоченного по особо важным делам. «Значит, три года до предельного возраста, до пятидесяти, возможно мне дадут доработать, — обнадёжил себя ветеран. — Хотя, на дворе новые времена, в моде все трескучее, шустрое, складно говорящее». — А как повлияет показательная порка Маштакова на результаты разработки? — просовывая озябшие ладони под борта пиджака, поближе к жилету домашней вязки, спросил подполковник. Во всём здании было холодно, а в больших кабинетах начальника и зама — вообще как на полюсе. Обогреватели не спасали. Простой вопрос ожидаемо поставил Яковлева в тупик. — Вопрос о наказании Маштакова, подсунувшего нам свинью, отдельный. Сейчас главное: что делать с фигурантом? — заместитель начальника подсказывал направление движения. Яковлев нервно заиграл желваками. Итогом единственного дела оперативной разработки, которое он вёл в течение полугода, мог оказаться лопнувший мыльный пузырь. — Отбрось эмоции, Тимур, и посмотри рационально. Что конкретно, кроме пресловутой видеозаписи, которая, согласись, досталась тебе на шару, есть в деле? Какие данные свидетельствуют о совершении прокурором должностных преступлений? Получению им взяток от Катаева, от Калачёва, других лиц? — Александр Денисович, вы-то знаете, что генерал не пошёл к прокурору области за разрешением на ОРМ в отношении Треля. А без технических мероприятий что можно нарыть? — Правильно сделал генерал. Как ты помнишь, я ту же точку зрения высказал, когда вопрос на нашем уровне обсуждался. Трель — спецсубъект, без разрешения вышестоящего прокурора его на технику не поставишь. Весь вопрос: будет ли прокурорский бонза терпеливо наблюдать, как его подчиненный увязает в оперативных силках? Притом что бонза про ведущуюся охоту знает, но вынужден помалкивать в тряпочку. Не день, не неделю помалкивать — месяцы! Адреснись мы насчет твоего Нарцисса по инстанции, не успел бы ты, друг мой, глазом моргнуть, как он перевелся бы в другую область или в центральный аппарат. А прокурор области разведёт руками — извините, ребята, не на всё моя воля, есть и надо мной аксакалы. — Столько работы псу под хвост! Только на установление агентурного подхода к Катаеву три месяца ушло. — Ну так это задел на будущее. Позиции в окружении лидера ОПГ ещё ой, как тебе, Тимур, пригодятся. Пора на главного архитектора ДОУ заводить. Он обнаглел в корягу, только что борзыми щенками не берёт. Сейчас как раз с Катаева тянет гешефт за открытие заправки. — Да чего архитектор, мелочёвка… — Яковлев сидел, вздёрнув плечи, как уставшая хищная птица. «Размечтался по лёгкому прокурора города посадить?! Главный архитектор для него мелочёвка?! Малец!» — подполковника в принципе устраивал крутой поворот в разработке Треля. Опер по ОВД дышал ему в затылок. По итогам работы за год он был поставлен в кадровый резерв на повышение. — Работа проведена продуктивная. — Вместе с тем замнач не хотел, чтобы взматеревший подчиненный видел в нём недоброжелателя. — Собрана ценная информация, проведена важная вербовка. Как оперативно ты узнал о кассете и анонимке. Копию письма даже заполучил. Молодчик! Доброе слово подействовало, Яковлев опустил иголки. — Чего ж теперь делать, Александр Денисович? — Я полагаю, срочно готовить материалы на реализацию. Садись за компьютер, составляй подробнейший меморандум по результатам разработки. Компромата достаточно. Реализация не всегда заканчивается возбуждением уголовного дела, прекращение коррумпантом своей противоправной деятельности — тоже результат. Кислое выражение лица оперативника выдавало, что таким итогом он не удовлетворен. Но альтернативных вариантов действительно не имелось. Прокурор, потревоженный наглой выходкой чмуродного ментовского опера, используя свои связи в Москве, скорее всего, предпримет меры, для того чтобы перевестись на новое место, пока чистенький. — Процедура эта, Тимур, небыстрая… я думаю, наша информация достигнет цели скорее. Многое зависит от того, как ты выпишешь бумагу. — Умение красиво преподнести результаты работы традиционно ценилось в ведомстве.