21 20 января 2000 года. Четверг. 11.00 час. — 12.00 час. Кораблёв обживал замовский кабинет. Переезд состоялся в единственно возможное при его нагрузке время — в выходные. Сперва Саша перетащил системник, монитор и принтер. Перемещение сложенных в коробки приостановленных уголовных дел, материалов, оставшихся по разным причинам неразрешёнными, и прочего литературного наследия, накопившегося за шесть лет, отняло гораздо больше времени и физики. В последнюю очередь он перенёс оргстекло со стола, кодексы, методички, канцелярские принадлежности и набор хрустальных стопок. Жилищные условия Кораблёв несомненно улучшил, кабинет заместителя прокурора был большей площади, квадратный, мебелишка в нём стояла поновее — не семидесятого, а восьмидесятого года изготовления. Главным минусом было то, что в окно кабинета, выходившее на северо-восток, солнце заглядывало лишь на пару утренних часов. Остальное время в помещении — сумрачно. Летом из-за повышенной влажности в нём заводились мелкие комары — настырные и кусачие, а зимой стоял промозглый дубак. Молотивший в течение рабочего дня обогреватель тепла не прибавлял, только кислород сжирал. Петрович утверждал, что именно в этом каменном мешке приобрёл хронический бронхит, каждый год укладывавший его на койку пульмонологии. Осмотревшись, Саша обнаружил, что древние рамы совсем рассохлись и обветшали, через щели по кабинету гуляли студёные ветра. Проблему могла снять установка современного пластикового окна. Но данная идея происходила из области фантастики, поэтому Кораблёв, не мудрствуя лукаво, купил в «Хозтоварах» бумагу для заклейки окон, взял кусок хозяйственного мыла, намочил его и поверх аналогичного утепления, сделанного прежним хозяином кабинета, наклеил ещё слой. Глобального потепления не наступило, но на градус теплее сделалось. Принятая мера носила символический характер, направленный на укрепление морального духа. Принадлежностями кабинета были кнопочный телефон Panasonic и огромный телевизор «Рекорд», установленный в стенке — кустарного производства, но довольно приличной: светло-желтой, покрытой прозрачным лаком. Двадцать лет назад здесь трудился заместителем прокурора Владимир Иванович Асеев, человек-легенда, умевший решать вопросы и производить из ничего шоколадные конфетки. Он-то и отделал третий кабинет под себя силами умельцев одного из городских оборонных предприятий. Что интересно, от рождения Владимир Иванович имел говорящую фамилию Хапужкин, которую сменил при женитьбе, уже работая в органах. Здраво рассудив, что он не герой произведений Салтыкова-Щедрина, чтобы подписывать протесты и представления «прокурор Хапужкин». Петрович вывез свою знаменитую оранжерею, оставив в углу лишь здоровенную кадку с чахнувшим лимонным деревом. Саша, не будучи любителем комнатных растений, выбрасывать дерево пожалел, подумал: «Подарю кому-нибудь». Тяжеленные портьеры с окна Кораблёв снял и увёз домой. Мамка, сокрушаясь, что сроду не видывала такой грязи, дважды выстирала их в машинке с «Тайдом», а потом прогладила. Реклама порошка не обманула, занавески обнаружили первозданный нежно-кремовый цвет. Когда Саша водрузил их обратно, кабинет преобразился. Заглянувшие соседи Веткин и Говоров сначала подумали даже, что новый зам лампочки в люстре заменил на «стоваттные», так стало светло. Новоселье отметили символически, расписав на троих бутылку «Белого аиста». К среде трудовая неделя погребла Кораблёва под проблемами. Из областной факсом прислали задание — обобщить судебно- следственную практику по делам о незаконном оружии и боеприпасам за последние пять лет. В вопроснике перечислялось полсотни позиций, на которые следовало дать развернутые, проиллюстрированные примерами ответы. Срок исполнения областники установили к четырнадцати часам пятницы, оставляя себе половину рабочего дня и выходные для того, чтобы сверстать общую докладную записку, которую в понедельник следовало отправить в Генеральную прокуратуру. Кому и зачем потребовались сведения за канувший в лету девяносто пятый год, когда на дворе — двухтысячный? Необходимость выполнения ненужной трудоёмкой работы бесила. Ветеран Саша Веткин, которому достался судебный блок, обоснованно предположил, что некоему дяде с мохнатыми руками понадобились сведения для написания докторской диссертации. Мохнорылый нашел заход в Генеральную, кого-то из руководства подмазал, писучие клерки по наущению старшего сварганили задание и разослали его на места, установив жёсткий срок. Никто из московского руководства не задумался над тем, что на земле люди преступления едва успевают разгребать, суды с трудом перекрывают. Замудрил судья Глазов, вынесший по формальным основаниям оправдашник по простейшему с виду дознавательскому делу о самоуправстве. Профилактическая работа с их честью результатов не дала, не помогло даже влияние Веткина, приятельствовашего с Глазовым с университетской скамьи. На решение, конечно, принесли кассационный протест, но по событию, оцениваемому в уровень со стихийным бедствием, предстояло незамедлительно загнать несколько информаций в область, в которых следовало в мельчайших подробностях препарировать причины вынесения оправдательного приговора и перечислить должностных лиц, допустивших нарушения, и следовательно подлежащих каре. Работа под страхом наказания в случае любой ошибки понуждала исполнителей сводить до минимума риски принципиальных решений. Ведущиеся в верхах умные разговоры о равноправии сторон в уголовном судопроизводстве, о принципе состязательности, оставались красивой болтовней. Руководство Генпрокуратуры и ранее проповедовало догмат: оправдательных приговоров у нас не бывает, а с приходом к рулю нового исполняющего обязанности, отличающегося крайне свирепым нравом, эта позиция ужесточилась донельзя. Межрайпрокурора текущие заботы заботили не особо. Обретя рабочую лошадку в лице нового зама, Трель большинство задач взвалил ему на горб. Сам занимался решением шкурных вопросов, на месте появлялся редко, но и когда бывал, витал в облаках. Кораблёв, вооружившись остро заточенным с обеих сторон двуцветным карандашом, вычитывал распечатанное через два интервала спецсообщение. Документ готовил Веткин, ловко обосновавший, что налицо вопиющая судебная ошибка, вины сотрудников милиции и прокуратуры в случившемся чэпэ не усматривается. Однако многомудрый Александр Николаевич умолчал об одном неудобном моменте, уши которого торчали. Направлять бумагу в таком виде было нельзя, по башке за враньё получишь. Кораблёв чесал в затылке, как бы предчувствуя предстоящую затрещину, морщился, черкал, делал дописки, переставлял куски текста местами. Становилось только хуже, допущенный в ходе дознания косяк выпирал явственнее. Не зря старые люди говорят — чёрного кобеля не отмоешь добела! Дверь приоткрылась, сопровождаемая коротким стуком в неё. — Я для кого объявление повесил — до обеда приёма не будет?! — не поднимая головы, раздражённо вопросил Саша. — Даже в порядке исключения? — уверенный голос заглянувшего был слегка ироничен. Кораблёв поднялся навстречу входившему в кабинет Яковлеву, энергично, от локтя выбросил вперёд открытую ладонь. — Приветствую, Тимур Эдуардович! Там внизу приписка мелким шрифтом — кроме сотрудников ФСБ. Оперуполномоченный по особо важным делам крепко, со значением пожал Сашину руку. — Очевидно, слишком мелким шрифтом, не разглядел, хе-хе. — Если не боишься заиндеветь в моём холодильнике, раздевайся. Присаживайся, этот стул самый крепкий, — Кораблёв выказывал гостю знаки внимания. Яковлев расстегнул куртку-«аляску», обнаруживая под ней обязательные костюм и галстук. Прежде чем усесться, демонстративно осмотрелся. — Что сказать, Александр Михайлович? Кабинет больше, солиднее, высокой должности соответствует. От всей души поздравляю, заслуженное назначение. — Спасибо, — доброе слово и кошке приятно, чего о человеке говорить. — Когда отметим? — Да хоть сейчас, у меня в сейфе имеется. — А как же работа? — Всю не переделаешь. Во время обмена полушутливыми репликами заметным стало внешнее сходство между мужчинами. Оба были примерно одного возраста, худощавые, симпатичные, модельно подстриженные, хорошо одетые, скорые на слово. Но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что комитетчик свеж, как нежинский огурчик с грядки, а прокурорский — утомлён и нервен, с непроходящими тенями под глазами. Разные условия культивирования, ничего не попишешь. Наполняя из графина электрочайник, заместитель прокурора посетовал на проблемы, обнаружившиеся в первые дни исполнения новых обязанностей: — Задолбала милиция в корягу. Прутся и прутся целый день напролет со всей ерундой. Участковые, опера, дознаватели, следаки… Начальники их ничего не решают, только отпуливают: иди в прокуратуру, консультируйся. Как будто здесь филиал юрконсультации… Привадил их Петрович. Буду, блин, эту практику ломать. Установлю часы приёма, день — до обеда, день — после, если срочный вопрос — пожалуйте через руководство. — Абсолютно правильное решение, — горячо поддержал фээсбэшник. — В нашей ментуре надо срочно порядок наводить, иначе процесс распада станет необратимым. Выходит, Александр Михайлович, я по адресу заскочил. Прокуратуру интересует проблема укрытия преступлений от регистрации? — Не просто интересует, а является одним из приоритетных направлений надзорной деятельности, — Кораблёв ответил штампованной фразой, как на межведомственном совещании. Яковлев расстегнул молнию на своей солидной кожаной папке и достал несколько листков, скреплённых золотистым пружинным «крокодильчиком». Вытащил из-под зажима верхний лист, протянул его хозяину кабинета. — Пробеги глазами, а я потом объясню. Исполненный на электрической пишущей машинке документ представлял собой протокол опроса гражданки Сиволаповой Нины Анатольевны, 1958 года рождения, жительницы посёлка Терентьево Острожского района. На двух страницах Сиволапова Н. А. складно повествовала о том, как в последний день прошлого года на улице Абельмана возле гастронома была подвергнута сексуальному насилию со стороны неизвестного мужчины в колпаке Деда Мороза. По данному факту она обратилась с письменным заявлением в УВД. Её заявлением занимался старший оперуполномоченный капитан Маштаков М. Н., который уговорами и запугиваниями заставил её отказаться от заявления и написать новое, об отсутствии претензий к насильнику. Уговоры выразились в просьбах Маштакова не портить ему показатели раскрываемости преступлений, а запугивания — в обещании предать огласке интимные подробности происшедшего в том случае, если Сиволапова заартачится. Кораблёв быстро прочитал текст, но поднимать глаза от листа не спешил, мысленно формируя линию своего поведения. Бумаги, выходящие из недр ведомства, продолжавшего оставаться самым закрытым, ему приходилось держать в руках нечасто. Так же как и в военной прокуратуре, большое внимание здесь уделялось оформительской стороне — широкие поля, чёткий шрифт, гладкие формулировки, отсутствие орфографических ошибок и минимум пунктуационных. Примечательно, что составивший документ Яковлев не указал в нём должность и звание, расплывчато поименовав себя «сотрудником отдела УФСБ». Очевидно, даже эти сведения не подлежали афишированию. Оперируя ими, вездесущий враг получал возможность вызнать какую-то гостайну, штат подразделения, например. Документ, представлявший собой заурядное объяснение, именовался протоколом опроса — формой, непредусмотренной уголовно-процессуальным законодательством. Несомненно, название было неслучайным и имело целью вызвать у опрашиваемого лица более уважительное отношение к процедуре, ведь он говорил «под протокол». Об эффективности подобного приёмчика Саше трудно было судить, скорее всего, он срабатывал. А вот предупреждение гражданина по статье 51 Конституции РФ о праве не свидетельствовать против себя и близких родственников Саша расценил как положительный момент, заслуживающий того, чтобы быть перенятым прокурорскими следователями при отобрании объяснений. Подпись в соответствующей графе служила дополнительной страховкой от того, что впоследствии опрошенный подаст жалобу на понуждение к самооговору. — Что скажешь? Не всё спокойно в датском королевстве? — поинтересовался Яковлев, решивший, что времени для прочтения и осмысления прошло достаточно. Закипевший чайник дал возможность Кораблёву продлить тайм-аут ещё на несколько минут. Без спешки извлёк он из тумбочки две чашки, засыпал в каждую по ложке растворимого кофе, осторожно залил кипятком и тщательно размешал. Затем одну чашку поставил на картонный квадратик перед гостем, а из второй с удовольствием отхлебнул: «Хорошо-оу». Лишь после этого ясным взором глянул на фээсбэшника, не прикоснувшегося парящему перед ним Nescafe. — Направь начальнику милиции для проведения служебной проверки, Тимур, и не ломай уши. — Как — начальнику милиции?! Зачем?! Да тут голимая двести восемьдесят пятая статья усматривается. Превышение должностных полномочий! — возмутился Яковлев. — Злоупотребление, — кротко уточнил Кораблёв. — Что — злоупотребление? — Двести восемьдесят пятая статья — злоупотребление должностными полномочиями, двести восемьдесят шестая — превышение должностных полномочий. А тут нет ни того, ни другого. — Почему? — фээсбэшник еле сдерживался. — Пей кофе-то, а то остынет. — Саша обхватил ладонями снизу горячую чашку, блаженствовал. — Обоснуй, — настаивал Яковлев, явно рассчитывавший на другой приём. «Ничего я тебе обосновывать не обязан, учиться надо было лучше», — думал Кораблёв, снимая трубку телефона и набирая пятизначный номер. — Геннадий Викторович, загляни-ка ко мне с материалом по заявлению Сиволаповой, — спокойно сказал он, когда в мембране после третьего длинного басовитого гудка алёкнул бойкий баритон. Через минуту тягостного молчания в кабинет вторгся, как сорвавшийся с привязи необъезженный жеребец, старший следователь Каблуков. — У-у-у, какой тут колотун! — были его первые слова. Потом он за руку поздоровался с опером по ОВД. — Привет, Тимур! Мяч пинать завтра придёшь? Кораблёв взял у него растрепанный материал, пролистнул. — Геннадий Викторович, а где итоговое процессуальное решение? Следователь хрустко поскрёб подбородок, которого как минимум двое суток не касалась бритва. — Александр Михайлович, я половину отказного уже напечатал. Честно. Принести? Я Эле сказал, чтобы она понедельником отметку в КУСПе сделала… Глаза у Каблукова бегали, он кумекал, чем вызван интерес начальства к заурядному материалу. Да ещё проявленный в присутствии сотрудника ФСБ. — К концу рабочего дня материал жду в сшитом и пронумерованном виде, — заместитель прокурора вернул бумаги следователю. — Подрежь края аккуратненько, а то одни лохмотья. — Чего до конца дня тянуть? Я к обеду тебе… кхм… вам принесу. Через полчаса ознакомление с делом закончу и упаду на отказник. Чего там писать? Тётка ничего не хочет. Каблуков саданул туго подпружиненной дверью и унёсся, громко топоча. Саша отставил в сторону пустую чашку кофе и закурил. Удивленье, изображённое следователем, показалось ему естественным. В то же время, кроме Гены передать фээсбэшнику копии заявления и первичного объяснения женщины, которые Кораблёв углядел среди бумаг Яковлева, было некому. Хотя Генаха — ещё тот лицедей, не зря в институте за факультетскую команду КВН выступал. Комитетчик сидел с оскорблённым лицом, к кофе он едва притронулся. Демонстрируя обиду, закурил лишь, испросив разрешения и получив его. Ссориться с Яковлевым совсем не входило в Сашины планы, он набрался терпения и приступил к популярному объяснению выдвинутого им тезиса.