— Здравствуй. Калёнова там не видел? — Я здесь, товарищ полковник, — прижимая Маштакова к косяку, Рома просунулся вперёд. — Вадим Львович, примите меня первым. Очень надо. Буквально одна минута, — Миха умоляюще приложил руку к груди. — Ну заходи, — с неохотой кивнул Птицын. Он пребывал не в духе — не подал руки, не предложил сесть. Лицо имел осунувшееся, подбородок и щеки его обметала неряшливая щетинка — с утра пренебрёг бритьём. Несколько раздавленных в пепельнице окурков свидетельствовали о том, что и.о. начальника криминальной снова закурил. Как обычно в кабинете работал телевизор. Переквалифицировавшийся в кулинара рок-музыкант Макаревич, кумир начала восьмидесятых, обсуждал с манерным политиком Явлинским рецепт приготовления вареников. Оба красовались в тёмно-синих фартуках с красной надписью «Смак» поперёк груди. — Говори, только побыстрее, — холодно произнёс подполковник. — Я, это самое, насчет заявления от директора «Пасьянса», по холодильнику которое, — опер заторопился, начало получилось сбивчивым. — Маякнули тебе всё-таки. Ничего в нашей богадельне не держится! — Птицын встряхнул за края газету, делая вид, будто углубился в чтение. Некомфортно разговаривать, когда собеседник демонстрирует невнимание, но выбора у Маштакова не имелось. — Там мой человек попал. — Он не попал твой человек! Он задрал уже всех! — Вадим Львович бросил газету, она зашелестела. — Вреда от него в десять раз больше, чем пользы! — Не согласен, — твёрдо сказал Миха. — Не соглашайся, твоё право. Я решение принял. Следователь возбудит дело, тормознёт твоего разлюбезного по «сотке», пусть пару-тройку годиков в «пятёрке» на оперчасть потрудится, — подполковник переключил внимание на телевизор, прибавил звук. …Макаревич серьёзно интересовался у энергично раскатывавшего по столу тесто политика: — Григорий Алексеевич, какое ваше отношение к спиртным напиткам? — Хорошее. Замечательное, — по-свойски отвечал Явлинский. «Живут же люди, — завистливо подумалось Маштакову, — сейчас душевно выпьют, закусят». А вслух произнёс отчётливо: — Там не всё так просто, Вадим Львович. Сидельников — не лох, вы лучше меня знаете. Ему достаточно два хода сделать — и он из-под удара выходит. Скажет, что намеревался аккуратно выплачивать кредит и всё — состава в его действиях нет. — Он по чужому паспорту оформлял, — Птицын говорил, почти не разжимая губ, показывая неприятие точки зрения подчинённого. — Это его свояка паспорт. Надо полагать, тот заявит, что добровольно Сидельникову документ дал. У самого, мол, времени по магазинам ходить нету — работает денно и нощно. — Если ты научишь, скажет. — Зачем учёного учить? Витя и без меня догадается. У него, кстати, своя версия имеется, покруче. — Что за версия? — подполковник против желания втягивался в разговор. Миха кратко пересказал замысел агента. Вадим Львович сначала обозвал услышанное «бредятиной», затем спросил у оперативника, почему тот не дал ход информации про Сабониса и Гогу. — Времени не хватило, — честно признался Маштаков. — То по автомату рыл, то по своей линии с Лёшкой пахали. Напоминание о недавних заслугах было неслучайным и совсем нелишним. И.о. начальника КМ поменял тональность: — То есть мы в ближайшее время реально сможем раскрутить два эпизода квалифицированного мошенничества? — Так точно. Птицын пальцами дробно выбил по столу «Спартак» — чемпион». Миха расценил это как добрый знак и не ошибся. — Я хотел Сидельникова под киллера подвести, — поделился подполковник. — Мрошники вчера киллера из Андреевска притащили, Красавина какого-то. Следователь прокуратуры его задержал. А с агентурой накладка вышла. Управление обещало с утра свою «спарку» подогнать, да чего-то там у них не срослось. — Какие проблемы, Вадим Львович? — Маштаков, воодушевившись, влёт обработал новую вводную. — Капустин — я видел — здесь, сейчас мы с ним придумаем, как Витю в камеру определить. Витю сейчас агитировать за Советскую власть не надо, копытом бьёт, как конь. А закрой его за мошенничество, толку не будет. Он загрузится по самую ватерлинию и будет только за своё гонять. Какая тут работа, какой результат? Птицын первый раз за время разговора улыбнулся, правда, слабо. — Ты, Михаил Николаевич, как Штирлиц — мёртвого уболтаешь. Ладно, быть по сему. Забирай у Лукьянова материал по холодильнику, разруливай. Сидельникова оформляйте в ИВС. Капустин в теме, какую задачу ставить. Сегодня же напиши агентурное сообщение про мошенников, в понедельник с утра отдашь на регистрацию. С тобой всё, давай Калёнова сюда. — Спасибо большое, Вадим Львович, — Миха сиял, как именинник. — Стой! — подполковник, что-то вспомнив, поднял указательный палец. — Стою. — Рязанцев у вас с понедельника выходит? — Должен. — Значит, во вторник заступит на сутки. Пусть побыстрее втягивается в работу. Калёнов! Заходи! По дороге к кабинетам ОБЭПа Маштаков думал про Андрейку. За прошедшую неделю они виделись только раз и то на бегу, обстоятельного разговора не получилось. Напоминание о Рязанцеве разворошило в памяти проблемы, которые Миха породил для себя, ввязавшись в авантюру с видеокассетой. Промелькнуло сожаление по поводу содеянного и, что интересно, чувством стыда за малодушие на сей раз оно не сопровождалось. Что ни говори, а своя рубашка к шкуре ближе, особенно когда остаёшься с заморочками один на один. Даже Андрейке не расскажешь, кому он обязан своим счастливым освобождением. Никому про это нельзя говорить, никогда. «Ладно, плёнку назад не открутишь. Выкручусь», — увещевал себя опер, получалось неважно. Забрав у возрадовавшегося Лукьянова материал вместе с Витьком, Маштаков довёл до агента ближайшие виды на него. Витёк заверил, что «базара нет», поинтересовался легендой, под которой его поместят в камеру. Миха велел ему набраться терпения и отвёл на первый этаж. Здесь у зарешёченного выхода в огороженный бетонным забором дворик располагались кабинеты сотрудников ИВС. В большом квартировали милиционеры взвода конвоя, там всегда было шумно. В маленьком размещались начальник изолятора и его зам, там всегда было тесно. В кабинет начальства Маштаков вошёл вместе с Сидельниковым. Оставлять агента снаружи в преддверии планируемой задачи было неприемлемым. Заместитель начальника ИВС по оперработе майор Капустин, двухметровый бродяга с вислыми петлюровскими усами, в серо-голубом камуфляже «Ночь» оглушительно ржал. В его ручищах прыгал лист бумаги с отпечатанным на лазерном принтере текстом. — Ты чего, Сергей Евгеньич? — с некоторой опаской спросил Миха. Капустин, содрогаясь всем корпусом, протянул ему листок, оказавшийся «Инструкцией по пользованию туалетной бумагой». «Меры предосторожности: не курить вблизи изделия; не оставлять использованное изделие в местах культуры, отдыха и приёма пищи; не рекомендуется повторное использования изделия…» — выхватил Маштаков из концовки. — Пацаны с конвоя принесли, — вытирая слёзы, пояснил майор. Оперативник из вежливости улыбнулся и объяснил Капустину цель визита. — А-а-а, Витя, привет! — замнач ИВС заметил вытянувшегося у двери Сидельникова. Ладонь агента хрустнула в стальной, отшлифованной грифом штанги лапе майора. Не ожидавший подвоха Витёк сморщился и ойкнул от боли, а Капустин довольно зареготал: — Спортом надо заниматься, а не водку пьянствовать. Га-га! — Как будем подводить человека к объекту? — Миха опустился на стул. — Говно вопрос, — с пренебрежением профессионала отмахнулся майор. — В три часа этап. Семнадцать рыл отправляем на тюрьму, двадцать два рыла принимаем. Под этот замес я перетасую хаты. Красавин из третьей заедет на другую сторону, в девятую, а там уже будет Витя. Оба ранее судимые за тяжкие преступления. Всё законно. Комар жала не подточит. — А на каком основании Витя там окажется? Капустин задумался. В последнее время возникли проблемы с помещением агента для внутрикамерной разработки. Раньше майор выписывал протокол задержания в порядке статьи 122 УПК РСФСР, который утверждался начальником органа дознания. На основании этого документа, имевшего подписи и круглую печать, «эксперт»[183] помещался в изолятор на трое суток. Практика была простой, понятной и отработанной. С точки зрения конспирации от идеала она была далека, потому как в покамерном списке в графе «следователь» рядом с данными агента значилась фамилия Капустина. Любой мало-мальски сведущий человек понимал, какого рода подозреваемые сидят за майором. Конечно, к списку имели доступ только свои, но далеко не всем своим в подобных интимных вопросах можно доверять. Сузить круг посвящённых не получалось, копию документа отдавали в дежурную часть, куда мог зайти (и заходил) любой действующий сотрудник УВД. Тем не менее ни один из агентов не спалился, машина поскрипывала, но работала. С год назад ещё одну копию покамерного списка стали направлять в адрес надзорного органа. Вот оттуда и надуло беду. Нагрянувшие по осени с проверкой бумажные крысы из областной прокуратуры признали существующий порядок незаконным. Протоколы задержаний, составляемые Капустиным, были объявлены липой. В поступившем две недели спустя представлении ментов пугали уголовной ответственностью за подлог в случае повторения подобных фактов. Капустин объявил, что хочет доработать оставшиеся четыре года до пенсии, в связи с чем оформлять людей от своего имени отказывается. Попытка склонить начальницу СО, чтобы её следователи выписывали левые «сотки» на агентуру, потерпела крах. Людмила Гавриловна подняла такой крик, что обратившийся к ней Борзов пожалел, что затронул щекотливую тему. С тех пор Капустин в основном работал с людьми, арестованными по своим делам, зарабатывавшими сотрудничеством послабление в ожидаемом наказании. Но сейчас таковых под рукой не было и с этапа не ожидалось. — По факсу давно никого не сажали, — заговорщически прищурил правый глаз майор. — Это как? — Маштаков не знал всех тонкостей работы «по низу». — Нужна бумага, которая как бы из другой области пришла. Разыскивается такой-то кекс, арест имеется, поместите в ИВС, содержите до прибытия нашего спецконвоя. — А как бумага у нас окажется? — С факса в приёмной пошлём на факс дежурки. — Не стрёмно? — А чего тут стрёмного? Мы человека с его добровольного согласия сажаем. Правильно я говорю, Виктор Иваныч? — Капустин обернулся к Сидельникову. Не прекращая массировать отдавленную ладонь, Виктор Иванович покорно кивнул: «А то». — Мы действуем на основании закона «Об ОРД», — убеждая опера и себя заодно, басил майор. — Негласными методами раскрываем убийство. Мы с тобой, Николаич, не виноватые, что долболомы наверху не могут придумать как агентов, официально состоящих на связи, сажать для разработок.