Выискивать задним числом где протекло — занятие столь же непродуктивное, как бежать за набравшим ход поездом. Осмоловский вычеркнул из повестки дня вопрос «кто виноват», на обсуждение вынес следующий — «что делать». Звонившему известно о существовании Лоры, он знает (или догадывается), как она дорога ему. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его производственные проблемы задели мышонка Пика. Бедняжка и без того натерпелась в прошлой жизни. С этой мыслью Осмоловский вернулся в постель и сразу уснул. В шесть утра встал бодрый, с ясной головой. Стараясь перемещаться бесшумно, собрался, позавтракал на кухне, поцеловал сладко спавшую Лору и на общественном транспорте отправился на поле брани. Первый визит он нанёс в дежурную часть Первомайского РОВД, на территории которого проживал. Там написал краткое заявление на имя начальника милиции о привлечении к ответственности неизвестного лица, по телефону угрожавшего ему в связи с исполнением профессиональных обязанностей. В красноватых после бессонной ночи глазах дежурного Осмоловский прочитал плохо скрываемое торжество, милиция «любила» адвокатское племя куда больше, чем простых граждан. Но погоны на плечах и страх дисциплинарного наказания обязывали капитана незамедлительно зарегистрировать сообщение и организовать по нему доследственную проверку. Её начало выразилось в отобрании у заявителя объяснения угрюмым оперативником с обгрызенными до мяса ногтями и почерком пятиклассника. Час спустя, завершив необходимые формальности, Осмоловский покидал казённое учреждение, к воротам которого навстречу новым трудовым свершениям стекались блюстители правопорядка. Обращаясь с официальным заявлением, адвокат вовсе не рассчитывал на то, что шантажист будет разыскан. «Инициатор ночного звонка — милиция, — к такому выводу пришёл он. — Дальше запугиваний пойти они не должны. Пусть узнают, что я не проглотил их плюху. Если со мной что-то случится, останутся документы, в которых я озвучил свои предположения». Из РОВД Осмоловский поехал в следственный изолятор. Тюремный замок был отстроен в начале девятнадцатого века при губернаторе графе Апраксине. Узилище возводили на территории Солдатской слободы «по недальному расстоянию от городских строений». С тех пор город разросся во все стороны и мрачное здание СИЗО оказалось практически в историческом центре. В пути Осмоловский готовил мотивацию поступку, который предстояло совершить. В понедельник с утра в изоляторе было пустынно. Процедура оформления пропуска и прохода в корпус заняла в общей сложности десять минут. Тумбообразная женщина-конвоир с красным старшинским галуном на погонах доставила следственно-арестованного в кабинет, отведённый адвокату. Судя по помятому лицу и припухшим векам, Красавина подняли со шконки. — Здрасьте, — буркнул он. Осмоловский подал ему руку, гостеприимным жестом указал на табурет, привинченный к полу по другую сторону стола. Первые несколько фраз были данью вежливости — о самочувствии, о здоровье матери, об обстановке в камере. Потом адвокат перегнулся через стол и горячо зашептал: — Сергей, я прошу тебя реагировать на мои слова головой, а не сердцем. В твоих интересах срочно сменить адвоката. Отказаться от меня… Бледное лицо Красавина вытянулось, а глаза за линзами очков, напротив, округлились. — Моё присутствие наносит тебе вред. Заместитель прокурора Кораблёв, который надзирает за следствием… Ты его видел, тебя водили к нему на арест… — Помню, молодой такой, — Красавин произнёс в полный голос. Осмоловский отчаянно зажестикулировал, показывая на стены и на свои уши, поднёс палец к губам, продолжил свистящим шёпотом: — Мы учились с ним вместе в Иваново, он ненавидит меня за то, что я увёл у него девушку. Чтобы отомстить мне, он закопает тебя! История родилась, когда адвоката притиснули к поручню на задней площадке троллейбуса. Он действительно шапочно знал Кораблёва по университету. Они жили в одной общаге на улице Академика Мальцева. Осмоловский перешёл уже на четвёртый курс юрфака, а Кораблёв только поступил. Отбить девушку у зарекомендовавшего себя с первых дней селадоном Кораблёва застенчивый очкарик Осмоловский не смог бы даже гипотетически, но сейчас кто опровергнет сказанное. В данный момент важно заставить поверить одного человека — Красавина. Уголовно-процессуальный закон не позволял адвокату отказаться от клиента по собственной инициативе. От дальнейшего участия в деле защитника освобождало только заявление обвиняемого. Красавин сжал рот в тугую сборчатую гузку. Не нужно было обладать экстрасенсорными способностями, чтобы прочесть его мысли. «Что будет со мной», — горячечно думал арестант. В ситуации, когда тебе противостоит весь мир, лишаться единственного союзника страшно. Упреждая вопрос клиента, Осмоловский, стараясь излагать свои тезисы солидно (насколько это возможно при общении шёпотом), поделился планами: — Я передам твою защиту со всеми наработками своему коллеге. Шишкарёву Василию Сергеевичу. Он профессионал до мозга костей. Умница, боец. Дальнейшую стратегию мы разработаем с ним сообща, не сомневайся. Красавин, вворачивая в собеседника острые саморезы глаз, надолго задумался. Адвокату пришлось удерживать его взгляд, запитываться чужой отрицательной энергией. Индифферентным видом демонстрируя, что он не торопит с принятием решения, Осмоловский отчитывал себя за поверхностный подход при выборе отмазки. «Он мог слышать про Лору. Тавтология обычно настораживает, вызывает недоверие». — Давайте бумагу. — Красавин расправил плечи. — Как писать? Из СИЗО Осмоловский, испытывая облегчение от сброшенной с плеч тяжкой ноши, поехал в консультацию. На первую половину дня у него не было запланировано участия в судах и следственных действиях. В то, что сидевший на мели Васька Шишкарёв как клещ вопьётся в платное дело, Осмоловский не сомневался. Из кабинета он позвонил в табельную гальванического цеха «Химмаша», попросил позвать к телефону Галину Красавину. Когда в трубке алёкнул настороженный женский голос, представился и пригласил к себе в контору к семнадцати тридцати. Расторгнуть соглашение он намеревался интеллигентно, с возвратом тысячи рублей из полученных десяти. Он мог и не играть в благородство, потому как отработал аванс с лихвой, только в Острог трижды мотался по целому дню. Но адвокат Осмоловский благоразумно предпочитал не оставлять за своей спиной униженных и оскорбленных. Пока это золотое правило ни разу его не подвело. 3 6 марта 2000 года. Понедельник. 11.30 час. — 12.30 час. Гера Зингер, являя пример дисциплинированного водителя, двигался по проспекту Ленина в правом ряду, с установленной скоростью. Январские проблемы с «гаишниками», едва не лишившими его на целый год прав, были свежи в памяти. Как с цепи тогда козлы сорвались, хотя трубочка всего 0,2 промилле показала. Ежу понятно, что это остаточное. Не-ет, упёрлись суки, слушать ничего не захотели, к наркологу потащили, протокол состряпали, а «кубик» на штрафстоянку в «Галеон» загнали. Кабы Владимирыч не пособил, сейчас бы как босота пешком по лужам шлёпал. Возле торгового центра Зингер притормозил, пропуская по пешеходному переходу шоблу пионеров с суетной училкой. «Вспомнил! Пионеров-то никаких сто лет нету!» — позабавился над собой. Двоечника и прогульщика Геру Митрохина в пионеры приняли только в пятом классе. Красного ошейника не проносил он и до зимних каникул, исключили за то, что с пацанами со двора сшибали мелочь у первоклашек. Заодно на учёт поставили в детской комнате милиции. Чёрный Geländewagen форсировал разливанное грязное море на площади трехсотлетия города, катил в горку по Комсомольской. Сегодня погода будто спохватилась, что на календаре уже шестое марта. Впервые за несколько недель вырвалось из застенка солнце — яркое до рези, обалдевшее от свободы. Небо, словно свежевыкрашенное, блестело ещё не подсохшей, сочной глазурью. Согласно бортовому компьютеру, температура на улице — плюс семь градусов. Дороги превратились в реки. И было с чего — зима выдалась снежной, особенно февраль. Вспомнив, что не доложился Давыдову по вчерашнему дню, Зингер потянулся к бардачку. Начальник РУБОПа значился в списке абонентов мобильного как доктор Жмых. Братва знала, что в полгода раз Гера залегал на больничку в Иваново, чтобы поутихомирить псориаз, достававший с каторжанских времён. В промежутках между лечением Митрохин адресовался к лепиле за консультациями. Давыдов, ясный перец, был в курсах насчёт обставы. В случае накладки, ориентируясь на условленное обращение, с ходу мог подыграть. — Здорово, Владимирыч, — по-свойски приветствовал Зингер майора, когда тот отозвался, — задание выполнил в лучшем виде. Задвинул фрею как ты учил, слово в слово. — Результат? — судя по гулу в динамике телефона, рубоповец тоже находился в движении. — Забздел дристопшон. «Будет сделано» сказал. — Прямо так? — Ну почти. «Я подумаю». А хули думать? Наливай да пей! — Посмотрим, чего он надумает. Из автомата звонил? — Влади-имирыч! — Гера изобразил обиду. — Я спецом в Андреевск гонял, чтобы со своей трубы трезвонить? — Ты в городе? — Давыдов по привычке уточнил местонахождение агента. — Практически нет. — Далёко намылился? — Опять в губернию, Владимирыч, — Зингер остановился у светофора, огорошившего запрещающим сигналом, — в сервис хочу попасть, ТО[185] пройти. — Удачи. — И тебе не хворать. На выезде из города располагался самодеятельный мини-рынок. Выстроившиеся рядком торговцы мимозами и тюльпанами напомнили о надвигавшемся празднике. «Сегодня да завтра осталось, а я Янке никакого подарка не придумал, — озадачился Гера. — Янке моей Янке, Янке-обезьянке». На обочине у строящейся АЗС компании «Чёрное золото» высился броский предвыборный баннер. С него на проезжающих с мудрым прищуром смотрел подтянутый мужчина академической наружности, демократично забросивший за плечо свёрнутый пиджак. «Сильным — работу, слабым — заботу!» — авансировала надпись в верхней части плаката. Вторая, внизу, призывала: «Голосуй за Катаева!». «Весь город Каток своими мордами разукрасил, — хмыкнул Зингер. — Так и впрямь в депутаты выбьется. А кем был? Фарца, мелкий катала! Король керосиновой лавки!» Не доезжая до посёлка Терентьево, Митрохин, проверившись в зеркало заднего вида, свернул на просёлок. В лесу весной почти не пахло, чавкающая снежная каша на дороге препятствия для внедорожника не представляла. Проехав километра полтора, Гера притормозил у остановки рейсового автобуса. С ржавой и искорёженной конструкцией диссонировала вычищенная до асфальта территория вокруг неё. Здесь можно было без труда развернуться, что Зингер и сделал, встав в «кармане»[186] под острым углом к проезжей части. Отсюда дорога просматривалась в обе стороны метров на двести. Часы на приборной панели показывали одиннадцать сорок семь. Встреча была договорена на двенадцать. Время позволяло без спешки перекурить, попутно помозговать над раскладами. За две минуты до срока на проселке показался чёрный джип с тонированными стёклами. Он приближался стремительно и, казалось, бесшумно — громадный, блестящий, хищный. Гера вышел из-за руля, наблюдая за маневрами Grand Cherokee. Тот, почти не снижая скорости, подлетел к остановке, на секунду встал как вкопанный и без примерки сдал задом в «карман», припарковавшись параллельно зингеровскому «гелику». На блатном номере красовались три семёрки. Первым салон Grand Cherokee покинул водитель-ас, по совместительству телохранитель, а по жизни молотобоец Коля Головкин. Мастер спорта России международного класса по боксу сдержанно кивнул Зингеру, придерживая рукой приоткрытую дверь, повращал пулевидной головой и нагнулся в салон. Только после этой процедуры из задней правой двери появился солидняк в кашемировом пальто горчичного цвета. Пассажир сошёл с недавно виденного рекламного баннера, мелькнувшего на выезде из города. Вживую он оказался не таким стройным и моложавым, как на плакате. Зингер заспешил навстречу уважаемому человеку. — Добрый день, Сергей Альбертович. — А он добрый, Герман? — удостоив Митрохина рукопожатием, Катаев счёл необходимым озадачить его. Зингер насторожился: «В чём фишка?» Гендиректор «Наяды» отогнул пальцем обшлаг пальто, глянул на циферблат наручных Cartier Calibre: — Двадцать минут в нашем распоряжении. В половине второго у меня встреча с избирателями. Прогуляемся до опушки и обратно. Не дожидаясь согласия, широко зашагал вдоль обочины. Митрохину оставалось только поспешить следом. — Кривая вывозит совсем не туда, куда затевалось. Так, Герман? — кандидат в депутаты начал спокойно, даже лёгкой иронии подпустил, но Зингер от непонятного загрузился ещё больше. — Чё кривая-то? — более подходящего ответа подобрать он не сумел. Катаев покосился на семенившего слева от него блатняка, рыскавшего по сторонам очумелым взглядом, и с сожалением констатировал, что главный дефицит на Руси — умные люди. — Сюжет развивается не по сценарию, — чтобы разжевать собеседнику сложившуюся ситуацию, он запасся терпением. — Киллер твой сраный напортачил. Трёх недель ментам хватило, чтобы на него выйти. Додуматься звонить со стационарного телефона на мобильный человеку, которого на следующий день предстоит валить! Это не дебилизм и не кретинизм даже! Идиотизм высшей марки! Информацией о ходе расследования дела работодателя снабжал Пшеничный, выуживавший её у бывших коллег-убойщиков, преимущественно у Юры Ковальчука, торившего лыжню на гражданку. — Вы ж сами, Сергей Альбертович, сказали тогда, что исполнитель подходящий. Чалился с Клычом, если чё, мусорам лишний козырь на Вову. — Зингер знал, что молчание сродни признанию вины. Попытка перевалить с больной головы на здоровую не прокатила. Катаев не нашёл нужным опровергать заведомую ересь.