– Проплывешь вдоль берега вниз по течению, через километр будет пирс. Там на машине тебя дожидается отец, он сказал, что отвезет тебя, куда скажешь. – Я вернулся, потому что больше не хочу никуда убегать. Я же знаю, что они обращались к тебе, наверняка за тобой следят. Именно поэтому я и вспомнил о тебе, они же не будут следить за тем, кто мне не дорог. – Я могу сказать, что тебя затянуло в воронку, и теперь неизвестно, жив ли ты вообще. У Вэньчао повернулся к реке и глянул вниз по течению, до него донеслось журчание воды. – Ма, – произнес он, – ты зачем посылала мне сообщения? Чтобы заманить в ловушку? Или правда хотела увидеться со мной? – Если бы я собиралась тебя заманить, то сегодня не планировала бы твой побег, – ответила Хуан Цюин. – Мое сердце уже скоро лопнет от беспокойства. Веки У Вэньчао вдруг задрожали, и из глаз его заструились дорожки слез. Глава 6 Внушение 43 «Я приехала, найдется вечером время?» – это было сообщение от Бай Чжэнь, которое Му Дафу увидел, включив телефон после лекции. Неожиданно он даже обрадовался, давненько он не испытывал ничего подобного, это напоминало глоток воздуха после долгого пребывания под водой, причем этим глотком хотелось как следует насладиться впрок. Прошло уже полмесяца с того момента, как он подписал «Соглашение о разводе» – один из тех унизительных договоров, которые распространились в современном обществе, и это настолько его удручало, что ему даже хотелось поучаствовать в популярном ток-шоу жалобщиков «Roast». Однако все униженные все-таки стараются сохранить свой позор в секрете, вот и он хранил этот секрет. Тем не менее, читая лекции, забирая дочь из детсада или посещая разного рода приемы, он едва сдерживался, чтобы кому-нибудь не рассказать эту тайну. Но всякий раз, когда он уже готов был излить душу, оказывалось, что у профессора Е, у профессора Ху или у кого-то еще вдруг не хватало ни времени, ни интереса, чтобы выслушать его. Тогда ему приходилось прерываться на полуслове и продолжать носить все в себе, в этом смысле он напоминал сейф, который, чуть приоткрывшись, захлопывался вновь. Но теперь-то он мог выговориться по полной, ведь приезд Бай Чжэнь означал, что в его распоряжении наконец-то появился внимательный слушатель. Он радостно вышел из учебного корпуса филологического факультета и, пройдя через аллею, вернулся к парковке за машиной, словно специально удлинив себе путь на двести с лишним метров. Вечером Жань Дундун похвалила его за вкусный ужин. С тех пор как они приняли решение развестись, это была первая похвала с ее стороны, и сделать это ей было сложнее, чем обменяться любезностями с коллегами. После ужина он как следует привел себя в порядок – побрился, наодеколонился, уложил волосы, после чего попрощался с дочерью, сказав, что «папа уходит по делам», и без промедления вышел за порог. Жань Дундун следила за всеми его действиями, но от комментариев воздержалась. После подписания соглашения у них отпала необходимость докладывать друг другу, кто куда пошел, и в этом, пожалуй, состоял единственный плюс. Прибыв в отель, где остановилась Бай Чжэнь, и найдя ее в лобби-баре, Му Дафу заметил, с какой ответственностью она отнеслась к своему внешнему виду, – подкрашенные брови, длинные накладные ресницы, нюдовая помада, зеленое платье с открытыми плечами, белые на высоких каблуках туфли. Откровенный фасон, помимо того что обнажал плечи, еще и открывал зону декольте. Он сразу почувствовал какую-то перемену, словно теперь перед ним находилось произведение совсем другого, незнакомого ему жанра. До этого Бай Чжэнь предпочитала стиль кэжуал, а потому ходила в кроссовках, обтягивающих джинсах, футболке и ветровке, она никогда не пользовалась накладными ресницами, никакого дисбаланса между ее внутренним и внешним обликом не наблюдалось, но сегодня она нарушила все привычные нормы. Если переводить все это на язык литературоведческих терминов, создавалось ощущение, что свободный стих вдруг превратился в образцовое сочинение, какие писали на экзаменах в старом Китае. Пока он разглядывал ее, она разглядывала его. Ей показалось, что весь он с ног до головы совершенно преобразился. Во-первых, в глаза бросалась белая рубашка. Ей никогда не приходилось видеть его в белой рубашке, да еще и с длинными рукавами. Будь то официальная или обычная обстановка, он практически всегда ходил в футболке с круглым воротом или в джемпере, в каких-нибудь повседневных штанах и мокасинах, при этом на голове его царил творческий беспорядок, а во взгляде читалось высокомерие, словно, где бы он ни находился, ему было абсолютно плевать на одежду и этикет. При взгляде на него невозможно было решить: это он больше подходит одежде или одежда подходит ему? Во всяком случае, и во время публичных выступлений, и в своих статьях он не уставал эпатировать публику. К примеру, если о творчестве итальянского писателя Кальвино вы отзывались хорошо, тогда он отзывался о нем плохо. Если произведения Юй Дафу вы считали заурядными, тогда он считал их великолепными. Что бы вы ни говорили, он неизменно реагировал с точностью до наоборот. Иной раз его можно было даже и не слушать, потому как было ясно, что главное для него – это всячески привлечь внимание к своей особе. Его бунтарство и дух сопротивления совершенно бесцеремонно перекочевали из профессиональной сферы в сферу личных и социальных отношений, из-за чего окружающие предпочитали с ним не связываться. С течением времени Бай Чжэнь заметила, что на самом деле по многим вопросам он не такой уж и профи, скорее всего, его поведение объяснялось психической незрелостью. Черно-белый тип мышления вкупе с бунтарской психологией представляли собой классический пример подросткового поведения. Как оказалось, под личиной незаурядного умника скрывался самый обычный человек. Сделав столь потрясающее открытие, Бай Чжэнь частенько над ним подшучивала – к примеру, говорила, какой он замечательный, и тут же получала ответ, что он ни разу не замечательный. Говорила, что у него замечательная жена, и в ответ слышала, что та и в подметки ей не годится. Говорила, что у него замечательная дочь, и тут он уже отвечал: «Ну, это само собой». Он переворачивал любое из утверждений и, лишь когда дело касалось дочери, оставался непоколебим. Из-за всех этих шуток отношения между ним и Бай Чжэнь становились все более близкими и непринужденными. Но с чего вдруг сегодня он так преобразился? От его напомаженных волос и парфюма у Бай Чжэнь свербело в носу. Оба они поразились, заметив резкие и странные перемены друг в друге, это напоминало укус комара, после которого остается ощущение холодка, точь-в-точь как после бальзама «Звездочка». – Какими судьбами? – спросил он. – Я… я развелась, – ответила она. Это было похоже на взрыв бомбы, от которого его контузило так, что он перестал соображать. – Из-за чего? – Казалось, этот вопрос Му Дафу задает сам себе. – Из-за тебя. Ты как-то просил Хун Аньгэ помочь с предоставлением алиби. Но потом его взяла под контроль Жань Дундун, и теперь они оба думают, что мы наставили им рога. – Неудивительно, что сегодня ты в зеленом[10]. Она чуть было не засмеялась, но предмет разговора, равно как и душевное состояние, настраивали на другой лад, она все еще не оправилась от развода. – Профессор Му, – обратилась она к нему, – тебе еще не надоело подшучивать надо мной? Неужели у тебя нет ни капли сочувствия? – Прости. – А приехала я для того, чтобы лично задать тебе вопрос: мы им изменяли? – Разве что в наших снах. – А я уже было подумала, что у меня что-то с головой, но теперь я вижу, что с этим все в порядке. После встречи с тобой Хун Аньгэ каждый день мучил меня вопросом, изменяла я ему или нет? Дошло до того, что я и правда стала думать, что я ему изменила. – Русский физиолог Павлов полагал, что внушение или гипноз является простейшим и типичнейшим приобретенным рефлексом. Это своего рода внушаемая кем-то установка, которая не имеет под собой никаких оснований, но из-за того, что некто допустил ее существование, психика внушаемого будет склоняться к подтверждению этой установки. Попросту говоря, Хун Аньгэ тебя загипнотизировал. – Хун Аньгэ уже давно хотел со мной развестись, просто у него не было предлога. И тут, на его счастье, Жань Дундун подсунула ему оружие, благодаря которому он одним махом порвал со мной и переметнулся к своей любовнице. Так что, профессор Му, изменяла не я, изменяли мне. Ради сохранения твоей семьи я пожертвовала своей, а если говорить конкретнее, я пожертвовала собой. Вот и скажи, к кому я после этого должна была идти? Он хотел было тут же ответить – мол, конечно, ко мне, – но вдруг осознал всю серьезность проблемы, которая могла оказаться ловушкой, поэтому тут же прикусил язык. Бай Чжэнь снова обратилась к нему с вопросом: – А ты с Жань Дундун все еще в ссоре? – Уже нет. – Помирились? – Осталось лишь официально оформить развод. – Может, поговоришь с ней начистоту? Иначе мы поможем удовлетворить им свои желания. – Это невозможно. Если они заранее спланировали свое будущее, то мы бессильны. Что касается предопределенности, то Му Дафу знал, о чем говорил, причем не важно, где она проявлялась – в литературе или в обычной жизни. Его отец был профессором филологического факультета Сицзянского университета, а мать – учителем языка и литературы в средней школе при этом же университете. Четырнадцать лет назад оба они вышли на пенсию. С малых лет родители внушали ему мысль о том, что самая лучшая на свете профессия – это учитель, что лучший путь – это учеба в университете с последующим прохождением магистратуры и аспирантуры. «Ты сможешь преподавать в университете, только если окончишь аспирантуру», – то и дело напоминали они ему. Они словно сыпали соль на рану, ведь сам он мечтал пасти овец в горах Тянь-Шань. Однако, когда он прочитал строки «Северные вихри, налетев на землю, обломали белую траву, // В месяце восьмом за стеной великой в воздухе кружится снег»[11], его передернуло от холода. Тогда он решил пойти в армию, но, прочитав строки «Укрытые травой непогребенные останки иссохли до костей, // Из дома продолжают слать одежду, чтоб не замерз на поле боя»[12], он чуть не помер со страху. Тогда встал вопрос, как именно пробиться в ученые. Сначала он попробовал свои силы в области точных наук, но обнаружилось, что в нем преобладают гены родителей-гуманитариев. Ему никак не удавалось запомнить ни периодическую систему химических элементов, ни закон сохранения энергии, ни уж тем более математические функции или производные. Делать нечего, пришлось принять это как данность и унаследовать, а лучше сказать, повторить профессиональный путь родителей. Само собой разумеется, это вызывало у него неприязнь, но еще большую неприязнь вызывало то, что мать подобрала ему для свиданий училку, которая вместе с ней преподавала язык и литературу в школе при университете. Он не на шутку перепугался: неужели придется не только идти по стопам родителей в профессии, но еще и повторять их модель любви и семейных отношений? «В каком, в конце концов, мире я живу, в реальном или виртуальном? И что с небом – оно настоящее? Я точно не актер? Не является ли весь этот университет каким-нибудь съемочным павильоном?» Начиная с детского сада и до получения докторской степени весь процесс его обучения проходил на территории кампуса Сицзянского университета, и в какой-то момент им овладело то же ощущение, которое испытывал Труман, решивший устроить побег. Труман – это герой американского фильма «Шоу Трумана», вся жизнь которого, включая работу и любовь, транслировалась в прямом эфире. Когда это реалити-шоу уже подходило к концу, до героя наконец дошло, что все это время он жил в специально срежиссированном для него мире. Итак, Му Дафу тоже решил устроить побег, но только вместо побега физического он выбрал побег психический. Он отпустил волосы, начал курить, употреблять алкоголь, сквернословить и даже задался целью жениться на девушке из полиции. И пускай главный постановщик его жизни, Му Чанчунь, а также исполняющая должность режиссера, Жэнь Моли, без конца вздыхали по поводу поведения сына, тому это доставляло необъяснимое удовольствие. Так неужели после того, как он с таким трудом убежал из-под контроля родителей, он должен был попасть под контроль Жань Дундун? 44 Бай Чжэнь арендовала коттедж у озера и теперь каждый день названивала Му Дафу или посылала ему сообщения, все остальное время она просиживала с ноутбуком и писала роман по мотивам своей личной жизни. Из-за накопившейся злости стиль произведения выходил простым и грубым, доскональное знание деталей мешало полету воображения, тревога рассеивала внимание, в итоге написание романа превратилось в видимость, его основной функцией стало отвлечение от тревог и заполнение душевной пустоты. Как-то ближе к вечеру ее пришел проведать Му Дафу. Постучавшись, он услышал из глубины комнаты приглашение войти, толкнул дверь и увидел, что она в одном бикини занимается на коврике йогой. Испугавшись, он уже было направился на выход, но тут ему вслед полетело: «Трусишка». Поскольку признаваться в своей трусости он не желал, то уселся в сторонке и уставился прямо на нее. Наблюдая за происходящим, он едва не глотал слюни, все его существо в один миг наполнилось похотью. Пока она принимала всевозможные провоцирующие позы – позу мостика, позу колеса, позу страуса, позу собаки мордой вниз, позу воина… и прочие, – он чувствовал, как у него словно сами собой разлетаются на вороте пуговицы. Он не мог не признать, что у Бай Чжэнь кожа по сравнению с Жань Дундун нежнее, ноги – стройнее, талия – тоньше, а ягодицы и грудь – аппетитнее. Сопоставляя этих женщин, он словно занимался сравнительным литературоведением. В какой-то момент лифчик Бай Чжэнь натянулся и наружу выскочили ее упругие грудки, но уже в следующую секунду, схваченные невидимой силой, они, приятно колыхаясь, вернулись на место. Оказывается, ее бюст все еще был в прекрасной форме, в отличие от отвисшей груди Жань Дундун. Му Дафу почувствовал сильное возбуждение, казалось, его сердце вот-вот выскочит наружу. – Чего ты боишься? – спросила она. – Ничего. – А чего тогда застыл? Продолжая все так же сидеть в оцепенении, он произнес: – Я еще не развелся, не хочу, чтобы в этот ключевой момент у Жань Дундун появилось психологическое преимущество. Бай Чжэнь фыркнула, топнула ножкой и направилась в ванную комнату. Услышав шум воды, он заставил себя переключить внимание и стал думать о том, что кожа у Жань Дундун когда-то была точно такой же, как у Бай Чжэнь, может, даже еще и белее, что талия у нее была такой же тонкой, а ноги – такими же стройными, да и грудь у нее отвисла исключительно из-за возраста. И когда он мысленно представил себе фигурку Жань Дундун – такой, какой она была в момент их знакомства, – внутри него поднялась волна гордости, он почувствовал себя словно бизнесмен, вспоминающий свое когда-то процветающее предприятие, или словно игрок на бирже, вспоминающий свой когда-то основательный капитал. Когда Му Дафу вернулся домой, часы уже показывали десять вечера. Свет во всей квартире был выключен. Прежде чем повернуть выключатель в гостиной, он не удержался и тронул ручку двери от спальни, та поддалась, что очень его удивило. В спальне также царила полная темнота, но на балконе мерцал красный огонек. Она снова курила, однако теперь у него не было права делать ей замечания. Они уже жили порознь: она ночевала в спальне, он – в кабинете. Решив, что она не заметит его появления, он осторожно прикрыл дверь, зажег свет в гостиной и, устроившись перед столиком, заварил чай. Прихлебывая, он размышлял: стоит ли рассказывать о том, что в город приехала Бай Чжэнь? Хотя теперь у него отпала необходимость в чем-либо отчитываться, он не находил себе места. Может, виной тому была выработанная за многие годы привычка докладывать, где и с кем он проводил время, или в душе он все еще надеялся сохранить брак? Если это так, тогда ему точно не следовало ни о чем рассказывать, иначе это только вызовет дополнительные подозрения. Но если он промолчит, а она вдруг случайно узнает сама, тогда все его надежды тем более рухнут. Он колебался: похоже, как ни крути, ничего хорошего ждать не приходится. Неожиданно дверь спальни открылась и в комнату вошла Жань Дундун. Она присела напротив, он налил ей чай. Он тут же отметил, как плохо она выглядит: на лице ни кровинки, кожа дряблая, под глазами черные круги. Невольно в его голове промелькнул образ Бай Чжэнь, и как бы он ни старался от него избавиться, этот образ возникал вновь и вновь, словно компьютерный вирус, из-за которого по всему экрану расползаются окна с порнокартинками, и чем старательнее эти окна закрываешь, тем больше их появляется. Он глотнул еще не остывший чай и тут же до боли обжег себе губы. – Что тебя так тревожит? – поинтересовалась она. – Беспокоюсь о твоем здоровье, – ответил он. – Посмотри, до чего ты себя довела! Разве можно женщине так надрываться на работе? Она понимала, что его слова демонстрируют проявление заботы, чему она вроде как должна была обрадоваться, но никакой радости эти слова ей не доставили, поскольку в них она услышала совсем другое: во-первых, что ее здоровье никуда не годится, во-вторых, что она уже старая, а в-третьих, что она перестала быть похожа на женщину. Однако сейчас ей не хотелось выяснять отношения, поэтому она совершенно спокойно спросила: – Ты думал о том, что наш развод навредит Хуаньюй? – Полагаю, ты отдавала себе в этом отчет, когда подписывала соглашение. – Мы тут поймали одного подозреваемого. Его родители в свое время развелись, заново устроили личную жизнь, а про него забыли, и с тех пор он порвал с ними всякие отношения. – Поэтому, ради Хуаньюй, предлагаю не разводиться. – Перед твоим приходом я обо всем ей рассказала, она не против. Я же со своей стороны не то что ее не забуду, но стану любить еще больше. – Ты жестока – взять и переложить такой груз на плечи десятилетнего ребенка. – Не хочу ей врать, настоящей жестокостью было бы как раз вранье. – Теперь ей наверняка снятся какие-нибудь кошмары.