Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 43 из 48 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Где та доска, которой ты ее ударил? – Я пристроил ее на прежнее место, но перед этим хорошенько промыл, после чего вручную прикрутил винтами к настилу. Ту доску я приметил заранее, когда несколько дней подряд приходил в эту рощу, она находилась метрах в двадцати от валуна. В отличие от остальных, шурупы на ней были ослаблены. Поэтому, когда настал подходящий момент, я их открутил, поднял доску и осторожно подобрался к девушке сзади. Может, она меня и не заметила, поскольку находилась в ступоре, а может, и заметила, но не обратила внимания, а может, уже приготовилась уйти на тот свет и ждала, что я помогу ей это сделать. – Продолжайте. Что вы сделали дальше? То, о чем он рассказывал, в точности совпадало с первоначальными предположениями Жань Дундун. Боясь быть замеченным, он подтащил ее к валуну и затаился в воде. Дождавшись полуночи, украл с прогулочного катера два спасательных круга – для себя и для Ся Бинцин. Потом дотащил ее до устья реки и проплыл вместе с ней еще на один километр против течения. Наконец он привязал ее за волосы к прибрежному тростнику, а само тело закрепил в зарослях. Указав в угол кабинета, Жань Дундун спросила: – Не эти ли два круга ты стащил с катера? Он обернулся, там стояли спасательные круги с надписью «Ланьху-6», которые полицейским удалось найти в деревне Лоецунь спустя двадцать дней после инцидента. – По виду похожи, – ответил И Чуньян, – но я уже не помню, какие они были. Когда я вытащил ее к зарослям, то круги тут же отшвырнул в реку. – Почему ты решил переместить труп? – Боялся, что вы быстро нападете на мой след и я не успею скрыться. – А зачем понадобилось отрезать ей кисть? Он замер: похоже, он не мог вспомнить или даже понять, зачем это сделал. Жань Дундун потрясла перед ним правой рукой и повторила: – Зачем понадобилось отрезать ей кисть руки? – Не знаю… В тот момент какой-то голос внутри меня сказал: «Отрежь», это прозвучало как приказ, но когда я это сделал, то от страха покрылся ледяным потом. – Куда ты ее дел? – Кинул в реку. – Чем отрезал? – Ножом вот с таким лезвием. – Он показал жестом около одного чи[17]. – Где нож? – Кинул в реку. Учитывая, что на все подобные вопросы он отвечал одинаково, создавалось ощущение, что в этой «реке» было целое хранилище. – Этот человек тебе знаком? Жань Дундун показала ему фотографию Лю Цина. – Так это он и дал мне десять тысяч. – Как его зовут? – Не знаю, я называю его вруном. – Почему? – Потому что он сказал, что десять тысяч – это только залог, а по завершении дела он должен был передать мне еще девяносто тысяч. Чтобы я ему поверил, он тогда же открыл сумку и показал наличные, судя по количеству пачек, там как раз столько и было. Но когда я все сделал и снова подобрался к его окну, в кабинете вместо него сидел уже другой человек, он-то и сказал, что этот негодяй уволился. – Он говорил, каким именно способом надо разобраться с Ся Бинцин? – А какие тут еще могут быть способы сделать так, чтобы она исчезла? – Казалось, он искренне хотел узнать ответ, словно впервые задумавшись над этим вопросом. – Просто ответь: говорил он, как именно следует избавиться от Ся Бинцин? – повторила Жань Дундун. Наклонив голову, он на какой-то момент задумался, после чего сказал: – Нет, он лишь сказал сделать так, чтобы она к нему больше не приставала. – Он говорил тебе о том, что Ся Бинцин следует убить? – Хотя и не говорил, но я понял, что именно это он и имеет в виду, иначе зачем я ему сдался? Я должен был выполнить за него всю грязную работу.
После допроса И Чуньяна повезли на опознание места преступления. Там он указал ту саму доску, которой ударил Ся Бинцин. Но поскольку сразу после преступления он ее хорошенько отмыл, а с того времени прошло уже десять месяцев, на ее поверхности не осталось никаких улик. Еще он обмолвился, что на Ся Бинцин была перекинутая через плечо сумочка, но пока они плыли, эта сумочка куда-то пропала, скорее всего, утонула в озере. На таком обширном водном пространстве протяженностью в три километра отыскать сумочку было совершенно невозможно. Он нашел и место, где привязал к тростнику Ся Бинцин, но это уже была не прошлогодняя, а свежая трава. Махнув в сторону широкого участка реки, он объяснил, куда примерно бросил нож и отрезанную кисть. По просьбе Жань Дундун водолазы работали здесь в течение трех дней, но, кроме велосипеда, причудливой формы камней и затонувшего дерева, ничего не вытащили. 76 Единственным вещественным доказательством, которое у них имелось, была та самая доска от настила. Но хотя ее древесина и совпадала с щепками, обнаруженными на затылке Ся Бинцин, никаких следов для определения ДНК И Чуньяна или Ся Бинцин на ней не осталось. Можно ли было доказывать, что И Чуньян – убийца, лишь на основании его собственных признаний и этой доски? Считая, что этого недостаточно, Жань Дундун чувствовала неудовлетворенность и в итоге решила допросить И Чуньяна снова. И Чуньян сказал, что признался во всем и больше добавить ему нечего, после чего закрыл рот и промолчал больше трех часов. Жань Дундун уже хотела было оставить все как есть, но поскольку она была перфекционисткой, ей хотелось все сделать по высшему разряду. Тогда она взяла его стихотворение и начала читать вслух: «Всякий раз прикасаясь ко мне, // Твои руки горят от трения, // Пускай твои пальцы так же грубы, как мои, // Моя кожа тает от них, // Таю весь я, // Твои пальцы тают вослед, // Я пытаюсь тебя найти, но тебя словно нет». Его прикрытые глаза медленно открылись, лицо озарилось светом. Жань Дундун вспомнила рассуждения Му Дафу о творчестве: «О чем бы писатель ни писал, он всегда пишет о себе», «Человек искусства выражает себя через картины и вещи, произведение – это эхо реальности или проекция души», «Слово „стол“ – это означающее, словосочетание „конкретный стол“ – это означаемое означающего» и т. д. Стоило Жань Дундун провести такие аналогии, как ей показалось, что в этом стихотворении кроется разгадка того, почему И Чуньян отрезал кисть Ся Бинцин. – Кто она, кого ты «пытаешься найти»? – Се Цяньцао, – еле слышно произнес он. – Можешь про нее рассказать? – Я учился с ней в средней школе старшей ступени, она была прекрасна – изогнутые брови, выразительные, с блеском глаза, нежнейшая кожа, кажется, ущипнешь – и выступит роса. Она сидела со мной за одной партой. В отличие от остальных, которые проводили посередине черту, определяя границы личного пространства, она так никогда не делала, поэтому моя рука могла свободно проникать на ее территорию, равно как ее рука могла свободно заходить в гости ко мне. Она была директорской дочкой, вся такая воспитанная, без намеков на высокомерие, нисколечко не презирала меня, деревенского. Как-то раз я устроил ей проверку и дня четыре не менял одежду. Остальные, чтобы не задохнуться, обходили меня стороной, а ей все нипочем – сказала, что от моего тела исходит естественный природный аромат, ровно так же благоухают трава и полевые цветы. Я сомневался, что она говорит правду, поэтому продолжал ее проверять. Один раз я прямо на уроке снял кроссовки, вокруг тотчас поднялась ужасная вонь, угоревшие за соседними партами одноклассники зажали носы, а она, чтобы сохранить мне лицо, притворилась, будто ничего не чувствует. У меня в те времена была только одна пара кроссовок, поэтому если бы я их постирал, пришлось бы ходить босым. Однажды на переменке она по неосторожности опрокинула чернильницу и чернила пролились прямо на мои стоявшие под партой кроссовки. Когда я вошел в класс, она принялась бесконечно передо мной извиняться, обещая купить новые. Одноклассники подняли шум, требуя, чтобы она немедленно восполнила утрату. Взяв мои грязные кроссовки, она вышла из класса и буквально через полчаса вернулась с новыми. Заметив, что кроссовки были известного бренда, я подумал, что мне здорово повезло, а через три дня она вернула мне еще и старую пару, которая просто сияла от чистоты. Она сказала, что терла их щеткой больше часа. Как мне поведал один из одноклассников, она опрокинула чернильницу специально, чтобы взамен моих грязных вонючих кроссовок купить мне другие, а такой способ она придумала, дабы не ранить мое самолюбие. Чтобы выяснить, влюбилась она в меня или просто сочувствует, я продолжал устраивать проверки. Новый способ заключался в том, чтобы специально завалить вступительные экзамены в вуз. Я намеренно пропускал вопросы, в итоге по математике и английскому, которые я сделал лишь наполовину, мне удалось скинуть разом пятьдесят процентов. Сдавая бланк с ответами, я шел, высоко подняв голову, словно герой, которого ведут на казнь, и в сердце моем поднимались волны скорби. Это был рискованный шаг, я играл с судьбой лишь для того, чтобы разобраться, любит она меня или нет. Я проверял ее раз за разом, так же, как проверял друзей и родных, меня уже было не остановить, это превратилось в привычку. Когда наступили летние каникулы, я пошел в школу, чтобы узнать свои баллы. В учебной части я сразу увидел ее, она радостно расплылась в улыбке, словно дожидалась именно меня. Крепко пожимая мне руку, она сказала: «Поздравляю, поздравляю». Услышав такое, я даже испугался, решив, что мой план провалился, но когда она продолжила, я тут же успокоился. «Талантливые люди с древних времен подвергались гонениям, – сказала она, – а сынки богатых родителей редко достигают высот. Билл Гейтс никаких университетов не кончал, но это ничуть не помешало ему стать самым богатым человеком в мире. Пу Сунлин десятки лет проваливал экзамены, но это ничуть не помешало ему написать всем известные „Странные истории из кабинета неудачника“». Я спросил, куда поступила она. Оказалось, что в педагогический. Ну вот и пришло время понять ее истинные намерения, подумал я. «Хотя ты никуда и не поступил, это никак не повлияет на наши чувства», – произнесла она. Вместо слова «дружба» она сказала «чувства», и тогда я уверился в том, что она и правда была в меня влюблена. Она уехала в административный центр учиться, а я туда же, но работать. Как-то раз ближе к вечеру я вместе с остальными рабочими устроился на стройплощадке поужинать, это был самый счастливый момент дня. Только представьте – несколько сотен мужиков сидят на корточках с миской в руках, народу тьма-тьмущая, чавканье стоит такое, что воздух сотрясается, – и тут появляется красивая девушка. Все замерли, на стройплощадке смолкли все звуки, а эта девушка возьми да крикни в толпу: «И Чуньян…» Я очнулся, только когда услышал свое имя. Оказывается, это Се Цяньцао. Я поднялся, она пошла ко мне, для нее тут же расчистили проход. Когда она поравнялась со мной, народ заколотил палочками по мискам и дружно закричал: «Це-луй! Це-луй!» У меня от смущения едва не выскочило сердце, я готов был провалиться сквозь землю. Она же держалась очень естественно и даже одарила меня звучным поцелуем в щеку. Вокруг тут же последовали крики одобрения, палочки подняли невообразимый шум, как будто поцеловали не только одного меня, а заодно и всех остальных. Она взяла меня за руку и потянула за собой сквозь толпу, мы напоминали идущих по красной дорожке кинозвезд. После этого едва у меня выдавалось свободное время, я спешил к ней в кампус. Если у нее шли занятия, я оставался ждать под окном. Каждый раз в такие моменты из окна вылетал бумажный самолетик; покружив в воздухе, он приземлялся аккурат передо мной. Я его подбирал и разворачивал, всякий раз удивляясь посланиям: «Я люблю тебя столько секунд, сколько ты меня ждешь, одна секунда длится сто лет»; «Любимый, я сижу в третьем ряду, не заглядывайся на других девушек»; «Окно похоже на картину, и в центре нее стоишь ты». Эти прекрасные послания заметно укорачивали время моего ожидания и делали его сладостным. Когда звенел звонок, она вылетала самая первая и мчалась ко мне, широко распахнув руки. Она обнимала меня крепко-крепко, не обращая внимания на взгляды учителей и одногруппников. Она приглашала меня с собой в столовую, в аудиторию, мы гуляли по кампусу, держась за руки, и ей было на всех наплевать. Завидев кого-то из знакомых, она намеренно принималась меня целовать, переживая, что кто-то не знает, что у нее есть парень. Ей нравились мои стихи, она читала их все, показывала своим учителям и одногруппникам; те, кто их слушал, отзывался о них наилучшим образом. Я писал каждый день, где бы ни находился: на строительных лесах, штукатуря стены или у кого-то дома, укладывая плитку. Что-то я сочинял наяву, что-то – прямо во сне, при этом все стихи я посвящал ей. Я писал об ее иссиня-черных волосах, о блестящих глазах, о влажных губах, об упругих грудях, об изящной фигуре и нежных руках. Про руки я писал больше всего, сравнивал их то с весенним ветерком, то с водяными змеями, то с пылким пламенем, то с ласковым ручейком. Эти руки гладили меня не только вживую, но и в стихах – вживую они гладили мою грудь, а в стихах – касались моего сердца, сколько раз я чувствовал, что от ее прикосновений растворяюсь, словно лед. И вот настал момент, когда, вдохновленный сборником «Триста танских стихов», я тоже написал ровно триста стихотворений. Триста стихотворений остались в наследие от целой династии Тан, а тут ровно столько же выдал я один, и эта мысль особенно грела мое сердце. Все эти стихи я объединил под названием «Триста стихов, посвященных Се Цяньцао» и подарил ей. Она обошла несколько издательств, но желающих напечатать сборник не нашлось. Она сказала, что такие прекрасные стихи нуждаются в должном оформлении, поэтому сама сделала для них титульный лист и отнесла в небольшую типографию, в которой договорилась с директором о печати. Тот оказался любителем поэзии. Посмотрев на стихи, он кивнул и даже согласился предоставить бумагу; единственным условием было то, что печатать сборник мы должны были сами после окончания рабочей смены. Два дня она ходила в цех, чтобы освоить печатный станок, и вот как-то вечером, дождавшись положенного времени, мы пришли в цех, чтобы напечатать сборник. Наблюдая за тем, как рукописная копия страница за страницей обретает жизнь в типографском обличии, я трепетал одновременно от волнения и испуга, словно совершал нечто непотребное. Пока я переживал потрясение, в лотке закончилась бумага. Се Цяньцао отключила станок, чтобы подложить бумагу, но механизм вдруг заработал и затянул внутрь ее правую руку, да так, что вся кисть ушла внутрь целиком. Я отчетливо видел, как она отключала станок. Как так вышло, что он неожиданно взял и заработал? Я никак не мог этого понять, голова моя едва не разрывалась от разных мыслей. После этого мне часто мерещилось, что выключатель нечаянно нажал я. Чем больше я об этом думал, тем сильнее мучился, чем сильнее мучился, тем больше чувствовал, что я у нее в долгу. Чтобы хоть как-то утешить, ее я сказал, что самые красивые на свете женщины – это женщины без рук. «И кто же именно?» – спросила она. «Ты и Венера». На ее лице промелькнула вымученная улыбка: «Ты бы женился на Венере?» – «Да», – ответил я. Но она тут же сказала, что больше не сможет быть моей девушкой. На следующий день она пропала. Я не смог до нее дозвониться и отправился в женское общежитие. Соседка Се Цяньцао сказала, что та бросила учебу, после чего передала оставленный ею подарок. Я открыл коробочку, там лежала бронзовая статуэтка Венеры. Я позвонил ей домой, трубку взял ее отец, он был очень зол и заявил, что у него нет дочери. Директор нашей школы вдруг отказался от собственной дочери, и только потому, что, во-первых, ему претила сама мысль, что дочь влюбилась в неугодного ему парня, а во-вторых, он не хотел принимать жестокую правду о том, что теперь его дочь калека. – У Се Цяньцао руки были грубыми? – спросила Жань Дундун. – Нет, она же дочь директора, ее руки никогда не знали работы. – Но в стихотворении ты написал, что ее пальцы так же грубы, как твои. – Это вымысел. Вы бы, к примеру, поверили, если бы руки, которые касались меня, были нежными? Хотя это так и было, но выглядит неубедительно. – Где рука Ся Бинцин? – В реке. 77 Проведя дополнительное расследование, Жань Дундун выяснила, что Се Цяньцао, о которой ей рассказывал И Чуньян, не существует. У директора школы, в которой он учился, и правда была фамилия Се, но вот его дочь звали Се Жуюй. В настоящее время Се Жуюй преподавала в одной из городских школ, она рассказала, что И Чуньян действительно учился с ней в одном классе, но за одной партой они никогда не сидели и никакой любви между ними тоже не было, не говоря уж про историю с кроссовками. «Он производил впечатление неряхи, вместо стрижки отпускал длинные патлы, одежду занашивал до дыр. А что до его кроссовок, так те и правда воняли – стоило ему зайти в класс, все начинали выразительно махать у себя перед носом. Разговаривать он не любил, все больше пребывал в задумчивости, часто сидел, уставившись в окно, иной раз учителю приходилось окликать его по нескольку раз. Но зато у него был талант писать сочинения, учитель языка и литературы часто зачитывал их вслух. Учился он посредственно, по математике и английскому был хуже всех. На контрольных всегда сдавал полупустой бланк, в университет не поступил. После школы я с ним не пересекалась, да и он вряд ли меня искал. Во всяком случае, я его не встречала». Соседом И Чуньяна по парте был Чжу Ко, в настоящее время он занимался гостиничным бизнесом. Он сказал, что показания Се Жуюй содержат неточности, возможно, она допустила их специально, а может, что-то и правда стерлось из ее памяти. О том, что И Чуньян тайно влюблен в Се Жуюй, знали все. Как-то раз он написал ей секретное послание, но она вместо того, чтобы взять его себе или вернуть отправителю, отдала его классному руководителю. А тот, вместо того чтобы побеседовать с И Чуньяном наедине, принялся зачитывать письмо перед всеми. Наш классный руководитель был учителем языка и литературы, поэтому он хотел, с одной стороны, провести профилактику ранних отношений, а с другой – похвалить блестящий талант И Чуньяна, но на самом деле лишь глубоко ранил его самолюбие. После каждой фразы, что зачитывал учитель, класс взрывался дружным хохотом, а И Чуньян опускал голову все ниже и ниже. В итоге, когда письмо было прочитано, его голова уперлась в колени, он весь скукожился словно панголин. Классный руководитель объяснил, что ранняя любовь в школе непозволительна, но вместе с тем признал, что письмо написано прекрасным слогом. По словам Чжу Ко, в этом послании было много изящных выражений, он их, конечно, уже забыл, но одно врезалось в его память особенно глубоко, он даже пользовался им сам – «Если тебя не любили до полусмерти, то грош цена твоей красоте». С тех пор одноклассники прозвали И Чуньяна «полусмертным», а он и вовсе замкнулся в себе и едва не скрежетал зубами от злости, возненавидев Се Жуюй как предательницу. Упомянутая И Чуньяном типография называлась «Радуга», располагалась она по адресу Вэньсиньлу, 48, фамилия ее директора была Юань. Когда Жань Дундун показала ему фото И Чуньяна, тот, указывая через дорогу, сказал: «И Чуньян строил это здание». Жань Дундун оглянулась и увидела белое тридцатиэтажное офисное здание, ярко сверкающее на солнце синими стеклами. Судя по парковке, уставленной дорогущими машинами, и по шныряющим туда-сюда служащим в костюмах, здание уже ввели в эксплуатацию.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!