Красные прожилки на его лице выступили еще отчетливее, похожие на крохотных червяков. – Кто их взял? – взревел Он опять. – Кто из вас, дьявольское вы отродье, взял мой выигрыш? – О чем ты, Джордж? – спросила мама, прижав к себе Монти, который, услыхав повышенные голоса, громко заплакал. Не желая, чтобы кто-то ее переплюнул, Мэдди тоже завопила во все горло, уткнувшись лицом в мамину юбку. – Все были в саду со мной все утро. Агнес посмотрела на Бри, потом на Него. Бри послала сестре мысленный призыв не выдавать ее, но поняла, что он тщетен, когда Агнес прищурилась и показала на нее. – Это была Бри, Отец. Я видела, как она выходила из дома. Это была она! – Ябеда-корябеда, соленый огурец, – зашипела Бри, чтобы ее слышала только Агнес, – на полу валяется, никто его не ест! На лице Агнес одновременно отразились вызов и чувство вины, затем она сморщилась, пытаясь сдержать плач. Мама встала между дочерьми и мужем, закрыв девочек, словно щитом. Муж остановился и настороженно уставился на нее. – Не надо, Джордж, – сказала она и вскинула ладонь, одновременно успокаивая и защищаясь. – Не надо чего?! – заорал он. Мама ничего не ответила. Она пристально смотрела на Него, просто смотрела; вопли Монти и Мэдди перешли в хныканье, затем затихли совсем. Это был поединок воли, в котором маме редко удавалось одержать верх. И только Бри заметила, что у нее дрожат руки, потому что знала, что они будут дрожать. Все девочки затаили дыхание, глядя то на маму, то на Него и ожидая, чтобы она подала им знак бежать. – Прочь с дороги, – пробормотал Он. – Я сделаю с твоими соплячками то, что посчитаю нужным. Однако Он не сдвинулся с места, будто загипнотизированный взглядом мамы. Бри казалось, что сейчас ее грудь взорвется от напряжения, царящего в саду. Они стояли, как статуи, нервно застыв под солнцем в живой картине, и дом словно подался к ним, настороженный и полный опаски. Первый ход сделал Он. Он прищурился, Его губы растянулись в злобном оскале, плечи напряглись. Он резко опустил голову, пока она не оказалась всего в нескольких дюймах от лица мамы. – Ты хочешь, чтобы я задал им трепку? – прошипел Он. – Не заставляй меня делать больно твоим цветочкам. – Он произнес это слово глумливым тоном, превратив это ласкательное имя, которым мама называла своих детей, во что-то гадкое. – Ты же знаешь, что бывает, когда ты мне перечишь, так что потом тебе надо будет винить только себя. Мама рассудила неправильно. Она опустила руку и глаза и сжалась. Она проиграла. Монти вдруг заревел, как будто невыносимое напряжение, витающее в саду, причиняло ему физическую боль. Он сделал паузу, глядя на сына, затем грубо оттолкнул маму. – Джордж! – крикнула она, спеша за ним. – Никто ничего у тебя не брал. Все они находились здесь, со мной, все утро. Бри вскочила на ноги. Что выбрать – борьбу или бегство? Ей хотелось бороться, но она посмотрела на своих младших сестер и решила бежать. С тоской взглянула на дуб, растущий во дворе – это было ее безопасное место, к тому же у этого дуба было то преимущество, что Он всякий раз бесился, потому что не мог ее достать, когда она оказывалась на самых верхних ветках. Она взглянула на маму и увидела, как та едва заметно кивнула. Между Бри и мамой существовало что-то вроде негласной договоренности о том, что когда Он зайдет настолько далеко, что мама уже не может ничего сделать, то сама она позаботится о Монти и Мэдди, а Бри возьмет на себя заботу о старших девочках. Бри схватила Инжирку за руку, рывком подняла ее с земли и бросилась бежать. Пробегая мимо Агнес, она прошептала: – Беги! Возьми Ви и Рози и бегите в лес! – Хотя ей куда больше хотелось дать сестре затрещину за ее очередное предательство. Агнес открыла рот, чтобы возразить, затем кивнула. И, схватив Виолу и Рози, которые были готовы вот-вот расплакаться, побежала в противоположном направлении, в сторону церкви. Бри оглянулась через плечо, и сердце у нее сжалось при виде мамы, стоящей перед Ним – такой маленькой, такой слабой перед силой Его гнева, полной страха и пытающейся задобрить Его, одновременно дергая головой, чтобы дать понять старшим детям, что им надо бежать. – На этот раз я убью тебя, Бри! – взревел Он, когда Бри и Инжирка промчались мимо кладбища и побежали вверх по склону в сторону леса Лоунхау. – Ей-богу, я вас всех убью! Глава 11 Устало бредя по дороге, Фрэнсин видела огни Туэйт-мэнор, мерцающие между ветвями деревьев леса Лоунхау, словно светлячки. В саду она остановилась и посмотрела на старое здание, не желая входить внутрь. Казалось, свес его крыши уныло обвис, казалось, что он невыносимо тосковал, когда Фрэнсин здесь не было, и теперь укоряет ее за то, что она вернулась так поздно. Фрэнсин вошла в дом и сердито нахмурилась, услышав хриплый смех сестры, доносящийся из столовой. Может, незаметно подняться на второй этаж и продолжить чтение «Хроник»? Теперь, разумеется, уже не затем, чтобы выяснить, кто такая Бри, а потому, что она всегда читала ей вслух. Она наконец добралась до интересного раздела, где говорилось о гонениях, которые обрушила на католиков королева Елизавета и от которых пострадала семья Туэйт, и наверняка Бри слушала бы этот рассказ с интересом, поскольку в нем было более чем достаточно насилия и крови. Смирившись с неизбежным, она повернула было в сторону столовой, но вместо нее оказалась перед дверью главной гостиной, хотя не помнила, как прошла эти несколько шагов. У нее перехватило дыхание. Все внимание дома было сосредоточено именно на этой точке, и только на ней. Тихий голос в ее голове произнес: – Уходи отсюда! Уходи, пока не узнала то, что уничтожит тебя. – Вот ты где! – воскликнула Мэдлин, выглянув из столовой. Вздрогнув, Фрэнсин отдернула руку от ручки двери, сделав это почти виновато. Ее все так же переполнял стесняющий грудь страх, огромный, необъяснимый. – Ты что-то припозднилась. – Мэдлин решительно взяла ее под руку и потянула в столовую. Фрэнсин изумленно заморгала. Столовая преобразилась – теперь здесь горели свечи, везде стояли вазы с красными и белыми розами – Фрэнсин знала, что они взяты не из ее сада, поскольку она не выращивала их, – и в воздухе витал их одуряющий аромат. Вряд ли Мэдлин помнит, что означают красные и белые розы; они символизируют соответственно вечную любовь и молодую любовь, – а вместе олицетворяют гармонию и единение. Фрэнсин никогда не чувствовала единения с сестрой. Когда она вошла, Констейбл и Киф встали; они явно почистили перышки, Констейбл даже облачился в костюм, и она удивилась тому, каким привлекательным он теперь кажется. – Что тут происходит? – шепотом спросила Фрэнсин сестру, не отрывая глаз Констейбла, который улыбался ей. – Я же говорила тебе утром, – раздраженно ответила Мэдлин. – Говорила мне что? – Что я пригласила Тодда и Кифа на ужин, чтобы поблагодарить их за то, что они починили наши окна. – Ничего такого ты мне не говорила! Мэдлин пожала плечами. – Ну, если и не говорила, то думала сказать, а это тоже считается. Фрэнсин досчитала до пяти, желая дать сестре затрещину. Ей не хотелось ужинать с кем-то, тем более с постояльцами. Она хотела одного – покоя, хотела вернуть себе свою прежнюю спокойную, размеренную жизнь. Мэдлин подвела ее к столу. – Это я приготовила ужин, – с гордостью объявила она. – Я ведь была замужем за шеф-поваром, если ты помнишь. – Не помню, – кисло сказала Фрэнсин, вынужденная сесть напротив Констейбла. – И он научил меня готовить некоторые простые блюда, – жизнерадостно продолжила Мэдлин. – Так что сегодня вечером мы начнем ужин со спаржи, запеченной со сливками и сыром. Фрэнсис повернулась на стуле. – Спаржа с моего огорода? – спросила она. – А где еще я могла бы взять спаржу в это время года? – отпарировала Мэдлин и вышла из комнаты, идя походкой от бедра. – Как вы? – спросил Констейбл, когда Мэдлин удалилась. – Когда вы вошли, вы были белы, как простыня. – Со мной все в порядке. – Фрэнсин уставилась на скатерть, гадая, где Мэдлин откопала ее. Она не видела эту скатерть с тех пор, как умерла мать. Тогда она убрала ее подальше и забыла куда. Украдкой взглянула на Констейбла. Он смотрел на нее с задумчивым выражением лица. – Какой же мощной была эта ночная буря, – сказал Киф, когда молчание затянулось так, что даже он почувствовал, что здесь что-то не так. – И этот шум от центрального отопления. – Ирландец покачал головой и заговорщически подался вперед. – Это звучало, как голоса внутри стен… Знаете, – добавил он, когда Констейбл и Фрэнсин пристально посмотрели на него, – это было похоже на какое-то странное бормотание. Я чуть не спятил. Констейбл потер рот рукой, чтобы скрыть улыбку, и подмигнул Фрэнсин. – Может, это полтергейст? – поддразнил он. – Ты же все время твердишь, что ирландцы обладают сверхъестественными способностями. Киф вздрогнул, когда в открытое окно проник порыв ветра, раздул скатерть – пламя свечей заколыхалось, – после чего унесся через дверь. – Это не смешно, Тодд. От этого старого дома у меня мурашки по коже. Констейбл улыбнулся Фрэнсин заговорщической улыбкой, которая погасла, когда она не ответила на нее, мрачно глядя туда, куда унесся холодный ветер. Фрэнсин повернулась к Констейблу. Тот вскинул бровь с тем же задумчивым выражением лица, которое бывало у него всегда, когда он смотрел на нее. Это заставляло ее чувствовать себя неуклюжей школьницей. – Я тут не останусь, если тут водятся привидения и всякая нечисть, – добавил Киф и заметно содрогнулся. – Привидения есть в доме моей матери, честное слово. Ей-богу, там ночами слышатся всякие странные звуки и двигаются предметы. Мэдлин вошла в столовую, неся четыре тарелки, готовые вот-вот упасть. Констейбл вскочил, схватил две тарелки, прежде чем они свалились на пол, и поставил одну из них перед Фрэнсин.