Фрэнсин в ужасе замотала головой, когда Мэдлин поднесла ей зеркало. Шею опоясывала тонкая красная отметина. – Я не могу пойти, да? – бесцветным голосом сказала она, не осмеливаясь рассказать сестре, что недавно произошло в кухне. – Нельзя же оставлять тебя здесь одну с этим… с этим существом. – А вот и можешь. Мы прикроем эти синяки, так что никто ничего не узнает, а компанию мне составит Киф. Наш отец никогда не нападает, когда рядом кто-то есть. Он был трусом при жизни и остался трусом после смерти. – Не называй его так! Он не был для нас отцом. Мэдлин с усилием сглотнула, затем приклеила к своему лицу бодрую улыбку. – Перестань волноваться и прими ванну! Забудь о нашем от… о Джордже и в кои-то веки сходи и развлекись. Глава 18 За несколько минут до восьми часов, смущенно ежась, Фрэнсин возмущенно посмотрела вниз, на свое темно-зеленое платье. Его подол не доходил ей до колен! А ведь до этого никто не видел ее коленок… а тут еще это декольте! Мэдлин каким-то образом ухитрилась сделать так, что у нее образовалась ложбинка между грудями – с помощью бюстгальтера с объемными чашечками и макияжа. А Фрэнсин и не подозревала, что можно накладывать макияж на грудь. Да, и макияж на лице… Теперь она выглядит как клоун. Лицо, глядящее на нее из зеркала, – не ее. Ее глаза стали длиннее и больше, ресницы сделались черными, бледная кожа приобрела сливочный оттенок, а губы больше не были тонкими, поскольку нижняя губа казалась теперь полной. – Убери это, убери! – воскликнула она. – Я выгляжу ненормально! – Заткнись, – сказала Мэдлин, держа во рту множество шпилек, с помощью которых она укладывала длинные белые волосы Фрэнсин в шиньон. – Готово! – Она сделала шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой, склонила голову набок, затем кивнула: – Неплохо. – А вот и нет! Я никуда не пойду! Но Мэдлин, не обращая внимания на ее протесты, схватила сестру за руку и, толкая перед собой, потащила ее на первый этаж. – Вот, – сказала она, когда они спустились в вестибюль и Мэдлин уложила одну прядь волос сестры так, чтобы та волнами ниспадала на ее плечо. – Не забывай часто улыбаться и смеяться над его шутками, даже если они будут несмешными. Мужчинам очень нравится считать себя остроумными, вот и уверь его в этом. И не будет вреда, если ты станешь отпускать ему комплименты – не слишком часто, но достаточно часто, чтобы повысить его самооценку. И не заказывай суп. – Почему? – удивилась Фрэнсин. – Ты измажешься. И не заказывай все те блюда, которые закажет он. По-моему, Тодд из тех мужчин, которым нравятся женщины, живущие своим собственным умом. – Я всегда живу своим собственным умом! – И не пытайся доминировать в разговоре. Ты не обязана слушать, когда он будет говорить, но при этом тебе надо делать вид, будто ты слушаешь. – Почему бы мне его не послушать? Возможно, он скажет что-то интересное. – И расспрашивай его о его работе, но делай это неназойливо. Мужчины любят говорить о своих профессиональных делах. И старайся уводить разговор в сторону, если он заговорит о спорте… Фрэнсин обреченно кивала, нервничая так, что ей казалось, что сейчас ее вырвет прямо на то красивое платье, которое ей дала Мэдлин. Слава богу, если Констейбл будет говорить все время. – И в конце, когда вы будете пить кофе, тебе надо будет тянуть время. Ни в коем случае не спеши возвращаться домой, не то он подумает, что ты не хочешь общаться с ним, – продолжила Мэдлин. Снаружи послышался лязг. Сестры переглянулись, на их лицах отразилась тревога. – Это наверняка какие-нибудь пустяки, – сказала Фрэнсин, но она уже спешила в столовую, на ходу выглядывая в каждое окно; сразу за ней следовала Мэдлин. Дойдя до самого дальнего окна, она нахмурилась. В ее опустошенном саду стоял Киф, окруженный длинными металлическими стержнями. Увидев сестер, ирландец показал им большой палец. – Извините! – крикнул он. – Просто для работы нужно соорудить леса. Это продлится недолго. – Да, это пустяки, – согласилась Мэдлин, и на ее лице отразилось облегчение. – На секунду мне показалось… – Она запнулась и улыбнулась Фрэнсин. – Чем-то гремят и на третьем этаже. Сама я не помню, когда в последний раз поднималась туда. От библиотеки меня всегда бросало в дрожь. Фрэнсин сдвинула брови. – Это для часовой башни. Мистер Констейбл сказал, что ее основание просело… А мне нравится наша библиотека. – Еще бы. И, ради бога, не называй его мистером Констейблом. Зови его Тодд, ведь сейчас не Викторианская эпоха. Так о чем я говорила? – продолжила Мэдлин, когда они опять вышли в вестибюль. – Ах да, кофе… В конце свидания наступает самый задушевный момент, тогда и надо начинать задавать личные вопросы… И ты могла бы попытаться немного пофлиртовать. – Пофлиртовать? – Фрэнсин в ужасе уставилась на сестру. – Я же вообще не представляю, как это делается! Мэдлин прикусила губу. – Ну хорошо, оставим разговор о флирте, но тебе надо будет хотя бы постараться показаться интересной. Не говори все время о садоводстве, не то… У тебя есть какие-то другие интересы? – Книги. – Отлично! Разговаривая о книгах, ты сможешь выглядеть умной, но не высказывай свое мнение слишком уж решительно. – А я надеюсь, что она будет высказывать его весьма решительно, – сказал Констейбл, спустившись по лестнице. Он выглядел щеголевато в темном костюме и белой рубашке, красиво оттеняющей темную кожу. Фрэнсин почувствовала облегчение от того, что он не надел галстук – благодаря этому его наряд имел не такой строгий вид. – Я удаляюсь, – сказала Мэдлин и, поцеловав Фрэнсин в щеку, торопливо вышла из кухни. – Вы выглядите прекрасно, – заметил Констейбл. Оторопев, Фрэнсин настороженно посмотрела на него. Прежде никто никогда не говорил, что она выглядит прекрасно. Фрэнсин лихорадочно подыскивала слова, чтобы сделать ему ответный комплимент, но ее язык, казалось, не работал. Тодд подвел ее к пассажирской двери фургона, открыл ее и протянул руку, чтобы помочь ей сесть. Фрэнсин беспомощно воззрилась на нее, затем села в фургон сама. И услышала, как Констейбл усмехнулся, идя к водительскому сиденью. Путь через Эмблсайд и вокруг озера Уиндермир был настоящей пыткой. Пока они ехали, Фрэнсин так и не смогла придумать ни одной вступительной фразы. Это было неправильно, неловко. Ей не следовало соглашаться ехать. Она искоса посмотрела на Констейбла. Похоже, он вовсе не чувствовал себя неловко; его длинные пальцы непринужденно лежали на руле, на губах играла чуть заметная улыбка, смысл которой был ей непонятен. Дорога огибала озеро; затем Констейбл повернул и поехал по узкой крутой извилистой дороге, идущей вверх. Рядом с ней по склону холма, журча, тек ручей. В конце дороги стояло увитое глицинией викторианское здание, сложенное из сланцевых плит, с аспидной крышей; вид у него был роскошный, дорогой, и у Фрэнсин упало сердце – ведь, судя по всему, денег, которые она взяла с собой, не хватило бы даже на тарелку супа, заказывать который она, по словам Мэдлин, не должна. Их провели через обшитый деревянными панелями зал, из которого открывался великолепный вид на озеро и окрестные холмы. – Я заказал нам столик на террасе, – сказал Констейбл и вслед за метрдотелем прошел через стеклянную дверь. – Я подумал, что вы, возможно, предпочтете ужинать на воздухе. Фрэнсин кивнула, тронутая его заботой. После того как они уселись и заказали напитки, Фрэнсин стала смотреть не на Констейбла, а на вид. Она хорошо знала каждый из этих пустынных холмов на горизонте. Они были ее друзьями. – Вы собираетесь разговаривать со мной? – с насмешливой улыбкой спросил Констейбл, когда их молчание затянулось на несколько томительных минут. Фрэнсин честно ответила: – Я не знаю, что говорить. – Фрэнсин. – Он наклонился к ней через стол. – Не нервничайте. Я живу в вашем доме уже несколько недель. Я вижу вас каждый день. Так что просто расслабьтесь. Вы можете получить от этого ужина удовольствие, если дадите себе такую возможность. – Я не умею болтать о том о сем. Мэдлин сказала, что я должна делать так, чтобы все время говорили вы сами, разговаривать о спорте и не говорить о работе… Нет, наоборот… И упомянула множество других вещей. – Мы не станем говорить ни о спорте, ни о работе, – твердо сказал Констейбл. – У нас есть куда более интересные темы. – Он откинулся на спинку стула и улыбнулся. – Расскажите мне о своем детстве. В Тодде Констейбле было нечто такое, что располагало к откровенности. Именно этого его качества Фрэнсин и опасалась с тех самых пор, как она познакомилась с ним. Потому что он был одним из тех немногих людей, кто действительно слушал ее, и, судя по всему, слушал с неподдельным интересом. Поначалу Фрэнсин никак не удавалось начать рассказ, и ему приходилось помогать ей, но в конце концов она разговорилась. Блюда, которые ставили перед ними, имели приятный цвет и отличный вкус, но совсем не насыщали. Принесли кофе и печенье, и тут Фрэнсин пришло в голову, что она завладела разговором и не последовала ни одному из советов Мэдлин. – Что вы искали в вашем саду? – спросил Констейбл. Растерявшись от внезапной смены темы, Фрэнсин пробормотала: – Не понимаю, о чем вы. Я же говорила, что хочу выполоть все ядовитые растения. – Нет, вы что-то искали. Полно, Фрэнсин, расскажите мне, что происходит в вашем доме. Она покачала головой; ей хотелось рассказать ему все, но не хотелось выглядеть выжившей из ума старухой. – Вы живете в страхе. Я заметил, какими травами вы обсадили ваш дом, и видел, как вы разговариваете с дубом у вас во дворе. – Тодд вздохнул. – В вашем доме водятся привидения? Фрэнсин посмотрела ему в глаза и не смогла отвести взгляд. – Почему вы разыскиваете своего отца через пятьдесят лет после того, как тот сбежал? – продолжил он, когда она не ответила. – Почему вы так боитесь кладбища? И как насчет той ночной бури? Тогда происходило что-то… – Тодд замолчал, подыскивая подходящее слово: – Что-то странное. – Это была просто ужасная буря, – сказала Фрэнсин, но даже она сама понимала, что это звучит неубедительно. – В маленькой гостиной всегда дуло из дымохода, а когда поднялся ветер… – А я думаю, что в вашем доме есть привидения, и вы пытаетесь это скрыть, – перебил ее Констейбл.