Фрэнсин узнала многих из них. Все они были изнеможены и покрыты грязью: всю ночь рыскали по лесу. На лицах одних было написано облегчение, другие плакали. Фрэнсин увидела, как из леса выбежала мисс Кэвендиш, затем в ужасе остановилась, не в силах поверить тому, что видели ее глаза. Фрэнсин держала маму за руку, пока мама и полицейский разговаривали. Люди смотрели, как мама плачет, и на их лицах было написано сочувствие. Мужчина с густыми бровями пытался опять поговорить с ней. Он спрашивал ее, где Агнес, Розина и Виола. Фрэнсин смотрела на него молча. Это был глупый вопрос. Сестры находились в своем тайном месте. Затем мама опустилась перед ней на колени; на ее осунувшемся лице читалось отчаяние, и она тоже хотела знать, куда подевались сестры. Фрэнсин сказала бы ей, если б знала ответ. Но она не знала. Этот секрет был известен только Бри. Толпа опять разошлась, отправившись на поиски Виолы, Розины и Агнес. Фрэнсин не знала, сколько еще времени прошло, но солнце грело ее плечи, когда она и Бри поднялись на второй этаж и вместе улеглись в кровать. * * * Стоя на коленях и крепко обхватив живот, Фрэнсин рыдала, охваченная воспоминаниями, которые все обрушивались и обрушивались на нее. Это продолжалось часами… Люди обыскивали дом, звали сестер, затем их крики переместились в сад, в лес. Бри носилась по ее спальне, точно маленький смерч, сбивая со стен картины, грохоча в ванной. Она была возбуждена, но не могла сообщить Фрэнсин почему. Затем все это хождение прекратилось. Полицейские и люди из поискового отряда ушли, и Элинор сидела на кухне молча, в отчаянии уставившись в стену. Фрэнсин замотала головой, пытаясь избавиться от этих воспоминаний, но они все приходили и приходили. Похороны Бри и Монти. В них участвовали всего четыре человека: Фрэнсин, Мэдлин, Элинор и мисс Кэвендиш. Но на кладбище зашла только мать. Она сама выкопала могилы и сама переносила маленькие гробики. Фрэнсин смотрела на нее из сада, держа мисс Кэвендиш за руку, а Мэдлин спала в своей коляске. Затем последовали годы молчания, и все это время Бри оставалась с ней. Ее единственная подруга, казавшаяся ей более реальной, чем живые люди. Как же она могла забыть, что Бри ее сестра? Но потом даже эти воспоминания угасли. Три года Фрэнсин не говорила. Она не задала ни единого вопроса ни об отце, ни о том, что произошло. Со временем она забыла. Забыла про Бри, забыла про Монти, забыла про них всех. И снова начала говорить. – Ничего из этого не произошло бы, если б я просто не выпускала Монти из виду, – шепнула она Констейблу, который стоял на коленях рядом с ней, не отводя глаз от ее лица. – И я никогда не спрашивала Бри, где они. Она это знала. Она сказала мне, что спрятала их. Я могла бы ее спросить, но не спросила. Я могла бы спасти моих сестер. Они умерли, потому что я не спросила. – Вам тогда было пять лет, – сказал Констейбл. – Вы не можете винить себя в том, что произошло. Вы были ребенком. Но эти слова ничего не значили. Фрэнсин терзало чувство вины. Неважно, что это был несчастный случай, неважно, что тогда ей было всего лишь пять лет. Ее брат погиб из-за нее, и косвенным образом именно из-за нее умерли ее три сестры. Если бы Бри не спустилась в колодец и не умерла, если бы вместо нее умерла она сама… Если бы она не выпускала братика из виду, как ей было сказано… Если бы, если бы, если бы… Фрэнсин Туэйт, всегда державшая свои эмоции в узде, дала волю чувству вины, которое она носила в себе пятьдесят лет, и разразилась слезами. Это чувство вины подмешалось во все, что она испытывала до сих пор, сплелось с яростью от всех слышанных ею прежде ехидных замечаний, с горем от смерти матери, с радостью, приносимой ей ее садом. Все эмоции, которые она никогда не выказывала, выплеснулись из нее – горе, радость, разочарование и пересиливающее их все чувство вины. И Констейбл не мешал ей плакать. Он обхватил одной рукой ее плечи и прижимал к себе, содрогаясь вместе с каждым сотрясением ее тела. Фрэнсин плакала так, как никогда не плакала прежде. Она оплакивала своих мертвых, оплакивала трагедию, которая разрушила ее семью пятьдесят лет назад. Она плакала до тех пор, пока не почувствовала, что в ней ничего не осталось. Констейбл еще долго молчал после того, как она затихла, ибо в ней не было ни эмоций, ни слов. – По крайней мере, теперь вы знаете, что ваша мать не травила вашего отца, – тихо сказал он. Его лицо было серо в сумраке, который окутал их, хотя ни он, ни она не заметили, что стемнело. – Я думала, что она отравила его. – Фрэнсин говорила хрипло, горло у нее было сдавлено и болело. – Я слышала, как она грозилась убить его, если он не уйдет, и, должно быть, запомнила эту угрозу, как будто она выполнила ее. – Замолчала, перебирая свои воспоминания и сопоставляя их со всем тем, что ей удалось узнать о последней неделе жизни отца между его уходом из Туэйт-мэнор и его смертью. – Думаю, она все-таки отравила его, отложенно. Она дала ему еду с собой, когда он ушел, и в его поведении в лечебнице проявлялись все симптомы отравления. Она пыталась сделать так, чтобы он никогда не смог вернуться. – Бедная ваша мама. Подумать только, она так и не узнала, что ваши сестры мертвы и их тела лежат в доме… – Сперва мама думала, что Джордж забрал их с собой. – Фрэнсин была потрясена – в детстве это никогда не приходило ей в голову, но сейчас, будучи взрослой, она все поняла. – Но потом она узнала, что это не так, потому что он вернулся, – прошептала она. Глава 26 Констейбл сдвинул брови. – Кто вернулся? Ваш отец? – Да… Когда мы находились в лечебнице, я не хотела этому верить. Не могла этому верить… – Фрэнсин медленно встала на ноги. Силуэт дома горбился в ночи, словно ему было больно от тайн, которые он так долго скрывал. Ее взгляд переместился на лабиринт из рододендронов. – Я думала, что это происходило раньше, – прошептала она. – О чем вы? – тихо спросил Констейбл, опасаясь говорить громче, чтобы его голос не помешал Фрэнсин говорить. – Я… я… – Она замотала головой, ощущая такое стеснение в груди, что ей было трудно дышать. Она не хотела вспоминать, но воспоминания становились все яснее, заполняя собой провалы в ее памяти, давая дорогу правде, которую она так долго умудрялась держать под спудом. Вдруг Фрэнсин выбежала со двора и по перекопанной лужайке побежала к рододендронам. – Ради Бога… Фрэнсин! – закричал Констейбл, затем бросился за ней, когда она вбежала в лабиринт. Вокруг нее сомкнулись высокие непроницаемые стены. Ей не нужен был свет, чтобы добраться до центра лабиринта. Торопливо поворачивая то направо, то налево, Фрэнсин слышала, как бегущий за нею Констейбл ругается себе под нос. Окутанный тенями, перед ней возник Нептун над высохшим фонтаном. Но Фрэнсин чудилось, что ее спину греет летнее солнце, а из фонтана извергается тонкая струя воды. – Я думала, что это произошло до того, как Бри утонула, – проговорила она, когда Констейбл приблизился к ней и остановился. – Но это случилось после. Потом это воспоминание приходило ко мне, но я не понимала, что оно реально, что это происходило на самом деле. Это казалось мне… частью сохранившейся в моей памяти атмосферы. – Фрэнсин опустилась на колени и положила ладонь на мшистые каменные плиты, видя перед собой гирлянду из белых хризантем, словно сияющих в том давнем солнечном свете. Это воспоминание больше не было размытым, как прежде; нет, оно было таким ярким, четким, что она чувствовала, как по спине течет пот, слышала, как где-то в лабиринте поет дрозд, и ощущала аромат хризантем. – Бри была здесь. В те дни она казалась мне такой реальной; думаю, тогда я не понимала, что она мертва. Когда она была жива, в ней было столько жизненной силы; думаю, именно из-за этого она тогда казалась мне более реальной, чем я сама. В то время я была похожа на какую-то бледную тень. Погладив каменную плиту, Фрэнсин прошептала: – Это был день рождения Агнес. Мы испекли кекс. У нас был план – у Бри и у меня. Мы думали, что, если мы сделаем день рождения Агнес особенным, она вернется. Я хотела, чтобы мои сестры вернулись… Агнес, Виола и Рози. Мне их не хватало. Хризантема была цветком Агнес, и мы сорвали все белые хризантемы, которые смогли найти в мамином саду, и сплели из них гирлянду вокруг фонтана. Мама… – Она подняла взгляд, словно пытаясь увидеть дом сквозь стены из рододендронов. – Мама ничего не сказала. Я даже не уверена, что она что-то заметила. Я не могу себе представить, что пережила мама в те дни. Она была как тень самой себя, и мы… Она закашлялась, не в силах выносить ту адскую душевную боль, которую тогда испытывала мать, которую испытывали они все. – Мы услышали шаги на подъездной дороге. Мы были поражены, ведь несколько дней в доме было так тихо, и Бри… Фрэнсин встала с колен и бросилась бежать вон из лабиринта; Констейбл побежал за ней. Она бежала за Бри, которая мчалась впереди так, что ее косы неистово били ее по спине; у выхода из лабиринта Бри застыла, приложив палец к губам. Перед ними высился дом, омытый солнечным светом. – Мы увидели, как в дом кто-то зашел. – Фрэнсин прижала руку ко рту; ее взгляд метался, пока ее память пыталась выстроить воспоминания так, чтобы все стало понятно. – Кто это был? – прошептал Констейбл. – Отец. – Ее горло сжал ужас, который она испытала, когда ей было пять лет. – Ваш отец вернулся домой после того, как сбежал из Образцовой лечебницы? – тихо уточнил Констейбл. – Вы в этом уверены? Фрэнсин кивнула. – Но зачем? Ведь его разыскивала полиция. Зачем ему было возвращаться домой, если он знал, что ваша мать заявила на него? И не только это – ваша мать пригрозила ему, что отравит его. Почему он вернулся, если ваша мать ясно дала ему понять, что здесь ему никто не рад? – Он вернулся из-за усадьбы. Ему всегда был нужен только Туэйт-мэнор. Ради него он столько лет прожил в браке, в котором не было любви, – и все только для того, чтобы потерять его, когда Монти погиб. Он вернулся, чтобы потребовать то, что считал своим по праву. Дрожа, Фрэнсин ухватилась за разматывающуюся нить своих воспоминаний, снова очутившись на солнце, светившем пятьдесят лет назад. – Он вошел через парадную дверь. Тогда это показалось мне странным. Никто не использовал эту дверь, только чужие. Думаю, тогда я не поняла, кто это. Но это поняла Бри. Дверь хлопнула, и это напугало меня. Но не Бри. Она побежала к дому, и я сделала то, что делала всегда. Я последовала за ней. Фрэнсин торопливо пересекла лужайку, открыла парадную дверь и остановилась в вестибюле, оглядываясь по сторонам. Констейбл беззвучно закрыл за собою дверь, затем встал рядом с ней, глядя на нее. Вестибюль наполнился шепотом, перешедшим в бормотание, исходящее от обшитых панелями стен. Чувствуя, как что-то сдавливает ее грудь, Фрэнсин медленно оглядела шепчущие стены. Ей хотелось убежать. Она не желала дальнейших открытий, не была уверена, что выдержит их. – Что произошло? – прошептал Констейбл, когда она продолжила молчать. – Что вы увидели? – Я не видела это, а только слышала. Голос мамы… Затем голос отца. – Она закрыла глаза, чтобы лучше видеть себя, стоящую в вестибюле рядом с Бри. Мерзкое бормотание обвилось вокруг ее горла, словно мертвые пальцы, соединяя прошлое с настоящим. Она повернула голову, следуя за бормотанием, глядя на закрытую дверь главной гостиной. Вот голос мамы, тихий и страдальческий; вот его голос, нерешительный и грубый. Сделав один шаг в сторону главной гостиной, затем другой, Фрэнсин взялась за ручку ее двери. – Они были здесь, а мы с Бри подслушивали под дверью. Они ссорились. Мама была в гневе. Она хотела знать, куда подевались девочки, и что-то кричала насчет Бри, а отец отрицал, что забрал их с собой. – Фрэнсин открыла дверь, собравшись с духом, ведь она редко заходила сюда в последние пятьдесят лет. – Я не помню всего, что они говорили, но чувствовала… Она попыталась вспомнить те бурные чувства, которые ощущала тогда. Ей в нос ударил такой резкий запах табачного дыма, что она ахнула. – Я чувствовала ненависть… Лютую ярость. Я точно не знаю, что здесь делала мама, ведь это всегда была комната отца. – Ее глаза скользнули по потертому персидскому ковру, по полу перед камином, по краю окна. Затем она посмотрела на стол, туда, где находилась та единственная вещь, которой здесь было не место. – На столе стояла мамина корзинка со швейными принадлежностями. Это было странно, ведь мама никогда не занималась здесь шитьем – она всегда шила в маленькой гостиной. – Фрэнсин попятилась к порогу и закрыла дверь, оставив только щелку, через которую она могла видеть гостиную, как видела ее пятьдесят лет назад. – Они кричали друг на друга. Мама была в отчаянии, она была убеждена, что он забрал девочек назло ей. Послышался шум… Думаю, он ударил ее. Фрэнсин ахнула. – Рядом с корзинкой лежали ее ножницы для шитья. Когда я была маленькой, я так боялась их… Она схватила их… Фрэнсин резко повернулась, увидев, как Бри упорхнула на кухню. – Мы убежали, убежали в лес. – Вслед за своим воспоминанием о Бри она, пробежав через кухню, выбежала во двор, и все это время Констейбл следовал за ней. Фрэнсин взбежала по склону, ведущему в лес, затем остановилась. – Мы оставались в лесу весь день и еще долго после того, когда нам было положено лечь спать. Я тогда ничего не понимала. Думаю, даже в то время я пыталась заблокировать это, выкинуть из головы. – У нее вырвался крик, и она снова повалилась на колени. Крик разорвал темноту, и ей показалось, что сейчас и сердце разорвется от отчаяния. Она сделала Констейблу знак не приближаться, не желая, чтобы на то хорошее, что он олицетворял собой, пала тень ужаса, которым было наполнено ее прошлое.