Поэтому он шел вперед по абсолютно прямой линии, пока не наткнулся на стекло, которое преградило ему дальнейший путь. За ней открывался вид на огромное помещение, похожее на склад, где аккуратными рядами стояли пластиковые бочки, а на усыпанном битым стеклом полу в беспорядке валялись картонные коробки. Точный размер этой комнаты было трудно определить, потому что темнота скрывала углы, а единственным источником света была тусклая лампочка, свисавшая с металлического штыря на высоком потолке. Гэлбрайт начал искать вход на склад, но в этом толстом стекле не было ни двери, ни даже небольшой щели. Инспектор подошел к самому левому краю. На другой стороне он увидел трубу, похожую на ту, что висит у стен домов и служит для отвода дождевой воды. Даже из-за стекла Гэлбрайту было слышно громкое бурление, которое, как он понял, доносилось именно оттуда. Не отрывая глаз от этого неуместного в помещении элемента интерьера, он присел на корточки. И затем внезапно, словно под давлением, из трубы начали вытекать бежевые и красные струйки, похожие либо на смолу, либо на очень густой клейстер. Они медленно вытекали, как какие-то аморфные черви, из черной дыры и с плеском падали на металлические решетки пола. Гэлбрайт заметил, что струи этого клейстера, достигнув пола, вместо того, чтобы растекаться в беспорядке, наоборот, начали смешиваться друг с другом и приобретать какую-то более или менее осмысленную форму. Он сидел на корточках и смотрел на это движение непонятной полужидкой субстанции — это зрелище было одновременно отталкивающим и завораживающим своей гармоничностью. Вскоре этот клейстер образовал нечто вроде лап с четырьмя пальцами, кончики которых начали темнеть на глазах наблюдателя, принимая форму коротких когтей. «Как это похоже на собачьи лапы», — подумал он. Эти конечности немного сместились в обе стороны, чтобы освободить место для новых потоков вещества, которые не переставали вытекать с отвратительным звуком из трубы, которая в сознании Гэлбрайта стала ассоциироваться с родовыми путями. Своего рода гротескное рождение странного ребенка, и сам Гэлбрайт играет роль акушера для этого существа... Тем временем между уже почти затвердевшими лапами клейстерного младенца появился новый сгусток, слегка выдвинутый вперед. По бокам торчали два небольших выступа, немного похожих на бивни. Внезапно эта «голова» дернулась вверх, и ее поверхность на конце втянулась внутрь. Существо пожирало свою «плоть», и вскоре Гэлбрайт увидел, как на месте лопнувшей кожи появились два ряда острых зубов. Оказывается, рот этого странного существа был скрыт за толстым слоем кожи, и только сожрав его край, клейстерный младенец мог начать дышать... Кажется, вспоминал Гэлбрайт, это называлось апостозом, только в данном случае тут было наличие отсутствия этого явления. Это было чрезвычайно отвратительное зрелище, но Гэлбрайт внезапно испытал странное волнение, когда существо начало подергивать лапами и мотать безглазой головой по сторонам. Сам клейстерный младенец не издавал ни звука, но трубка, породившая его, с уже знакомым инспектору булькающим звуком продолжала извергать материал, составлявший плоть этого новорожденного существа, которое уже ожило и начало извиваться в самом конце этого потока. Он явно хотел идти вперед, но породившая его бездушная металлическая конструкция не давала ему такой возможности. Гэлбрайт внезапно почувствовал что-то вроде жалости к клейстерному младенцу, как будто он почувствовал себя на месте этого несчастного, уродливого существа, которое на самом деле не могло покинуть утробу матери, потому что ноги все еще были там, спрятанные внутри трубы, которая дала ему жизнь... Внезапно клейстерный младенец перестал конвульсивно дергаться и, повернув свою безглазую голову к инспектору, замер в странной позе, как щенок, заметивший мышь в высокой траве. Хотя, честно говоря, бивни, которые уже более отчетливо выступали по бокам рта существа, придавали ему гораздо большее сходство с каким-то мамонтом, пусть и ужасно деформированным — с серовато-розовой кожей, лишенной каких-либо волос, но зато с когтистыми лапами... Да, родителям клейстерного младенца было бы не по себе, если бы они увидели сейчас своего сына, подумал Гэлбрайт, как будто речь шла не о странном существе из ночных кошмаров, а об обычном человеческом ребёнке. Это были последние мысли инспектора. клейстерный младенец, который до этого неподвижно стоял на одном месте, внезапно дернулся вперед. Его передняя половина тела — то есть лапы, голова и то, что можно было бы назвать грудью, — были оторваны от потока густой жидкости, вытекающей из трубы. С оглушительным скрежещущим звуком, похожим на визг животного, обработанный электронным фильтром, клейстерный младенец прорвался сквозь толстое стекло и вонзил острые зубы в шею Гэлбрайта, который был захвачен безмолвным изумлением... Пригородский парабеллум Гэлбрайт закричал и проснулся в холодном поту в своей постели. Казалось, в его ноздрях застрял этот мерзкий запах, похожий на аромат гниющего мяса и разложившейся падали. — Я был там при родах... Инспектор намеренно произнес эти слова громко и отчетливо, чтобы дать понять, что он больше не спит и действительно находится дома. Однако в этом не было особого смысла, потому что его взору открылся знакомый интерьер его квартиры. Вот его одежда висит на спинке стула, вот пульт дистанционного управления лежит на полу рядом с телевизором, а вот окно, за которым уже было светло... Но в голову Гэлбрайта закралась бредовая мысль, что существо из его кошмара не исчезло вместе со сном, а материализовалось где-то в глубине его комнаты... — Выходи, новорожденный, попробуй сожрать своего акушера! — крикнул он как можно громче. Но, как он и думал, клейстерный младенец не выползал из-под кровати на когтистых лапах, не мчался из соседней комнаты и даже не срывался прямо с потолка — ибо никогда не было такого случая, чтобы, проснувшись, человек утащил обитателей своих снов в реальный мир. Встав с кровати, он сразу же направился в ванную. Глядя на собственное сонное лицо, Гэлбрайту захотелось побриться. Недолго думая, он намылил щеки и взял бритву в руки, однако, как только инспектор поднес лезвие к коже, он тут же почувствовал острую боль. Положив бритву на место, он вымыл лицо и, наблюдая, как из раны на щеке потекла красная струйка, с неудовольствием отметил, что, видимо, ему придется и дальше смущать своих коллег этой щетиной. И как он умудрился так порезаться? Неужели у него совсем сдали нервы после кошмара, раз у него так сильно дрожали руки? На кухне не было ни крошки еды. Идти на работу голодным было не вариант... Тогда Гэлбрайт решил пока не обращаться в департамент, а забежать в небольшое заведение, которое располагалось в подвале дома на другой стороне улицы. Обычно местные жители заходили туда для того, чтобы опрокинуть бокал чего-нибудь хмельного и, размахивая руками, втянуться в группу таких же посетителей и начать дергаться под безвкусную музыку, которая лилась из громкоговорителя, подвешенного к потолку. Но все же это заведение славилось не только танцами — там можно было перекусить небольшим количеством чего-нибудь вкусного и, главное, калорийного. По крайней мере, эта сторона была хорошо известна самому Гэлбрайту — он не был уверен, что кто-то еще всерьез спустился бы по ступенькам в этот бар за горячим сэндвичем или небольшой тарелкой салата. Одеваясь перед выходом, инспектор продолжал думать о том гротескном детеныше из своего кошмара. Вспомнив, как клейстерный младенец, почувствовав человека, принял охотничью стойку, Гэлбрайт пришел к выводу, что это был детеныш какого-то хищника. По-видимому, охотничий инстинкт этого вида был настолько развит, что, фактически, как только они появлялись из утробы своей матери, эти существа уже вынюхивали своих потенциальных жертв. Единственное, что было неясно, так это то, как они должны были двигаться. То, как быстро клейстерный младенец напал на инспектора, было счастливым совпадением — жертва находилась очень близко к месту рождения, и это расстояние можно было легко преодолеть прыжком. Но как же он охотился во взрослой форме? Хотя Гэлбрайт был слаб в биологии, это не мешало ему считать, что хищнику невыгодно существовать без сильных задних конечностей, потому что необходимо каким-то образом развивать скорость, чтобы догнать убегающую добычу. По-видимому, единственным выходом для этого новорожденного была возможность попасть в руки каких-нибудь сердобольных ученых, которые, обезвредив его на некоторое время, установили механические протезы ног в его заднюю часть тела. Гэлбрайт нарисовал этот образ в своей голове. Да, подумал он, такое создание было бы достойно выйти из-под кисти Ганса Гигера... К тому времени, когда Гэлбрайт уже оделся и вышел на улицу, он, наконец, закончил обдумывать свою, по сути, бессмысленную идею о существе, которое он видел во сне. Этим утром солнце все еще ярко светило в небе, на нем не было ни облачка. Было еще не жарко, но инспектор с удовольствием спустился по ступенькам, ведущим в бар, — ему хотелось как можно скорее оказаться там, в подвале с кондиционером (но при гораздо более разумном уровне мощности, чем в том продуктовом магазине, где продавался пикантный орешек). Как только Гэлбрайт переступил порог, в уши ему сразу же ударили громкие звуки фортепиано, под аккомпанемент которых жизнерадостный баритон молодого певца с каким-то небывалым упорством пел о том, что есть нечто большее, чем вечеринка. Инспектор подумал, что владелец заведения, по-видимому, не поддался модным веяниям, если сыграл для своих гостей песню, которой уже исполнилось восемь лет. Он вспомнил, как, когда он впервые прилетел в Америку самолетом (в то время он был голодным и худым студентом), он услышал музыку этих ребят, игравшую в аэропорту. Тогда он не придал этому особого значения, но запомнил интонацию, с которой невидимый для его глаз певец что-то пел под аккомпанемент какофонии синтезаторов. И теперь, будучи инспектором полиции, Гэлбрайту казалось, что в текстах песен этой группы скрыто какое-то послание, а в странном сочетании звуков, из которых складываются их мелодии, заключался весь смысл их коллективного творчества... За круглыми столами, стоявшими в этом подвальном помещении, никого не было. Это и понятно, большинство людей приходят сюда, чтобы потусоваться под музыку с затуманенными глазами в конце дня, а не перекусить перед работой (именно этого инспектору сейчас хотелось больше всего). Гэлбрайту, который уже приближался к фиолетовым огням стойки, в голове промелькнула мысль: «Довольно забавно, что владелец включил такую оптимистичную музыку в пустом зале». С его длинными ногами инспектору не нужно было вставать на цыпочки, чтобы сесть на высокий трехногий табурет. В прошлом, когда он был еще шумным мальчиком, на уроках физкультуры, во время построения, инструктор часто в шутку хвалил его, говоря: «Гордись, парень, ты самый первый в строю!». Такое внимание к его скромной в остальном персоне смутило маленького Гэлбрайта, и он, покраснев, не ответил на эти шутки. Но те замечательные школьные годы прошли, и теперь никому из тех, с кем инспектору приходилось иметь дело, даже в голову не пришло сделать ему комплимент в честь его высокого роста. Это навело Гэлбрайта на грустные размышления о том, что школа — это еще не жизнь в обществе, гораздо точнее было бы сравнить ее с теплицей, где, прежде чем быть посеянными в грубую почву реальной взрослой жизни, крошечные ростки будущих людей растут в крошечных горшочках и, согласно расписанию, получают необходимую для них воду (дисциплину) и свет (знания). В детстве Гэлбрайт часто хотел, чтобы система образования претерпела радикальную перестройку, чтобы маленьким детям и ему самому, в первую очередь, не приходилось сидеть за партой, которая портит его осанку, в душном классе и, под угрозой выставления оценок с определенными цифрами, заниматься бессмысленной тратой бумаги и чернил... Как только инспектор занял свое место за стойкой, бармен, который, казалось, все это время дремал, тут же встряхнулся и, достав стакан, спросил своего первого посетителя в это утро: — Чего желаете? Может быть, «Браун Хорс»? — он имел в виду местный сорт виски, который бодяжили в подвалах Портленда. — Нет, спасибо, лучше дайте мне подогретого пива, — внушительно сказал Гэлбрайт. — Минуточку, — ответил бармен. Сохраняя каменное выражение лица, мужчина отставил стакан и, поставив перед посетителем пивную кружку, достал откуда-то из-под прилавка стеклянную бутылку, до краев наполненную бледно-янтарной жидкостью. Наполнив кружку до краев, он с ловкостью фокусника поставил ее в микроволновую печь позади себя. Инспектор не сводил глаз с бармена — он был приятно очарован тем, как грациозно тот двигался, как ловко умудрялся обращаться со всеми этими бокалами, бутылками и прочими атрибутами этого заведения. — Вот ваш заказ, — сказал бармен, ставя слегка подогретую кружку на стойку перед посетителем. Гэлбрайт сделал глоток, и приятное, опьяняющее тепло разлилось по его венам. Стараясь осушать кружку как можно медленнее, он начал с наслаждением поглощать алкоголь. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз заходил в этот бар, чтобы побаловать себя своим любимым напитком... Внезапно Гэлбрайт вздрогнул. Увлекшись распитием подогретого пива, он совершенно не замечал, что происходит вокруг. — Простите? — словно вынырнув с глубокого дна на поверхность, удивленно спросил он. — Не хотите немного перекусить? Сегодня у нас пицца, время подходящее, — услужливо подсказал бармен. — Пицца? Инспектор, казалось, не понимал ни слова из речи своего собеседника. — Вы имеете в виду завтрак? — до него наконец дошло. — Да, конечно, дайте мне кусочек. Бармен кивнул и отступил куда-то за стойку. Гэлбрайт, глядя на почти пустую пивную кружку, вспомнил, зачем он вообще сунул нос в это заведение с утра пораньше. Да, утренняя трапеза — это то, что ему сейчас нужно. На самом деле, он не должен ехать через весь город в свое полицейское управление на пустой желудок... Ход его мыслей был прерван чьим-то осторожным прикосновением к его плечу. Гэлбрайт, который все еще не совсем оправился от голода, медленно повернулся к тому, кто его потревожил. Это был всего лишь стюард. Инспектор оглядел его с ног до головы недовольным взглядом.