— Вас не устраивает то, что я говорю о вашем коллеге в прошедшем времени? — господин главный инспектор снова окинул своего собеседника пронзительным взглядом. — Нет, меня всё устраивает, — сказал Гэлбрайт. Он подумал про себя, удалось ли главному инспектору раздобыть информацию о том, что Фаркрафта больше нет в живых. — Хорошо, — ответил Сеймур. — В таком случае позвольте мне начать. И, поставив стакан на прикроватный столик, господин главный инспектор начал излагать гостю свои впечатления от прочитанного материала. Своими жестами, интонацией и внешним видом он сильно напомнил Гэлбрайту его учителя философии, лекции которого он посещал почти десять лет назад... Следующее утро инспектор встретил в постели в своей крошечной квартирке. Подробности того, как он вчера добрался до своего дома, когда закончил аудиенцию в доме господина главного инспектора Сеймура, совершенно вылетели у него из головы. Очевидно, фруктовый ликер, который они тогда выпили вместе, пагубно повлиял на память Гэлбрайта. Встав с кровати, он подошел к своему столу. Пачка ксерокопий материалов расследования его друга лежала на том же месте, на котором была положена два дня назад. Глядя на эти листы, Гэлбрайт вспомнил выдержки из вчерашней речи главного инспектора Сеймура. Казалось, он говорил что-то об экстраординарном таланте Фаркрафта извлекать смысл из вещей, которые любому другому человеку показались бы неуместными в той или иной ситуации. Кроме того, молодой инспектор произвел впечатление на Сеймура тем фактом, что всего лишь словами ему удалось описать свои приключения в местах, где произошла смерть этих четверых, таким образом, что главный инспектор, по его собственным словам, оказался там и увидел их собственными глазами, несмотря на то, что он никогда там не был. «Подумаешь, обычный писательский талант», — подумал Гэлбрайт. Он знал, что его друг всегда подавал надежды стать писателем, но, увы, судьба распорядилась его жизнью таким образом, что ему пришлось стать инспектором полиции... И тут, против его воли, глаза инспектора наполнились слезами. Он снова наблюдал, как его друг медленно падает на землю, как его лицо, на котором застыло выражение ужаса, бледнеет прямо на глазах, и как перестает прощупываться пульс... Гэлбрайт вспомнил, что его друга увезли на машине скорой помощи, но куда его поместили и какова была его окончательная судьба, он уже не мог знать. А он не хотел этого — потому что боялся, что если снова увидит хладный труп своего друга, то может сойти с ума от горя. Было бы лучше, если бы это событие при переходе осталось для него последним моментом, который будет связан с самым близким другом... Кстати, по поводу загадочного отрывка... Инспектор, умывшись и выйдя на кухню, начал анализировать этот момент — неподвижное отражение, землетрясение и кровавую волну... Если верить словам Фаркрафта, то на самом деле Гэлбрайт просто в панике метался в тупике с зеркалом — то есть эти видения не были реальными событиями. Его рациональный ум подсказывал ему, что нет смысла пытаться понять сами видения — вместо этого ему нужно докопаться до сути того, что их вызвало. Поставив противень с сосисками на плиту, Гэлбрайт решил опираться на то, что сказал ему тогда его друг — наркотики. Инспектор за всю свою жизнь не принимал ни одного наркотика, изменяющего сознание, он был в этом так же уверен, как в том, что дважды два будет четыре. Это означает, что существовала вероятность того, что он принимал психотропные препараты неосознанно. Это могло бы быть возможно, если бы в пищу, которую он ел раньше, кто-то незаметно добавил дозу какого-нибудь галлюциногена. Выдвинув эту гипотезу, Гэлбрайт вдруг вспомнил, как он прочитал в какой-то книге (если ему не изменяет память, написано это было по ту сторону Железного занавеса), что во Франции был случай, когда специалист по борьбе с наркотиками обнаружил гашиш в пироге, который подавался по нескромной цене в одном ресторане. И что еще хуже, до того, как этот случай был раскрыт, гурманы со всего курорта, где находился этот ресторан, покупали это лакомство в течение нескольких лет. Гэлбрайт до сих пор помнил название этого наркотического блюда, приведенное в тексте, — «Икс-пирог». Инспектор невольно начал вспоминать эту книгу. Маленькая, чуть больше его собственной записной книжки, в зеленом картонном переплете, озаглавленная «Слово об отдыхе». На его страницах автор отзывался о рекламе как о некоем «детище сатаны», которое якобы совращает простых смертных на путь грехов. Очевидно, подумал Гэлбрайт, это типично для жителя коммунистической державы — говорить о капитализме как о разновидности сатанинской дисциплины. Слив воду из кастрюли и выложив сосиски на тарелку, Гэлбрайт вернулся к анализу того, что повлияло на вчерашний инцидент в пассаже. Итак, наркотики в пище. Что же он тогда ел? Вооружившись ножом и вилкой, инспектор аккуратно нарезал сосиски ломтиками. Вчера он ушел из дома голодным. В баре, куда он зашел позавтракать, он попался на рекламу бармена и заказал пиццу. На деле это оказался отвратительный полуфабрикат, не имеющий ни вкуса, ни запаха. Достойный кандидат на то, чтобы положить туда одну-две таблетки диэтиламида лизергиновой кислоты... Но по какой причине? Бармен хорошо знал Гэлбрайта, который часто посещал его заведение — можно сказать, с самого первого дня, как он переехал в дом на Эббаутс-стрит. Мистеру Андерсону внезапно пришла в голову идея накачать своего клиента наркотиками в тот день? Или даже не только ему — кто знает, сколько людей после него заказали эту пиццу... Это тот случай, если наркотик был добавлен на этапе приготовления пищи — но опять же, с чего бы поварам вдруг подмешивать психотропное соединение в тесто? Конечно, всякое может случиться... Затем мысли инспектора обратились к пиву, которое он тоже заказал в том же баре. Бармен вытащил эту бутылку из-под стойки, которая уже тогда показалась Гэлбрайту несколько подозрительной. В отличие от пиццы, в пиво можно было легко добавить щепотку галлюциногена и, подождав, пока он растворится, подать клиенту. Здесь также могло сыграть на руку то, что инспектор попросил подогреть напиток — даже если крупинки вещества все еще были видны в холодном пиве, то при нагревании они окончательно превратились в жидкость. Но опять же, постоянный клиент и наркотик, это как-то не сочетается... Съев все сосиски, Гэлбрайт поставил джезву на плиту — он любил заканчивать завтрак кружкой бодрящего напитка. «Бог с ним, с этим баром», — подумал он. Но как еще гипотетический наркотик мог попасть в его организм? Ему пришла в голову идея, попахивающая шизофренией, что наркотик, изменяющий сознание, находился в том самом графине, который стоял на столе в кабинете господина главного инспектора Сеймура в тот момент, когда Фаркрафт рассказывал о своем расследовании. Бредовость такой гипотезы заключалась в том, что, как считал Гэлбрайт, еще не был изобретен препарат, который проявлял бы себя не сразу после попадания в организм, а только на следующий день, да еще и в очень подходящем для этого месте — в каком-нибудь тупике, вдали от посторонних... Инспектор вовремя снял джезву с плиты — пена, пузырящаяся из горлышка, чуть не залила горелку. Наполнив маленькую кофейную чашечку до краев, Гэлбрайт стал ждать, пока напиток немного остынет, потому что не было никакого удовольствия обжигать язык, когда главное в кофе (после аромата, конечно) — это его неописуемый, тонкий вкус. Гэлбрайту никогда не нравился этот чай — он даже презирал его, называя «травяным отваром для людей без вкуса». Он полез в холодильник за сливками — увы, на дне картонной упаковки не осталось ни капли. Ничего не поделаешь, придется пить пустой кофе... Инспектор был поставлен в тупик в своем анализе того, что привело его к этой галлюцинации. Его чрезмерно рациональное мышление не позволило ему признать мистику, и теория о наркотиках развалилась, как стеклянная ваза, упавшая на пол. Гэлбрайт, выпив первую чашку кофе, уже потянулся за джезвой, чтобы налить еще, но звонок из соседней комнаты заставил его встать из-за стола. Он подошел к телефону и снял трубку. — Алло! Выходите на улицу, внизу вас ждет машина, — торопливо чеканил слова незнакомый ему голос. — Боюсь, вы совершили ошибку... — недовольно начал Гэлбрайт, который был совсем не рад, что его отвлекли от употребления кофе. — Никакой ошибки нет, инспектор! — прервал его звонивший. — Диспетчерский звонок из района Паркроуз, говорят, самоубийство. Парамедики уже прибыли на место происшествия и ждут полицию. — Хорошо, дайте мне минутку, — с этими словами он повесил трубку. Звонивший не представился Гэлбрайту, но, судя по тому, что он обратился к нему «инспектор», это был человек, явно связанный с полицией, и дальнейшие слова только подтвердили это. Выйдя в коридор, Гэлбрайт сел на табурет и начал надевать лакированные туфли, потому что решил, что ради важного момента стоит надеть обувь, которая была бы более впечатляющей, чем мокасины. Вспомнив о кофе, который остывал в джезве, он вздохнул и, выйдя из квартиры, сбежал вниз по лестнице. У входа стоял знакомый квадратный седан. Инспектор открыл заднюю дверцу и сел рядом с жизнерадостным и розовощеким доктором. Издав звук полицейской сирены, «Краун Виктория» тронулась с места. Гэлбрайт устроился поудобнее и выглянул в окно — город уже проснулся, по улицам уже бегали дети, ехали велосипедисты, изредка попадались люди с нагруженными тележками... «О да, — подумал он, — оказывается, пока я вставал, завтракал и пил кофе, все остальные уже давно ушли на работу, и я единственный соня»... В машине играла музыка. Гэлбрайт сразу заметил, что это песня с того же альбома, которому было уже восемь лет. Только это был другой трек — если песня, которая играла в баре, была о вечеринках, то в этой, под аккомпанемент очень устаревших синтезаторов, молодой певец с какой-то нехарактерной вкрадчивой интонацией сообщил слушателям, что считает свои последние минуты под оранжевым небом. Эта песня устарела, подумал он — красный гигант, который самим своим существованием наводил ужас на весь капиталистический мир, уже де-факто прекратил свое существование. Инспектор, месяц назад прочитавший в газетах о попытке советского государственного переворота, уже понял, что конец этого напряженного противостояния не за горами. Америке, Великобритании и другим странам, входящим в Организацию Североатлантического договора, больше не нужно было опасаться, что вот-вот начнется ядерный апокалипсис... Гэлбрайта отвлекло от этих политических мыслей неожиданное для его ушей «Ноу сэкс», прозвучавшее в тексте песни, звучавшей по радио. Да, в молодости эти ребята умели писать тексты, которые могли удивить своих слушателей... — Что, музыка плохая? — доктор, сидящий слева от инспектора, заметил недовольную усмешку своего соседа. — Нет, песня в целом ничего, только текст её безнадёжно устарел, — очнувшись от своего транса, обратился Гэлбрайт к своему собеседнику. — Я попрошу водителя переключить каналы, — сказал доктор и, не дожидаясь его ответа, повернулся к сержанту Соссюру, который был за рулем. Теперь вместо музыки из радио раздавалась реклама спрея от насекомых. Диктор перечислял преимущества средства с такой необычайной радостью, как будто перед эфиром надышался веселящим газом. — Ну что, так уже лучше? — доктор откинулся на спинку сиденья и подмигнул инспектору. — Честно говоря, мне действительно все равно, — Гэлбрайт посмотрел в окно. Они уже выехали из города и ехали по шоссе, по бокам которого росли деревья, и лишь редкие дома изредка нарушали монотонность этого пейзажа, перемежаясь редкими столбами электропередач. Было что-то умиротворяющее в созерцании этой красоты. Однако в данный момент инспектор не испытывал особого умиротворения. — Если вы испытываете жажду, я дам вам попить, — доктор вытащил из-под сиденья рюкзак и начал в нем рыться. — Что у вас есть для меня? Гэлбрайт, который все еще не мог смириться с тем, что его оторвали от кофе, немного оживился.