Прогремел выстрел. На бумажной мишени для стрельбы с изображением человеческого силуэта появилось небольшое пулевое отверстие, и в воздух поднялось небольшое облачко дыма. — Опять мимо! — С досадой сказал Гэлбрайт, опуская прицельный пистолет. — А вы представьте себе, что целитесь не в абстрактную фигуру, но в своего врага, — посоветовал ему напарник. Сказав это, господин главный инспектор Сеймур прицелился и нажал на спусковой крючок. Раздался следующий выстрел. Пуля попала в девятый круг. — Да, мне за вами трудно угнаться, — устало сказал инспектор. Гэлбрайт, положив свой пистолет на стол, взглянул на мишень для стрельбы, почти полностью изрешеченную пулями. Господин главный инспектор последовал его примеру. Затем он взял тряпку и, вытирая о нее руки, сказал: — Послушайте, Гэлбрайт. Я понимаю состояние вашего здоровья и решил пойти вам навстречу. — А если поконкретнее? — не понял его собеседник. — Я имею в виду то, что вы должны отдохнуть. До послезавтра никаких заданий не будет. — Я польщен, но... — инспектор смутился. — Хотите вы этого или нет, но это необходимо. Мы не машины, Гэлбрайт. Полицейским, как и всем людям, тоже нужен отдых. Я разрешаю вам провести один день так, как вам заблагорассудится. — Что ж, я не посмею ослушаться вашего приказа. Он несколько театрально поклонился и направился к выходу с полицейского стрельбища. Уже закрывая за собой дверь, он обернулся. Господин главный инспектор Сеймур стоял на том же месте, продолжая вытирать руки старым полотенцем. Во всей его позе было что-то настолько величественное, что Гэлбрайта внезапно охватил почти священный трепет, и он, засунув руки в карманы пиджака, решительно зашагал прочь со станции. Пройдя несколько кварталов, инспектор оказался на проспекте и, взглянув на яркие неоновые вывески, поднял воротник и направился к станции метро — теперь ему было все равно, встретит ли он там двойника этого странного мистера Йонс или нет. Собственно говоря, именно это и произошло — как он и думал, поездка в метро прошла без каких-либо происшествий. Выйдя на нужной станции, Гэлбрайт заметил, что у него кончились сигареты. Не откладывая это дело в долгий ящик, он купил их в киоске, который находился тут же, на платформе. Он закурил сигарету и, затягиваясь на ходу, направился в сторону Эббаутс-стрит. На душе у него было легко и спокойно, как никогда раньше. Гэлбрайт даже почувствовал себя мессией или спасителем, отправленным на заслуженный отдых. Все, что происходило весь день, по его мнению, было отличным поводом отправиться в бар — дело не в том, что там было что-то достойное особого внимания, просто инспектору в данный момент хотелось погрузиться в атмосферу всеобщего веселья. Именно с этой мыслью он спустился по ступенькам. В этот вечер в подвале, где располагалось заведение, было очень многолюдно — несмотря на то, что к этому времени людей на улицах почти не было. Гэлбрайт, который до сих пор отчетливо помнил тот момент с подогретым пивом, решил не экспериментировать с заказом и на обычный вопрос бармена «Браун Хорс?» утвердительно кивнул головой. Вливая янтарную и отдающую сивухой жидкость в горло, он без особого интереса наблюдал, как тощие парни дергают всеми конечностями под синтезаторную музыку, доносящуюся из динамика, подвешенного к потолку... Через некоторое время, которое Гэлбрайт потратил, наполняя себя дешевой выпивкой, он почувствовал себя полностью расслабленным и, уже начав клевать носом, двинулся к выходу из бара. На улице он на пару мгновений вспомнил Делию и свои собственные прощальные слова ей — «Мы позаботимся о тебе». Вероятно, ему следовало позвонить в полицейское управление и спросить о судьбе ребенка, но, во-первых, было уже слишком поздно, а во-вторых, инспектору действительно хотелось лечь спать. Когда Гэлбрайт почти добрался до подъезда своего дома, начался сильный ливень, и он, щурясь от фар изредка проезжавших по улице машин, невольно замер на месте, подставляя лицо струям холодной воды. «На самом деле, было бы неплохо умереть прямо здесь и сейчас», — подумал Гэлбрайт, отрешенно глядя на тяжелые капли дождя, падающие с неба. «Для меня это лучше, чем дожить до старости, ничего не понимая в этой жизни»... Но здравый смысл, смешанный с трусостью, настойчиво подсказывал ему, что нет, умирать стоит только в крайнем случае, он не может сдаться на пустом месте, даже если его душа действительно этого хочет, потому что жизнь — это подарок судьбы, которым нужно пользоваться как можно бережнее... Когда Гэлбрайт вошел в свою квартиру, вся его одежда была насквозь пропитана водой. Стянув с ног тесные лакированные туфли, он встал в носках перед зеркалом и пристально вгляделся в свое отражение. Ему было трудно узнать себя в этом промокшем до нитки существе, лицо которого под воздействием алкоголя выражало лишь тупое, почти животное безразличие. — Неужели это я? — сорвалось с губ Гэлбрайта. — Как я дошел до такого? Продолжая смотреть в зеркало, инспектор думал о том, как, если что-то случится, он мог бы объяснить свое состояние другим. Ну, не считать же объяснением тот факт, что накануне целого дня отпуска он решил — вероятно, впервые в своей жизни — напиться до потери человеческого облика? Мало кто воспримет эту отговорку всерьез. Хотя, подумал инспектор, это не так уж и страшно — главное, не забывать, что послезавтра ему нужно будет вернуться к рабочему процессу. В глубине его души вдруг шевельнулось и заныло предчувствие чего-то плохого... Он ожидал встретить следующее утро с горячей головой, заложенным носом и упадком сил, но каково же было удивление инспектора, когда он проснулся в своей постели совершенно здоровым. Определенно, ничто не указывало на то, что вчера он провел вечер под проливным дождем. Гэлбрайт даже специально измерил свою температуру — тридцать шесть и шесть по Цельсию, термометр, в отличие от самосознания, обмануть было невозможно. «Что ж, — подумал он, — это значит, что один день своего отпуска он проведет в отличной форме». Садясь завтракать, он подумал, что причина, по которой ему не стало плохо, заключалась в том, что до этого он выпил в баре по меньшей мере десять бокалов «Браун Хорс» — неудивительно, что при таком количестве алкоголя в его организме простуда просто не поддавалась. Гэлбрайт вспомнил, что он просто сбросил свою мокрую одежду в ванной, даже не потрудившись отжать ее. Слава богу, в его гардеробе висел точно такой же строгий костюм — в свое время инспектор специально купил два одинаковых комплекта, понимая, что он, полицейский инспектор, всегда должен появляться на публике в манере, внушающей уважение. Надев новый костюм, от которого исходил легкий аромат одеколона, Гэлбрайт посмотрелся в зеркало в прихожей — да, теперь никому точно не придет в голову мысль о том, что прошлой ночью этому суровому усатому мужчине довелось опуститься до уровня самых отвратительных отбросов общества. Он вышел из дома, не имея никакого плана дальнейших действий. Вчерашняя попойка была настоящим «расслаблением» — если это можно так описать. Гэлбрайт всегда питал отвращение к азартным играм или поиску девочек легкого поведения — можно сказать, он приходил в ужас от одной мысли, что такое вообще возможно. Поэтому он решил просто прогуляться по городу. Отряхивая пыль с рукавов, инспектор шел вверх по улице, бесцельно оглядываясь по сторонам и слегка покачиваясь в такт звучащей в его голове песне, которую он слышал еще в бытность студентом Полицейской академии Портленда. Кино и скальпель Погода стояла прекрасная — как будто прошлой ночью и не было никакого дождя. Только почти высохшие лужи служили напоминанием об этом природном явлении. Вид дополняли дети, бегущие по тротуарам, прогуливающиеся дамы, важно вышагивающие мужчины... Гэлбрайт решил, как всегда, занять себя разглядыванием вывесок — по какой-то причине это доставляло ему особое удовольствие. Возможно, это было связано с тем, что в местечке близ Глостера, где он провел свое детство, он никогда не видел витрин или рекламы — для магазинов, которые он посещал, были скромные палатки, стоящие под открытым небом. По крайней мере, так было в шестидесятые годы двадцатого века — о том, что происходило на его родине сейчас, инспектор не мог знать из-за многих факторов. Внимание Гэлбрайта привлекла вывеска небольшой кондитерской, приютившейся рядом с Искусственным музеем. На стекле была маленькая табличка с надписью «Закрыто» и какой-то телефонный номер, обведенный красным карандашом. Но внимание полицейского инспектора привлекло не это, а нечто совершенно другое. Над дверью висела розовая вывеска, на которой справа от красиво изображенного кекса и высокого стакана большими печатными буквами было написано «Напитки и десерты». Гэлбрайт протер глаза — нет, он не ошибся — в слове «десерты» третья буква почему-то шла в самый конец. Судя по всему, владелец этой кондитерской был иммигрантом из-за Железного занавеса, где это слово на самом деле пишется с одной «эс», но Гэлбрайт не успел закончить свою мысль, потому что он, не заметив бордюр, споткнулся об него. Еще секунда, и он, потеряв равновесие, полетел бы вниз, на мокрый от вчерашнего дождя тротуар. Но ему повезло — чьи-то сильные руки успели подхватить его. Он увидел над собой пожилое загорелое лицо с черными усами. — Что, набрались в столь ранний час? — спросил его мужчина со странным акцентом. Усатый спаситель поставил его на ноги и деловито посмотрел на инспектора. — Нет-нет, я просто уставился на эту вывеску, — смущенно сказал Гэлбрайт. — Знаю вас, американцев, напиваетесь с самого утра, — спокойно ответил мужчина, потягиваясь. Инспектор хотел ответить, что он из Англии, но решил не обижаться по пустякам. — Ну, а вы тогда какой национальности будете? — он задал этому человеку вопрос.