Он кивнул в сторону кресла, но Гэлбрайт, сухо поблагодарив его, вместо этого достал из кармана две фотографии и, положив их на стол перед господином главным инспектором Сеймуром, подождал, пока тот обратит на них внимание. Внимательно рассмотрев фотографии, Сеймур поднял на вошедшего полные едва сдерживаемого любопытства глаза. — На первой фотографии запечатлён дровосек, умерший двадцать четыре года назад, — начал Гэлбрайт. — Это произошло в Глостере, где я провел свое детство. Бедняга умер прямо на операционном столе — ему вскрыли мозг, чтобы удалить опухоль. А на втором снимке, — в этот момент его голос непроизвольно дрогнул, — заснята семья Йонс с их маленькой дочерью, которой в следующем году исполнилось бы одиннадцать лет, но, к сожалению, она умерла сегодня утром в палате детской больницы Рэндалла после операции по удалению жизненно важного внутреннего органа. Гэлбрайт хотел придать своей речи как можно более официальный тон, чтобы не выдать господину главному инспектору тех чувств сопереживания, которые он сам не ожидал испытать по отношению к малышке, которую знал самое большее один день. Но Сеймур был слишком проницателен, и инспектора охватило душевное смятение. Гэлбрайт прервал себя — он вдруг почувствовал, что за каждым словом речи, которую он сейчас произносил своему слушателю, скрывалась почти физическая боль, какая-то неумолимая тяжесть, упавшая на его сердце. — Итак... — произнес господин главный инспектор в наступившей тишине. — За обеими этими смертями стоит один и тот же человек — доктор Бэйзлард, который работал в больнице, о которой я упоминал. Сегодня утром, сразу после смерти ребенка, доктор собрал свои вещи и уехал в Англию, чтобы, я в этом уверен, избежать судебного преследования. Гэлбрайт достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну и щелкнул зажигалкой. — Его возвращения в Америку я не жду, — добавил он с какой-то обидой, поднося сигарету ко рту. После этого он подошел к окну и остановился, глядя вниз на улицу, полную людей. О чем он думал в тот момент? Трудно сказать. Скорее всего, Гэлбрайт сейчас вспоминал, что любит эту жизнь, любит Портленд, его улицы и всех его жителей. А может быть, он предавался Большой Скуке, вызванной, конечно, не какими-то праздными мыслями, но мрачными переживаниями... Он не видел, что делал в этот момент господин главный инспектор Сеймур, и не хотел видеть — закончив свою речь, Гэлбрайт словно сбросил с плеч невидимый, но невероятно тяжелый груз, который до этого давил на его душу. Внезапно он услышал вкрадчивое покашливание у себя за спиной. Потушив сигарету, инспектор отвернулся от окна, поняв, что это приказ вернуться за стол. — Знаете, Гэлбрайт, — начал господин главный инспектор Сеймур, — вы явно так обеспокоены судьбой этой юной леди, что я чувствую себя обязанным отправить вас к Джордану Тёрлоу. — Простите, но кто это? — Гэлбрайт сделал шаг ближе и склонил голову, словно боялся пропустить хоть слово. — Это субъект, отбывающий наказание в исправительном учреждении Колумбия-Ривер. Он был приговорен к восемнадцати годам тюремного заключения по подозрению в изнасиловании несовершеннолетней девочки, которая была дочерью его соседей. Суд обвинил его в том, что он воспользовался доверием матери жертвы и заставил самого ребёнка посетить его дом, где оказывал на неё давление и моральный прессинг. Слушая эту историю от господина главного инспектора, Гэлбрайт подумал о том, как было бы замечательно, если бы все гадости и горести, которые этот мир приносит людям, случались только с теми, кто этого заслуживает, и никогда с маленькими, невинными детьми. «Но люди не делятся на хороших и плохих», — с грустью подумал он. Тем временем Сеймур продолжал. — Перед своим арестом мистер Тёрлоу, по словам родителей девочки, надругался над ней в квартире своего друга. В целом, стоит отметить, что у неё был очень эмоциональный отец, он был готов буквально на все, чтобы засадить обоих мужчин за решетку, но суд постановил, что вина друга Джордана не была доказана. — Ну, — сказал Гэлбрайт, когда Сеймур закончил свою речь, — и что вы предлагаете мне делать? — Поезжайте в исправительное учреждение Колумбия-Ривер и попросите об аудиенции у этого заключенного. Насколько я знаю, на самом деле он вовсе не плохой парень, но сила публичного порицания... — Что я с этого получу? — от волнения Гэлбрайт перебил господина главного инспектора. — Это зависит только от вас, Гэлбрайт, — тихо ответил он. — Может быть, душевное спокойствие, а может быть, жажду действия. В любом случае, слова Тёрлоу внесут ясность в ваши мысли. Гэлбрайт невольно опустился в кресло. Он не осмеливался принимать эти слова господина главного инспектора за чистую монету, но какой-то частью своей души понимал, что, к сожалению, это правда. — Я не берусь решать, что вам нужно, я могу только сказать, как я представляю вашу дальнейшую тактику, — продолжил Сеймур. — Вы хотите пойти до конца и уничтожить этого человека, верно? — Простите, вы действительно сказали... — Гэлбрайт хотел спросить еще раз, но Сеймур поднял руку. — Это образное выражение, — как бы утешая своего слушателя, сказал он, — потому что никто не собирается доводить это дело до полного уничтожения подозреваемого. Мы полицейские, Гэлбрайт, а не палачи. — Так что же мне делать прямо сейчас? — Гэлбрайт начал терять терпение. — Езжайте, — важно и лаконично сказал господин главный инспектор. С этими словами он надел очки и пододвинул к себе толстую стопку бумаг, давая понять своему собеседнику, что он свободен. Возможно, господин главный инспектор намеревался добавить к этому «Прощайте», но тут в кабинет ворвались четыре человека в штатском, среди которых Гэлбрайт узнал того самого седовласого мужчину во фраке, который разговаривал с молодым сержантом Соссюром. Инспектору ничего не оставалось, как покинуть кабинет Сеймура и направиться к выходу из полицейского управления. Выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, Гэлбрайт услышал, как четверо португальцев начали громко выкрикивать какие-то фразы на своем родном языке, явно пытаясь продемонстрировать господину главному инспектору, насколько сильно их дело требовало немедленного вмешательства американской полиции. Только добравшись до лестницы, ведущей на первый этаж, он перестал слышать их яростные крики и спокойно начал спускаться. Оказавшись на первом этаже, инспектор немного поколебался, вспоминая название колонии, которое назвал ему Сеймур, а затем решительно толкнул дверь и вышел на залитую солнцем улицу. Этюд в вечерних тонах Джо завели в маленькую комнату с серыми стенами, где, кроме стола и двух стульев, больше ничего не было. Охранник слегка подтолкнул заключенного в спину и, убедившись, что тот послушно сел на ближайший к выходу стул, закрыл за собой дверь. Мрачные мысли витали в голове Джо. Он отбывал наказание в этой тюрьме целых два года, и это составляло лишь одну девятую всего срока. За это время он почти забыл, каково это — быть свободным, дышать свежим воздухом и свободно общаться с другими людьми... В голову Джо закралась безумная мысль, что его вызвали в эту комнату для того, чтобы освободить отсюда пораньше, но здравый смысл подавил эту мысль. С тех пор, как охранник вышел за дверь, прошло восемнадцать минут. Джо, хотя и привык к долгому и утомительному сидению в камере, уже устал сидеть на этом жестком стуле, и он хотел встать — не для того, чтобы выйти, а просто размять затекшие ноги, — как вдруг входная дверь, которая располагалась сразу за его стулом, открылась, и заключенный услышал размеренные шаги. Мужчина обошел стол и сел на стул напротив Джо. Заключенный начал разглядывать незнакомца. На вид ему было лет тридцать с небольшим, максимум сорок. У него были короткие черные волосы и аккуратные усики под орлиным носом. Он был одет в серый и явно поношенный пиджак, под которым была белая рубашка в черную клетку, а на шее — черный галстук. Поведение незнакомца, или, скорее, то, как он уверенно держался, могло свидетельствовать о том, что он ранее служил в армии. Джо, скучавшему в стенах этого унылого места, хватило всего двух минут, чтобы в общих чертах понять, кто сидит перед ним. Оказалось, что незнакомец не спешил начинать разговор — автоматически произнес сухое приветствие и, сидя в кресле, просто смотрел на пленника, явно чего-то ожидая. Наконец он нарушил повисшее в душном воздухе молчание: — Итак, я имею честь видеть перед собой Джордана Тёрлоу, того самого человека, который два года и пять месяцев назад был приговорен окружным судом Соединенных Штатов по округу Орегон по уголовному делу некоей Делии Йонс? — вкрадчиво и с тихой торжественностью сказал этот человек. Когда незнакомец закончил это вступление, Джо почувствовал, как у него внутри все перевернулось. Дело было не в несколько грубоватой интонации в исполнении баритона собеседника, а в том, что этот человек, которого Джо видит перед собой впервые, произнес дорогое ему имя — пусть это и не было секретом для всех, кто находился в этом здании, но для него, двадцатишестилетнего Джо Тёрлоу, эти два самых сокровенных слова вызвали в его организме неконтролируемое учащение сердцебиения и некоторые проблемы с дыханием, которые прошли только с течением дня. Было ясно как день, что сердечная рана была свежей даже после стольких лет, проведенных в унылых подземельях этого бетонного гроба. Тема, которую затронул незнакомец, заинтересовала Джо. Минутное замешательство, вызванное произнесенным именем, вскоре уступило место спокойствию и решимости. Джо подтвердил, что незнакомец не ошибся в своих догадках, внутренне понимая, что на самом деле этот человек уже все знал, если ему поручили беседу с ним. Поправив усы, инспектор Гэлбрайт — именно так собеседник представился заключенному — дал понять, что сейчас им двоим предстоит долгая беседа.