Гэлбрайту, которому нужно было успеть на рейс Бритиш Аирвэйс, пришлось провести два с половиной часа в международном аэропорту Портленда. Ожидание не обещало быть приятным — к этому времени в здании образовалась такая толпа, что инспектору, незнакомому с местными порядками, было совершенно непонятно, как люди вообще садятся в свои самолеты. Оставив свой чемодан в одном из залов ожидания, он направился на второй этаж, где находились магазины и кафе, где он мог купить гамбургер или кофе. Пройдя немного вперед, Гэлбрайт вошел в заведение, расположенное ближе всего к эскалатору — не в последнюю очередь потому, что его привлекла играющая там музыка. Кафе было небольшим, но довольно уютным — в интерьере преобладали фиолетовые и синие тона. На стенах висели любопытные картины, выполненные в виде гравюр, на которых были изображены сцены из жизни древних греков. Заняв свободный столик, инспектор огляделся — кроме него, в зале находились двое молодых людей, похожих на португальских туристов. Один из них был кудрявым и мрачным, другой, наоборот, краснолицым и разговорчивым. Они сидели друг напротив друга и играли в крестики и нолики на газете, помеченной черным маркером в формате шесть на шесть. Иногда эти ребята поднимали головы и, обмениваясь короткими фразами на португальском, поглядывали в его сторону. Гэлбрайт начал искать официанта. Наконец он увидел мужчину, медленно обходящего столы с каким-то подносом в руках. Окликнув его, инспектор невольно заметил, что этот человек сильно выделялся на фоне интерьера — просто странно было видеть в этом помещении с беззаботной атмосферой этого высокого и совершенно лысого мужчину, лицо которого казалось высеченным из гранита. Он был одет просто и опрятно — черные брюки и белая рубашка. Гэлбрайт не заострял бы так много внимания на этих деталях, если бы этот человек придавал своему лицу если не улыбку, то хотя бы просто спокойное безразличие, но вместо этого лицо официанта было искажено какой-то ужасной гримасой — как будто он смотрел на каждого посетителя как на узника концлагеря, которого скоро отправят в газовую камеру. Лысина только усиливала это впечатление — хотя инспектор внутренне понимал, что даже если бы у этого официанта были густые волосы до плеч, то его лицо все равно осталось бы прежним… Когда призыв инспектора достиг ушей этого человека, он повернулся к столу Гэлбрайта и медленно подошел к нему, после чего, застыв в двух шагах от него, уставился на полицейского своими вытаращенными глазами. У инспектора возникли подозрения, что у этого парня явно были проблемы с желчным пузырем... — Здесь подают кофе? — спросил Гэлбрайт, который хотел расслабиться за столиком и выпить свой любимый напиток. Официант, продолжавший держать в руках пластиковый поднос, не ответил, а только свирепо посмотрел на гостя своего кафе. Инспектор невольно заметил, что розовый цвет подноса в руках этого верзилы невольно придавал всему его облику сходство с греческой статуей, на которую какие-то шутники напялили юбку и лифчик. — Я правильно понимаю, что кофе нет? — спросил Гэлбрайт, которому надоело выдерживать на своем лице этот немигающий взгляд. — Кофе нет, — медленно повторил официант его последние слова. Его голос звучал невероятно хрипло — слова, казалось, исходили не изо рта человека, но из динамика сломанного радиоприемника. Тон, подобный интонации автомата, только усугублял это чувство. — Не позволите ли вы мне взглянуть на меню? — спросил инспектор, который понял, что разговаривать с этим официантом все равно что пытаться добиться уважения от обувной коробки. После его слов у официанта надулись жилы на лбу, и он, поставив поднос прямо на столик инспектора, направился к стойке. Гэлбрайт невольно стал разглядывать содержимое подноса — там была пустая чайная чашка с торчащей из нее ложечкой, блюдце с хлебными крошками и две скомканные салфетки. Видимо, это следовало отнести на автомойку, но инспектор своим запросом невольно помешал официанту. Гэлбрайт считал, что обслуживание в этом кафе было просто отвратительным — потому что он никогда не видел, чтобы грязную посуду от предыдущего клиента ставили на столик нового гостя — мол, у меня тут руки заняты, поэтому пускай постоит... Наконец официант вернулся к столику инспектора. Он положил перед ним сложенный посередине лист картона формата А4 и наконец-то забрал этот грязный розовый пластиковый поднос. Гэлбрайт взял в руки картонный лист. Да, выбор блюд в этом кафе был крайне невелик — черный чай, круассан без начинки, какие-то сладости (без указания, просто «Сладости») и вода. Инспектор невольно взглянул на португальцев, сидевших за соседним столиком. Теперь он понял, почему вместо того, чтобы заказывать еду, они просто играли в крестики и нолики — потому что вместо того, чтобы расплачиваться за этот ужас деньгами, лучше просто сидеть голодным. Гэлбрайт наконец решил заказать чашку чая — не столько потому, что ему очень хотелось пить, он просто подумал, что если он будет сидеть просто так, без еды, то этот мрачный официант решит его выгнать — мол, зачем ты здесь сидишь, если ничего не заказываешь? — Можно мне немного черного чая, пожалуйста? — крикнул инспектор официанту, который, избавившись от подноса, вернулся в помещение кафе пустыми руками. Верзила, едва склонив свою лишенную растительности голову в кивке, снова удалился за стойку и исчез из поля зрения Гэлбрайта. Инспектору пришлось ждать десять минут, пока перед ним наконец поставили его заказ — маленькую чайную чашечку, на две трети наполненную напитком, не сильно отличающимся по цвету от кофе. Он поднес чашку ко рту и сделал глоток. Первое ощущение было, что чайный пакетик опустили в холодную воду и оставили на сутки… Едва подавив желание выплюнуть эту жижу, Гэлбрайт поставил чашку на стол и, вздохнув, уставился в потолок. Он не знал, сколько так просидел, но когда двое португальцев встали из-за стола и прошли мимо него к выходу, он наконец проснулся и посмотрел на часы. О нет, до посадки в самолет осталось совсем немного времени... Гэлбрайт встал из-за стола, на котором продолжал стоять почти нетронутый чай. Инспектор побежал к эскалатору, стараясь не расталкивать маленьких детей, бегающих взад-вперед. Наконец, он добрался до зоны досмотра. Началась утомительная процедура — на глазах у красивых молодых девушек тридцатиоднолетний мужчина должен был снять обувь и вытащить ремень из брюк... Гэлбрайт невольно почувствовал себя эксгибиционистом в клубе для представительницы женского пола. Когда эти металлические проверки наконец закончились, он, пытаясь направить приток крови обратно к голове, попал в зону вылета. Наконец, выдохнул Гэлбрайт, вот и выход на посадку. Спустившись по лестнице вместе с другими пассажирами, он оказался на улице и, дрожа от холода — дул ветер — вошел в автобус, который, проехав несколько метров, остановился рядом с «боингом». Билет, который инспектор купил за две недели до вылета, был подозрительно дешевым, и когда Гэлбрайт наконец оказался внутри этой металлической машины, то понял почему — ему досталось место в самом конце самолета, причем прямо в проходе. В результате те, кто ходил в туалет, не только постоянно отдавливали ему ноги, но и лишали удовольствия смотреть в окно. Ну, ладно, подумал Гэлбрайт, пристегивая ремни безопасности, как полицейскому, который служит народу, его судьба — терпеть всевозможные неудобства ради этого самого народа... По левую руку от инспектора сидели двое — какой-то старик в котелке, который сразу же начал дремать у иллюминатора, и тощий молодой парень, который, съежившись в кресле, смотрел прямо перед собой. На вид ему было не больше девятнадцати, максимум двадцати одного. Вены на его руках были настолько заметны, что казалось, будто у него прозрачная кожа. Гэлбрайт подумал, что этот парень, должно быть, впервые пилотирует самолет — настолько неуверенный вид был у этого вчерашнего школьника. Инспектор поудобнее устроился в кресле и хотел что-нибудь почитать, но, вспомнив, что его чемодан находится в багажном отделении, отказался от этой мысли и, чтобы хоть чем-то занять себя, стал смотреть в окно. К сожалению, за спиной дремлющего старика ничего не было видно. Гэлбрайт вздохнул и последовал примеру тощего парня, просто уставившись на спинку его стула. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как самолет взлетел — его мысли были сосредоточены на операции, ради которой его отправили в этот рейс. Хотя, «отправили» звучало немного неправильно — на самом деле, он сам вызвался на эту работу, Полицейское бюро Портленда просто приложило усилия, чтобы помочь ему в этом деле, но само руководство учитывало, что в этой вспышке гнева Гэлбрайта чувства возобладали над логикой, поэтому успех операции — можно даже сказать, в ее полезности — никто не воспринял всерьез, кроме самого Гэлбрайта. Сидя вот так на своем месте, он боковым зрением заметил, как мимо него прошла стюардесса, неся тележку с холодными напитками. Инспектор поднял голову и стал наблюдать, как женщина останавливалась у каждого пассажира и, доставая одноразовые стаканчики, наполняла их тем или иным напитком и отдавала спрашивающему. Гэлбрайт хотел попросить воды — он почувствовал, что у него пересохло в горле. Но как раз в тот момент, когда он собирался открыть рот, перед его глазами внезапно промелькнул вид того ужасного чая, который ему подали в кафе Международного аэропорта Портленда. Вид чашки, наполненной черной жидкостью, был настолько отвратителен, что он отказался от идеи попросить воды у стюардессы. Поэтому, когда она повернулась в его сторону, на ее вопрос «Что вы будете пить?» он просто молча покачал головой, думая о том, что сможет вытерпеть до Лондона. Затем женщина повернулась к худощавому парню, но он также молча покачал головой. Гэлбрайт не мог удержаться, чтобы не подумать, что этот парень подражает ему. Потом старик проснулся и, покачав головой, как обычно делают испуганные птицы, попросил у стюардессы вина. «Алкоголь? В этом самолете?» — недоуменно спросил себя инспектор. Каково же было его удивление, когда стюардесса не только не попросила пассажира изменить свое решение, но, наоборот, взяла стеклянную бутылку, стоявшую где-то посередине картонных упаковок с соком, и, налив белого вина в пластиковый стаканчик, протянула его пожилому мужчине, который жадно протянул руку. Гэлбрайт наблюдал, как он залпом осушил маленький двухсотмилилитровый стаканчик и, крякнув от удовольствия, поставил его между стульями. После употребления этого напитка у старика сразу на некоторое время пропал весь сон, и он, улыбаясь, повернулся к инспектору: — Эй, вам не кажется, что это выглядит очень здорово? — старик явно был в хорошем настроении. — Ну, я просто сижу, лечу, никого не трогаю, — Гэлбрайту на самом деле не хотелось разговаривать, но он не мог игнорировать своего попутчика... — Fabelhaft! — воскликнул старик по-немецки. Затем, выглянув в иллюминатор, он снова повернулся к нему. — По каким делам вы летите? — с каким-то подозрением спросил его старик. — По личным, — сухо ответил ему Гэлбрайт. «Не говорить же этому старику, что рядом с ним сидит полицейский инспектор», — подумал он про себя. Старик снова издал радостное восклицание по-немецки и, сказав пару добрых слов о вине, снова задремал у иллюминатора. Гэлбрайт только сейчас заметил, что пока он разговаривал со стариком, молодой парень продолжал молча сидеть, вжавшись в стул. Он сразу начал догадываться — либо этот парень психически болен, либо он просто витает сейчас в облаках, но не небесных, а наркотических… Произнеся про себя слово «наркотических», Гэлбрайт внезапно заметил мимолетное сходство между дремлющим стариком и двойником, которого он видел в портлендском метро перед смертью своего друга Фаркрафта. Сходство включало, но не ограничивалось, рукой старика, свисавшую с сиденья, а также тем фактом, что — очевидно, под воздействием алкоголя — его нижняя челюсть начала отвисать вниз. Правда, в отличие от того таинственного видения, по этому старику было ясно, что он просто задремал, в то время как портлендский доппельгенгер, напротив, производил впечатление спящего как убитый... Отдавшись этим мыслям, Гэлбрайт не обратил внимания на то, что полет уже подходил к концу. В кабине загорелся синий свет, и инспектор испытал странное ощущение — внутренние органы, казалось, подпрыгнули внутри его тела, как будто он падал с большой высоты в пропасть... Когда самолет наконец приземлился, из невидимых пассажирам динамиков раздался голос пилота, который сказал, чтобы люди не спешили вставать со своих кресел, но Гэлбрайту надоело сидеть. Он не встал, но, вопреки приказу, отстегнул ремень безопасности (что как раз и было запрещено делать). Спустя долгих десять минут тот же голос, искаженный динамиками, наконец соизволил сообщить пассажирам, что пилот прощается с ними и желает им всего наилучшего. Инспектор встал, но это было далеко от выхода — поскольку он сидел в самой задней части самолета, ему пришлось потратить дополнительное время на то, чтобы продвигаться вперед шаг за шагом, стараясь не задеть остальных. Гэлбрайт не мог избавиться от ощущения, что он был камнем, который медленно несут по реке, с той лишь разницей, что река была живой и имела пестрый цвет, а камень, будучи тоже живым существом, чувствовал усталость и был зол. Когда он наконец подошел к выходу из самолета, стоявшая рядом с ним стюардесса улыбнулась и сказала: