На следующий день после взятия войсками полного контроля над Смоленском в военный лагерь, раскинувшийся подле городских стен, были созваны смоленские бояре. За последние дни я практически не спал, исхудал и являл сейчас собой некое подобие зомби с красными, лихорадочно горящими глазами. Но и терять попусту время сейчас было бы преступлением. Май месяц – самый сезон для парусно-гребного флота. А потому я старался побыстрее и в максимально сжатые сроки переделать в столице все оставшиеся дела и со спокойной душой уйти воевать отпавшие от Смоленска верхнеднепровские удельные княжества. По одному, несколько боязливо бояре входили в огромный войлочный шатёр и, по обычаю, степенно кланялись князю. Последним зашёл владыка Алексий. Остановившись посреди шатра, он, вероятно, ожидал от меня какой-либо реакции, но я его проигнорировал. Епископ, под шепотки бояр, укоризненно покачал головой, перекрестил всех разом и уселся на обычную лавку, никаких персональных кресел здесь для него запасено не было. С епископом я был намерен более плотно пообщаться сразу после своего восшествия на престол. Место наших собраний было изменено мною сознательно. В теремной гриднице Свирского дворца сейчас наводили порядок после учинённого неприятелем штурма. В Ильинский дворец я специально никого не приглашал: во-первых, с теремом соседствовали производственные цеха, а во-вторых, не хотел там разводить бардак и антисанитарию. Перемогу посадил по правую руку от себя, подчеркивая тем самым особое к нему отношение. – Вот, бояре, прошу любить и жаловать нового смоленского наместника, боярина Перемогу Услядовича! Своей верной службой моему отцу Изяславу Мстиславичу и мне, его наследнику, он доказал свою честность и верность данному им слову! Отныне он станет моим гласом, моими руками, моими глазами, а если надо, то и моим мечом в Смоленске. Он будет председательствовать в Боярской думе, решая и скрепляя своей печатью наместника все принятые вами и одобренные им лично вопросы, их список я утвержу отдельно. Бояре пребывали в ступоре, не зная, как реагировать на этот спич, при этом поглядывая на меня с опаской. Крови боярской во время боя и уже после него я пролил с излишком. Хорошенько подумав накануне, я принял решение сохранить пока при наместнике Боярскую думу. Тем более что теперь она будет состоять исключительно из числа бояр, прошедших проверку на лояльность. Случившийся бунт в этом отношении стал прекрасной лакмусовой бумажкой, наглядно продемонстрировав мне, «who is who». Для остальных же родовитых драпунов или нейтралов вход в этот совещательный орган при наместнике, несмотря на всю их родовитость, авторитет и богатство, был закрыт. – Позволь спросить, княже, а кто же в таком разе будет посадником и как они будут вместе уживаться с твоим наместником? – спросил Дмитр Ходыкин, участвовавший в подавлении бунта и лично уважаемый как мной, так и погибшим в Киеве князем, будучи его самым доверенным боярином из числа смоленских вельмож. – Хороший вопрос, Дмитр Лазаревич. Напомню всем вам, что вечевые сборы в городе я запретил, поэтому и посадник, председательствующий на них, нам более не нужен! А все иные полномочия посадника я передаю своему наместнику. Тысяцкого у нас тоже не будет! Сбором городского ополчения будет заведовать наместник, а руководить полками в походе и в бою будут мои воеводы или, в случае их отсутствия, опять же – наместник. Или кто из вас против? Прямо возражать никто из бояр не посмел. Более половины собравшихся не только были моими компаньонами, но и участвовали в недавних боях на моей стороне, и им совсем не с руки идти против князя. Остальные, пережидавшие смуту за городом, теперь, после учинённых расправ над бунтовщиками, боялись привлекать к своим персонам внимание разошедшегося не на шутку князя. После показательного избиения конных дружин Ростислава Мстиславича бояре разуверились в своих силах, боясь противопоставить себя моим войскам. Тем более что самые смелые и отчаянные непосредственно участвовали в недавних событиях на той или иной стороне, а явившиеся сюда после драки бояре необходимыми волевыми качествами для противостояния со мной не обладали. – Хочу вас сразу предупредить, господа бояре, что после того как я по всем правилам займу отчий великокняжеский Смоленский стол, то сразу уйду в поход в верховья Днепра, дабы покарать бунтовщиков и христопродавцев. За главного в городе останется мой наместник. Думаю, что вы найдёте с ним общий язык и будете ему послушны, иначе, когда я вернусь… – Я сделал драматическую паузу, обведя всех присутствующих своими воспалёнными от недосыпа глазами, что делало мой взгляд особенно грозным и даже кровавым, – …то разберусь и покараю виновных. Вы, верно, уже видели или слышали, как я могу наказывать, но и как я могу жаловать верных себе людей, тоже знаете, – при последних словах я перевёл красноречивый взгляд на неимоверно возвысившегося Перемогу. – Теперь слушаю вас, господа бояре, кто что хочет сказать по существу поднятых сегодня вопросов? Откинувшись на спинку кресла, я долго слушал их глубокомысленные речи, при этом едва не заснул. Вопросы введения мной нового института наместничества или одобрялись, или благоразумно обходились выступающими стороной. В основном же все разговоры велись вокруг темы предстоящего военного похода. И, о чудо, большинство собравшихся вельмож даже изъявили желание в нём поучаствовать. Я поблагодарил этих смельчаков, но желания тащить их с собой в поход у меня не было никакого, собственных сил должно хватит с излишком. Ответил им, что доверяю на время моего отсутствия в их руки, под верховенством наместника, оборону стольного града. И надеюсь, что в случае, если сюда явятся новые или старые враги, боярская конница вместе с городскими полками сможет дать достойный отпор всем моим недругам. Епископ, совершая подозрительные манипуляции со своим посохом во время всех этих разговоров, сидел как воды в рот набрав, не проронив ни слова. В конце совещания стали обсуждаться церемониальные вопросы моего восшествия на престол. Тут уж епископу отмолчаться не получилось, и он нехотя начал просвещать вопрошавших его бояр, как всё это действо будет организовано со стороны церкви. Алексий с удовольствием бы пошёл мне наперекор, но был не меньше бояр запуган моей армией, наглядно продемонстрировавшей всем свою удивительную мощь. * * * Утром следующего дня прямо в полуразгромленный Свирский дворец явился сопровождаемый небольшой свитой мой стрый Всеволод Мстиславич, удельный князь города Кричев. Участия в заговоре и бунте он, по всей видимости, не принимал. Во всяком случае, никакой подозрительной активности в минувшие дни от него не исходило. – Наслышан я о твоих горестях, племянник! – первым начал разговор Всеволод и сразу же полез лобызаться. Придав своему лицу подобающее данному случаю выражение, я мужественно перенёс эту процедуру. С трудом удалось отстраниться от рослого, немного осунувшегося и уже немолодого человека, явственно напоминавшего мне Изяслава Мстиславича. – В минувшей битве Господь Бог рассудил, кто прав, кто виноват! – с патетикой в голосе, громко заявил я, чтобы все присутствующие при нашей встрече услышали мои слова. – Мне осталось лишь докончить начатое и исполнить до конца Его волю! А именно, я намерен выжечь все гнёзда скверны и покарать изменников по всей строгости закона людского и Божьего! – напоследок, тяжело вздохнув, закончил я свою обличительную речь. Дядя молчал, напряжённо о чём-то думая. – Как твоё здоровье, Всеволод Мстиславич? – резко, без перехода я сменил тему. – Не надоел ли тебе отдых в твоём удельном граде? Специально стал подводить князя к началу разговора на нужную мне тему. – Нездоровится мне, княже! Старые сабельные раны каждую ночь дают о себе знать! Да и возраст уж не молодецкий… – горестно вздохнул мой родственничек. – Стало быть, ты зла на меня не держишь, что я, в заботе о твоём здравии, при поддержке и одобрении смоленского боярства, дружины и вообще всего смоленского люда, занял поперёд тебя отчий великокняжеский Смоленский стол своего покойного отца? – От прозвучавшего вопроса в гриднице мигом установилась полнейшая тишина, все замолчали, уставившись на гостя. Тут уж даже при всём желании Всеволоду Мстиславичу дальше юлить не оставалось никакой возможности. Вопрос был сформулирован предельно конкретно и требовал такого же ответа. – Ты в своём праве, великий князь! – стрый покорно склонил голову. – И по праву сильного, и по праву своего рода. Ныне ты законный глава Смоленского княжества. А в лествице, коли уж на то пошёл разговор, хоть и стою я выше тебя, но уступаю тебе своё старшинство. О чём прилюдно сейчас всем и заявляю! Мне же позволь удалиться в свой удел. – Не торопись жить, Всеволод Мстиславич! – весело улыбнулся я, и обстановка вокруг мигом разрядилась. – Поприсутствуешь на моём вокняжении, а затем сможешь уехать к себе. Я похлопал своего родича по плечам, мы с ним ещё раз троекратно расцеловались. Всеволода Мстиславича я приказал разместить в лучших палатах и ни в чём его не стеснять. После публичного отказа дяди от смоленского трона одной проблемой у меня стало меньше. Сегодня, 9 мая, мне предстояло вокняжиться на Смоленском столе. На Вечевой, точнее теперь уже только Торговой, площади шумел смоленский люд. Накануне вечевой колокол был торжественно срублен и со звоном скинут с вечевой колокольни. С высоты помоста – бывшего крыльца Пятницкого терема – я наблюдал битком набитую народом площадь. На нового смоленского князя смотрели тысячи глаз – большинство с надеждой на лучшее, некоторые с плохо скрываемым неудовольствием. Сначала глашатай долго зачитывал статьи новой харатьи, принятой без одобрения вече, о правах и обязанностях смоленского наместника. Затем зачитал закон «О смоленском государе», посвящённый моей скромной персоне и мной же полностью написанный. Здесь я постарался. Во-первых, смоленского князя переименовал в государя, а во-вторых, нарезал ему столько власти и полномочий, что Боярская дума и смоленский наместник, при моём присутствии в городе, превращались в чистые декорации. Реальную власть над городом, и то со множеством условностей и оговорок, они могли обретать лишь в случае отсутствия в столице смоленского государя. Вводить царские титулы не получилось бы, для этого требовалось заручиться согласием Константинополя или Никейской империи, становиться же самозваным царём было ещё хуже. Поэтому для обозначения своего нового положения и уровня власти решил использовать давно употребляемый на Руси термин «государь», который был синонимом слову «князь». Я сознательно решил дистанцироваться от князей, выделяя, таким образом, себя из общей массы Рюриковичей. – Здравствуй, государев Смоленск! Когда глашатай закончил чтение, я взял рупор и обратился к народу. Горожане зашумели, приветствуя меня в ответ. – Хотя отныне общегородские вечевые сборы будут под запретом, но вам, смоляне, не воспрещается устраивать сходы во всех концах города и обсуждать там волнующие вас вопросы, а принятые большинством голосов решения потом вносить на рассмотрение смоленского государя, наместника или Боярской думы. Площадь довольно загудела. Я уже думал было двинуть речь по поводу своего нового статуса, как из окружавшей помост толпы бояр раздался чей-то вопрос на злобу дня: – Так тебя теперь, Владимир Изяславич, величать надоть государём, а князем нельзя? – Да! – отвечал я не столько боярину, сколько внимательно слушающей меня толпе народа. – Отныне я более не князь над вами, но государь! В моём государстве – Смоленской Руси – не будет более места удельным князькам и прочим сепаратистам! – Единственное исключение было сделано для кричевского князя, удел которого рано или поздно, но будет прибран к моим рукам. – Отныне Смоленскую Русь всю целиком будут наследовать только старшие сыновья смоленских государей! Я перевёл дух, и стоящая на площади звенящая тишина взорвалась глухими перешёптываниями собравшегося народа. На меня устремились взгляды с эмоциями всех оттенков – удивления, непонимания, одобрения, злости. – Да-да, вы не ослышались! Настала пора внести изменения в нашу жизнь! И потому я более не князь, но государь над всеми вами, с правами и обязанностями главы семейства над своими домочадцами! Отец, добрый христианин, своих детей попусту и без причины не обижает, а наоборот, холит их и лелеет, но за ослушание – наказывает! Закончив своё выступление, я сошёл с помоста. Предстояло ещё пройти обряд благословения владыки в главном кафедральном храме города. А уже затем последует процедура присяги – целование креста. Сопровождаемый толпой свитских, я направился в Успенский собор. Народ тоже стал перетекать с Торговой площади поближе к Соборной горе. Остановившись перед входом, я трижды перекрестился. В храме было не протолкнуться от именитых горожан и многочисленного церковного клира. У алтаря уже поджидал епископ, сияющий в отсветах свечей своим золотым одеянием. – Благослови, владыка, на стол отца моего и деда! Епископ Алексий, невнятно что-то бормоча, трижды меня перекрестил, а с хоров начало раздаваться стройное пение. Когда эти песнопения закончились, к кресту стали по одному подходить присутствующие в храме вельможи, мои ближники, и со словами «ты наш князь» целовать крест. И здесь епископ мне подгадил, ведь заранее с ним было оговорено, что слово «князь» в словах присяги надо было заменить словом «государь». Хотя после присяги полковника Клоча, произнёсшего вместо «князь» слово «государь», остальная очередь быстро смекнула, и все остальные присягать стали со словами «ты наш государь» на устах. Присяга проходила не только в Успенском соборе, она полным ходом шла также по всем церквам во всех концах города. В этот же день присягали новому князю-государю не только в Смоленске, параллельно процедура принесения присяги развернулась во всех не отпавших от Смоленска городах княжества. Вечером того же дня на Торговой площади были выставлены бочки с водкой и пивом. Спиртное разливалось бесплатно всем желающим. Но народ вусмерть не успел напиться, уже через пару часов все ёмкости с хмельным опустели. Всю ночь до утра не смолкало в городе веселье. Народ развлекали скоморохи, играли и пели песни гусляры, а отпущенные в увольнительные вои, пребывающие навеселе, тискали повизгивающих девок в переулках. Через день после грандиозного пира, устроенного в честь моего вступления в «новую должность», мы, во главе с новым наместником Перемогой, при участии выборных от горожан, вместе с некоторыми членами Боярской думы и при силовой поддержке вошедших в город войск продолжили искоренять изменническую скверну. Все, кто был замечен в поддержке Ростислава Мстиславича и чьи люди наиболее активно участвовали в вечевом побоище, хватались прямо в своих дворах и препровождались в порубы лояльных мне боярских семейств. А оттуда по одному попадали на мой княжий суд, где беседовали не только со мной, но и с мастерами заплечных дел во главе с Зуболомом. Провокация, случившаяся на Вечевой площади, меня мало заботила. Это было в основе своей не чьим-то заранее спланированным злым умыслом, а, по большей части, стихийным явлением. Меня же прежде всего интересовал вооружённый мятеж, возглавленный дорогобужским князем. По показаниям арестованных, главными организаторами и зачинщиками переворота выступили удельные князья – Ростислав Мстиславич и Владимир Андреич, при активной поддержке некоторых смоленских бояр. Большинство же вельмож влились в ряды бунтующих уже в процессе интервенции и захвата города. Отметились в мятеже, прежде всего денежными вливаниями, и немецкие купцы, жаждущие узнать секреты моих высокодоходных производств. Ну и обиженные бояре с купцами, так и не сумевшие вовлечься в мои предпринимательские затеи и проекты, но жаждущие приобщиться к такой заманчивой кормушке. Людольф погиб, другие выжившие немецкие организаторы переворота сбежали в неизвестном направлении. На проделки немцев я предпочёл закрыть глаза. Пришлось, скрипя зубами, продолжить наши с ними деловые отношения. Отказываться от немецких металлов, полагаясь при этом лишь на итальянцев, было бы крайне недальновидно. Но определённые санкции и ограничения в отношении немцев и прочих иностранных купцов всё же последовали. Во-первых, наложил всем скопом, сразу на всю Немецкую слободу, денежный штраф в размере 1000 гривен серебра. После чего сразу же в их торговом смоленском кумпанстве конфисковал на означенную сумму товары. Во-вторых, все купцы из имперских земель, находившиеся в момент бунта в Смоленске, стали, что называется, «persona non grata», нежелательными лицами, которым запрещена торговля в Смоленском княжестве. Также на территории немецкого подворья теперь воспрещалось держать вооружённые отряды, точнее, их численность ограничивалась тремя десятками. Все остальные вооружённые лица, включая корабельные команды, превышающие этот лимит, должны будут размещаться в пригородном селении Ясенском. Но и здесь их число одномоментно не должно было превышать двух сотен. В Ясенском отныне будут квартировать и все остальные купцы Балтийского региона. Для венецианцев и прочих южных и восточных купцов были установлены аналогичные ограничения, но местом их пребывания был определен город Катынь. Немцы, да и иностранцы в целом, на мои санкции малость побухтели, да и успокоились, поскольку рвать налаженные торговые отношения ни одна из сторон по-настоящему не хотела. Существующие пошлины, права и обязанности, зафиксированные в торговых договорах, я пока оставил без изменений. Новые места базирования иностранных торговых гостей отныне будут как официально, так и негласно находиться под бдительной опекой ОВС. Тырий и советник отдела разведки и контрразведки, проспавшие на пару всё на свете, были прилюдно обезглавлены руками Зуболома – сотрудника всё того же Управления, являющегося там штатным палачом и пыточных дел мастером. Этой казнью, думаю, я всем доступно и наглядно объяснил, что игры закончились и ждать снисхождения провинившимся не стоит, особенно если у них случаются провалы такого поистине мегагалактического масштаба. Всё возможное, что считал нужным, я сделал. Будем надеяться, что этих мер хватит, чтобы подобные инциденты впредь не повторялись. Жёстко разобравшись с боярской фрондой, я решил вплотную заняться смоленским епископом Алексием. Этот мой «друг сердешный» ещё в первый же день после подавления бунта через своего посыльного попытался отмазаться: дескать, я – не я и хата не моя! В грамотке владыки писалось о том, что он призывал народ на вече подняться и ополчиться против меня не по своей воле, а действуя так лишь исключительно под нажимом узурпатора – Ростислава Мстиславича. Ну-ну, так уж я ему и поверил! Спасло его от немедленной расправы только то обстоятельство, что церковный обряд вокняжения на Смоленский стол дорогобужца епископ так и не провёл – то ли не успел, то ли побоялся спешить. Тогда, прочитав «писульку» Алексия, я сразу же отправил назад гонца с заверениями искренней дружбы и симпатии, адресованными главному смоленскому пастырю. Время епископии в тот момент ещё не пришло, первым делом я считал необходимым разобраться с мятежным боярством. А вот теперь-то во главе третьей роты первого полка я направлялся на Соборную гору, в главный кафедральный смоленский храм. Очень уж мне хотелось «душевно» поговорить с епископом, прямо руки чесались! Вообще стоит сказать, что мои войска в немалой степени были укомплектованы язычниками, тайными или даже открытыми, кои ещё в немалом числе обитали в медвежьих углах Смоленщины. Да и вообще на нынешних церковнослужителей, ведущих активную политику закрепощения землепашцев, погрязших во всех мыслимых пороках, зуб имели не только язычники, но и христиане. С собой я прихватил, на всякий пожарный, пороховые заряды, чтобы в случае чего вынести ворота. Ведь главный Смоленский собор являл собой хорошо укреплённую крепость, что неудивительно, так как в своё время под нужды епископии был отдан самый первый смоленский княжеский детинец. Выдвинулись мы ночью, сразу после полуночи. В столь поздний час горожане мирно дрыхли в своих домах, отсыпались после бурных событий последних дней. Но не это главное, в городе по ночам теперь действовал комендантский час, все центральные сквозные улицы плотно перекрывались патрулями. Пехотинцы из сторожевых взводов, гревшиеся у костров, завидев нас, вытягивались и отдавали честь. Приветствуя патрули, я чувствовал себя просто королём положения, прекрасно осознавая тот факт, что здесь и сейчас Смоленск находится целиком и полностью в моей власти. Первый и третий полки побатальонно размещались в конфискованных подворьях мятежных бояр, а второй полк стоял в Гнёздове. Такой всецелой единоличной власти князя над собой город не помнил, наверное, со дня своего основания. А за последний век, когда смоленские князья передали свой детинец под нужды церкви, съехав на отшиб, за Окольный город, и подавно. Но и ныне достигнутый мной уровень личной власти был далеко не пределен, было ещё куда расти. Для полного торжества мне не хватало времени. Только оно сможет надёжно сцементировать воздвигаемую властную архитектуру. В сознании людей ещё не укоренились все эти многочисленные новшества, перманентно привносимые в их жизнь. Стоит умереть мне, и вся эта конструкция с треском обрушится, не намного пережив своего создателя! Только время способно придавать прочность, а значит, и долговечность новым социальным структурам и явлениям. Новая миросистема, пускай и потенциально мощная, при появлении на свет всегда априори слабее старого миропорядка, уже устоявшегося, закалившегося за долгие века своего существования. Это как в природе, новорождённый львёнок с лёгкостью может быть затоптан копытами или заколот рогами травоядных, даже старым, дряхлым козлом, который, к слову говоря, взрослому хищнику был бы на один зуб. У меня аналогичный случай. Хоть изменения и нарастают лавинообразно, всё более подгребая под себя прежде заведённые порядки, но точка бифуркации ещё не пройдена. Вообще же с олигархической демократией я был намерен продолжать бороться всеми доступными средствами! Поскольку совершенно точно знал, что такая аморфная форма правления просто не способна выжить в условиях средневековья и уж тем более сгенерировать жизнеспособное государство. Поэтому-то я и прилагал все силы к построению абсолютистского государства, которому, как на многочисленных примерах показала всемирная история, было бы по силам не только успешно противостоять натиску половины Евразии, но и эффективно развиваться и самосовершенствоваться.