Скажи маменьке моей. Ты скажи моей любезной, Что в бою я смертном пал. Отнеси платок кровавый Милой любушке родной. Ты скажи – она свободна, Я женился на другой. Взял невесту тиху-скромну В чистом поле под кустом. Обвенчальна была сваха — Сабля острая моя. Калена стрела венчала Среди битвы роковой. Вижу, смерть моя приходит, Черный ворон, весь я твой. Заметив княжну, князь лишь махнул рукой, и песня оборвалась, а гусляры расселись по лавкам. Вместе с новым великим князем Смоленским, Полоцким и Витебским пировала его дружина, но взгляды не только юной княжны, но и всех здесь собравшихся приковывал к себе Владимир. От него исходила какая-то грозная сила, даже убелённые сединами бояре почтительно слушали своего князя, и не потому, что он был выше их по положению, уважали они его прежде всего за небывалую воинскую смекалку и невиданную удачу, что способствовала князю во всех его начинаниях. Вместе с уважением чувствовался и страх, молодой князь не боялся крови, сурово наказывая своих врагов и предателей, не прощая им их прегрешений. Князь встал из-за стола, ликование от отзвучавшей песни и начавшиеся было здравицы в честь князя тут же стихли, взоры всех присутствующих мигом обратились на Владимира. А он медленно двигался к юной княжне, внимательно рассматривая её стати. Параскева Брячиславна мигом покраснела, опустив голову, спрятав от князя свои глаза. Когда он подошёл к ней вплотную и указательным пальцем приподнял её подбородок, она почувствовала на себе прожигающий всё её тело его изучающий взгляд. От исходящих от него невидимых волн её голова закружилась, и если бы не голос бывшего боярина её отца, сотника Онтона, выведшего её из этого непонятного состояния, то княжна бы точно потеряла сознание. – Полюбуйся, князь, на красну девицу, это дочка твоего подручного князя Брячислава, – громко в установившейся тишине заговорил боярин, – Параскева Брячиславна значит… – Сколько тебе лет? – спросил у юной красавицы князь, отпуская её подбородок. – Четырнадцать, – как сомнамбула, ответила девушка, снова пряча от князя глаза. Надо бы на этой красавице жениться, тем самым сразу убив нескольких зайцев. Первое – полочане быстрее и легче меня примут в качестве своего князя. Второе – её отец (если выздоровеет от ранения, тут, однако, и от царапины можно помереть, если туда грязь попадёт), согласившийся стать подручником, принеся в том клятву, вернее служить будет, повысится обоюдное доверие. Ну и третье – окружающие меня станут воспринимать как полноценного мужчину, без всяких оговорок. Здесь, знаете ли, на вошедших в лета, но не женатых князей искоса поглядывают. Решено – женюсь! Только надо бы с ней предварительно в баньке попариться, осмотреть, так сказать, получше невесту. Наклонившись к уху боярина, я зашептал: – Вечером я буду в бане, княжну туда приведёшь! Боярин склонил голову, пряча в усах понимающую улыбку, тихонько ответил: – Исполню, государь! – и тут же уже мне на ухо зашептал: – Обесчестишь княжну, как бы отец её за такое дело на тебя что худое не злоумыслил! Может, я тебе непорченых девиц каких попроще сыщу? Я лишь отрицательно мотнул головой. – Не прекословь! Боярин ещё ниже склонился и поспешил удалиться с княжной, окружённой испуганными и квохчущими вокруг неё челядинками. Встретила меня княжна в бане гордо и надменно, от былой ещё несколько часов назад робости не осталась и следа. Видимо, она про себя решила – помирать, так с музыкой, точнее, не помирать, а быть опозоренной. После совместной баньки со мной выйти замуж за какого-либо князя ей уже не светило, в лучшем случае можно рассчитывать выскочить за боярина, а это уже воспринималось как урон родовой чести, то есть понижение в классе. Так и хочется воскликнуть: «О времена! О нравы!» Она была одета в свой, наверное, лучший наряд, с ожерельем из множества драгоценных камней. Самостоятельно Параскева раздеваться отказалась, гордо задрав вверх голову. Пришлось проделать это самому. Стонущая от боли, она рефлекторно прижимала раскрасневшееся лицо поочерёдно к моей шее, щекам, пыталась спрятаться и избавиться от пронизывающей низ живота боли, но достигала этими телодвижениями обратного, ещё более меня распаляя. Через некоторое время в её ощущениях произошла странная метаморфоза, боль начала быстро сменяться на всё возрастающее, подобно разгорающемуся костру, наслаждению, быстро превращаясь в плохо контролируемые мышечные судороги экстаза. Не в силах сдержаться, она испуганно закричала, обвиваясь всеми конечностями вокруг моего тела. Таких будоражащих ощущений княжна ещё никогда не испытывала и даже не могла подумать, что такое можно испытать. С зарёванным лицом она испуганно спросила: – Князь, что ты сейчас со мной делал? Но князь ей ничего не ответил. Улёгшись на спину и подложив под голову руки, я лежал, уставившись невидящим взглядом в чёрный, закопчённый потолок, а лицо моё сияло от блаженной улыбки. «Наивная чукотская девушка», – подумалось мне. Говорить я не стал, а просто придвинулся поближе к ней и положил её голову к себе на грудь, ощущая, как гулко стучит её сердце, как часто она дышит, и в такт этому её красивые полные груди вздымаются туда-сюда, нежно лаская моё выдохшееся от сексуальной эйфории тело. Не знаю, как княжна, но я уснул прямо в предбаннике. Весь следующий день Параскева желала встретиться и переговорить с Владимиром об их будущем, не о своём, а именно об их совместном будущем. Ещё вчера гордая и недоступная, сегодня она готова была всё отдать, чтобы быть рядом с князем, пусть даже наложницей. Но с самого раннего утра новый полоцкий князь умчался по делам, изучая свой новый город. Приехав, сказал: – Готовься к свадьбе, княжна! Сыграем её, как только я вернусь из похода! От радости Параскева с визгом повисла на его шее. Насилу успокоил разошедшуюся невесту поцелуями. Следовало спешить, осень с её распутицей и сырыми промозглыми дождями быстро вступала в свои права. Оставив в Полоцке гарнизон в составе трёх рот второго полка, наместника Пантелея Романовича и свою невесту Параскеву, ухаживающую за раненым отцом, войска стали отбывать назад, вверх по Двине и далее на юг с целью захвата Лукомля, Друцка, Логойска и Минска. На городском причале Полоцка раздалась громкая, усиленная раструбом команда: – По галерам! Затрубили горны, и войска организованно, двигаясь по заранее установленным настилам, стали переправляться на свои номерные парусно-гребные суда, которыми был забит весь полоцкий берег Двины. Взойдя на галеру, пехотинцы занимали уже давно закреплённые за каждым звеном лавочные полки у вёсел. В Полоцке забили во все колокола, кроме вечевого, который вскоре должны будут переправить в Смоленск, в специально организованный Музей колоколов – там будут храниться бывшие вечевые и прочие старые колокола. Переплавлять их, подобно незабвенному Петру, в мои планы пока не входило. Пускай будет стратегический запас, так сказать. Необычные большие чёрные корабли один за другим стали отчаливать, и вскоре все они уже пенили гладкую поверхность Двины тысячами вёсел. Вдали галеры походили на стаю странных насекомых, машущих у поверхности воды своими бесчисленными крыльями. Полочане, большей частью бабы и дети, заполнившие собой весь берег, провожали смолян с неоднозначными чувствами. Хоть власть в городе и сменилась, забрав при этом много ратных мужей, но грабежей и иного насилия смоляне в Полоцке не творили, хотя все возможности для этого у них имелись. Полоцк целую седмицу находился под никем и ничем неограниченной властью смоленских войск, но на поток так и не был пущен. Это придавало горожанам оптимизм и вселяло в их скорбящие по недавним утратам души даже некое подобие чувства благодарности новому полоцкому князю, точнее, государю Смоленской Руси, куда теперь и была включена Полоцкая область. Что такое область, куда делось прежнее княжество, полочанам было непонятно, но о бунте никто не помышлял. Владимир Смоленский хоть и уходил, но оставлял в Полоцке своего наместника, гарнизонные войска и военные учебные центры в пригороде, что уже начали набор рекрутов из близлежащей сельской округи в создаваемые полоцкие полки нового смоленского строя. С совсем другими чувствами отчалившую флотилию провожала заплаканная Параскева Брячиславна. Своим взглядом она буквально по досочкам разбирала государеву галеру, умчавшую её Владимира на новые кровавые бои. До самого последнего момента она жадно вглядывалась в парящий над галерой войсковой стяг, пока он полностью не исчез за речным поворотом. Ещё ей вспомнилась минувшая бессонная ночь, ласковые руки и нежные губы Владимира, его слова о том, что он к ней вскоре обязательно вернётся… Глава 12 Князь лукомльский Василий Всеславич, праправнук Всеслава Полоцкого, близкий родич недолго поправившего в Полоцке князя Брячислава, ещё накануне велел созывать бояр. Брячислав Василькович для защиты своей столицы от смоленской угрозы сзывал к себе всех удельных князей полоцкой земли, но на его призыв никто не откликнулся. И теперь лукомльский князь об этом своём решении сильно сожалел. Смоленская судовая рать медленно, сдерживаемая идущими по берегу конными дружинами, начала продвигаться на юг. Цель была понятна – Лукомльское княжество. Да и Владимир Смоленский из своих планов не делал никаких секретов, заявив ещё в Смоленске о намерении присоединить к себе все некогда входившие в состав Полоцкого княжества земли, в том числе и ныне независимые уделы. Едва забрезжил в теремных оконцах рассвет, как бояре быстро заполнили гридницу. Лукомльские вельможи, дожидаясь прихода своего князя, вели в своём кругу разговоры на всех интересующую и уже довольно избитую тему. – Слыхал, друцкий князь Борис Давыдович подходит к нам с городским полком и дружиной! Вряд ли смоляне возьмут Лукомль! Их сюда немногим более двух тысяч пешцев и три сотни дружины идёт. – Боярин Ипат Иванович горячился, жестикулируя руками. – Полоцкий князь тоже так думал… – А ты что же, Глеб Андреич, хочешь жить под властью, под законами и под мечами Владимира? Вольным боярином тебе быть наскучило? В холопья княжьего хочешь обратиться? – Ростиславичи мне тоже не любы, но Владимир – совсем другое дело. – Да? – усомнился боярин. – У него в голове больше, чем у нас с тобой и всех наших князей вместе взятых. Он знает, что нужно делать, и, словно дикий вепрь, идёт напролом. К врагам своим он безжалостен, зря ты Владимира в свои недруги записываешь. Ипат Иванович сморщился, словно съел ложку горчицы. – Когда ему исполнилось тринадцать, то он на недолгое время спятил. Сейчас вроде как от своего недуга излечился. Но я лично не поручусь, что у него с головой всё в порядке. И ты, Глеб Андреич, хочешь под такого волостителя пойти? – влез в разговор сидящий рядом боярин Емельян Жировитович. – Не знаю! Но свою дружину на убой нашему князю не отдам! Отъеду в своё село. – Я слышал, он от холопки прижил ублюдка, – сказал подключившийся к разговору Путша Константинович. – Значит, здоров! А больных на голову князей я за свою жизнь немало перевидал! – Александром сына окрестил, – подтвердил Емельян Жировитович, удивив всех своей осведомленностью. – Он до сих пор заботится о своей служанке и даже из дочери кожемяки сделал боярыню!