– Я иду к машине! – Эстер круто развернулась. Она схватила с журнального столика ключи и выбежала из дома. В висках стучал адреналин, из носа потекла кровь от безмерных доз кокса, которым Эстер уже перестала вести счет. Она без удивления отерла кровь ладонью, размазав ее по щеке. – Такое случалось уже не единожды. – Хватит. Хватит, детка, – холодно потребовал Джонни. – Может быть, тебе хватит? – язвительно спросила Эстер. – Хватит испытывать мое терпение! Эстер нажала на кнопку ключа, и машина приветливо замигала фарами. – Ты думаешь, это правильное решение – заставить меня сделать что-то силой? – усмехнулся Джонни. – Я не вижу другого выхода. Ты разрушаешь свою жизнь на моих глазах! – крикнула Эстер, одной ногой стоя в салоне автомобиля. – Ты никуда не поедешь, – шепнул Джонни так, что Эстер его не могла услышать. Он быстро добежал до «порше» и сел на пассажирское сиденье. – Хочешь разбить машину – бей. Но я хочу присутствовать при этом, – весело подначивал Джонни. – Ты думаешь, что я не могу? Думаешь, что шучу? – Я еще надеюсь на твое благоразумие. – Мне терять нечего. А тебе есть, – многозначительно заключила Эстер и надавила на газ. С приглушенным шорохом машина тронулась с места и за несколько секунд набрала скорость в семьдесят миль в час. Эстер продолжила давить на газ, а Джонни пришел в нескрываемый восторг. – Серьезно? Ты собралась разбиться? Мы умрем вместе, потому что мы не пристегнуты, – весело засмеялся он. – Ты сумасшедший?! – испуганно спросила Эстер. Она неслась по ночной петляющей трассе со скоростью сто миль в час и едва ли контролировала ситуацию. – Ты видишь этот забор? – безмятежно спросил Джонни. Бетонный забор вырос перед их глазами из ниоткуда. В кромешной темноте белая сплошная стена толщиной в тридцать сантиметров обнажала ясную мысль – Эстер не успеет затормозить и тем более не успеет войти в поворот. Знаки, предупреждающие о снижении скорости, она оставила позади, не обратив на них внимания. – Все, я наигралась, – выпучив глаза, закричала Эстер. Она вцепилась в руль мертвой хваткой и от напряжения перестала дышать. Что она хотела доказать? Уберечь Джонни от неправильного выбора? Наставить его на путь истинный? Эстер ничем не отличалась от Джонни, когда принимала спонтанные и откровенно глупые решения. – Жми на газ! – весело крикнул Джонни. Эстер судорожно надавила на тормоз и инстинктивно выкрутила руль влево до упора. Она зажмурилась и не увидела, как машину круто развернуло на сто восемьдесят градусов. Шины жалобно заскрипели, на асфальте остались черные следы от заноса. Может быть, машину развернуло бы еще не один раз вокруг своей оси, если бы не багажник, который с хрустом и треском врезался в бетонный забор. Железо смялось в два счета. Часть багажника отлетела в сторону. Подушки безопасности сработали мгновенно. Минут десять Джонни и Эстер провели в полной тишине, ошарашенные случившимся. Они снова побывали на волосок от смерти. Джонни первым вышел из машины и на ватных ногах направился к оцепеневшей Эстер – она не могла пошевелиться и продолжала сидеть, вцепившись в руль. Ее лицо побелело и в свете луны походило на лицо утопленницы. Противоречие, в котором Джонни и Эстер жили каждый день, сейчас ощущалось явно и остро. Подвергать себя опасности, чтобы чувствовать жизнь. Страдать, чтобы в итоге быть счастливыми. Любить, чтобы расстаться. Почему так происходит? Почему она не плачет, когда надо бы зарыдать? Почему у нее не получается выдавить из себя ни слезинки? – Ты в порядке? – спросил Джонни, пытаясь вытащить Эстер из машины. – Угу, – глухо ответила она. Ночная трасса оставалась пустой. Вблизи слышался лишь шум океана, тревожно бьющегося волнами о баррикады из острых и массивных замшелых камней, и шум разгульного ветра. Джонни повалился на траву, Эстер упала рядом с ним. – Мы не можем быть вместе, – спустя длинную паузу нарушила тишину Эстер. Она еле выдавила эти слова из себя. Признавать этот факт было невероятно сложно. Ведь если это правда, и они с Джонни действительно не останутся вместе, тогда какой шанс на счастье есть у других людей? Если самое лучшее, самое подходящее, самое нужное тебе не подходит, что тогда остается? Жить короткими непродолжительными отрывками, которые обязательно закончатся? Воровать у жизни минуты, расплачиваясь за них потом долгими мучительными ночами без сна? Что им остается? Разойтись сейчас и жалеть об этом всю жизнь или доиграть сцену до финала, хотя исход ясен? – Почему ты так решила? – сухо спросил Джонни. – Мы убьем друг друга. – Нет. – Да. – С чего ты это взяла? – Посмотри на нас! Мы мало чем отличаемся! Ты тянешь меня в болото, и я иду! Потому что я хочу идти за тобой. Иногда я пытаюсь сопротивляться, но безрезультатно. Это плохо закончится. Я устала быть голосом благоразумия. Джонни расхохотался: – Ты – голос благоразумия? Оставь это вранье для кого-нибудь другого. Что ты сегодня сделала? По-твоему, это благоразумно? – Нет, но… – Что «но»? – резко оборвал Джонни. – Почему ты так груб? – вспылила Эстер. – Потому что ты сама играешь в жизнь. Я лишь твое отражение. Ты нашла во мне то, чего сама хотела. Не нравится? Тогда не ищи этого в людях. Эстер часто задышала, стараясь подавить слезы. Обвинения Джонни казались ей несправедливыми. – Разве это я сегодня стояла с героином в руках? Разве это я потянула тебя к обрыву? Я устраиваю сцены на пустом месте? О чем ты, Джонни? О чем ты? – Тебе это не нравится? Разве ты не являешься виновницей каждой нашей ссоры? Что ты сегодня сделала? Захотела ответить мне тем же? Не получится! У меня действительно нет рычагов, ты меня никогда не переиграешь на моем поле. Выбери другую тактику. Будь нормальной, например. Ну, это так, вариант. Если ты вообще такое умеешь. – Я нормальная! – отчаянно выкрикнула Эстер. – Нет, детка, нет. Ты душевнобольная. Иначе ты не лежала бы сейчас на обочине у разбитой машины черт пойми где. Плюс ко всему ты выбрала меня. И этого достаточно, чтобы сделать о тебе выводы. Извини, но я скажу тебе правду. Мой неутешительный диагноз: тебе скучно жить в принципе. Ты забиваешь пустоту. Думаешь, так можно излечиться? Ничуть. – Нашелся психолог! Наконец-то! Сама бы никогда не разобралась, – съязвила Эстер. – Я хочу сказать, что я такой же. И ты такая. Я живу с этим. И тебе придется. Добро пожаловать в клуб. Вряд ли ты найдешь что-нибудь, что сможет тебя успокоить. Я говорю правду – ты можешь принимать ее, а можешь не принимать, но ситуация от этого не изменится. – Романтические страдания бедного художника, – отмахнулась Эстер. – Больше мне нечего добавить, – заключил Джонни. – Наслаждайся. Это наше состояние, в котором мы должны пребывать. Как для растений требуются определенные условия для роста, так же и нам с тобой нужны американские горки. Это не значит, что они подходят для всех. Это значит, что мы по-другому не можем. – И что тогда делать? – Ничего. Жить. Получать за это по заслугам, – подвел итог Джонни. Жизнь влюбленных сменяли кризисы. Проблемы накладывали свой отпечаток на и без того трудные взаимоотношения. Но перед этим Джонни и Эстер бывали счастливы безгранично и искренне, как дети, освобожденные от правил и запретов. Так, утром, когда Эстер только открывала глаза, Джонни, по обыкновению подвыпивший, лежал рядом с ней на шелковых простынях и на клочке листа из маленького блокнота рисовал все самое увлекательное, что с ними случалось. Блокнот был чем-то сродни альбому, где вместо фотографий гелевой ручкой, иногда карандашом, вырисовались воспоминания, приукрашенные фантазией. Порой сюжеты выглядели хаотичными и малопонятными, но неизменно на уголке Джонни проставлял даты для Эстер. Когда у нее появлялось желание и время, она писала короткие заметки-впечатления на оборотной стороне. Внутренний мир Джонни оставался для Эстер загадкой. Они многое знали друг о друге, о многом разговаривали и делились всем, что происходило в их жизнях до встречи друг с другом, но каждый из них понимал, что эта информация не дает им, в сущности, ничего. Много непредсказуемого и нелогичного было в их поведении. Люди, живущие эмоциями, не могут определенно рассказать, что будет завтра, не то что планировать месяцы и тем более годы. Джонни был открыт перед Эстер, правдив и честен, как только мог. И если они когда-нибудь лгали друг другу, то это случалось только от самообмана. Они думали, что знали, говорили уверенно, без дрожи в голосе и без отвода глаз. Джонни твердил, что в его жизни не было большой любви до появления Эстер. А Эстер уверяла, что если бы не ее «смертный приговор», она бы осталась с Джонни на всю жизнь. Справедливо ли утверждать, что они лгали, если искренне верили в это? – Ты очень красивая. И спина, и ямочки на пояснице, – бормотал Джонни, когда гладил пальцами горячую от сна кожу Эстер. Он откидывал одеяло и целовал ее шею. Прижимал к себе нежно и бережно. В такие минуты Джонни весь обращался в чувство, в осязание, в сострадание. Он был внимателен и заботлив, он излучал спокойствие. Это были короткие моменты затишья перед бурей, когда Джонни становился покладистым и даже на некоторое время переставал употреблять наркотики и выпивать. Но минуты озарения случались так редко, что Эстер ценила каждое утро, не приносящее тревог. На завтрак влюбленные любили ходить во французскую пекарню и есть пирожные с заварным кремом и пить кофе. На маленьких столиках, покрытых клетчатыми хлопковыми скатертями, стояли вазочки со свежесрезанными ромашками. Их желтые пуговки весело смотрели вверх, обрамленные венками из белых лепестков. Цветы неизбежно пустились бы в хоровод под чудное пенье Мирей Матье, Эдит Пиаф и Сержа Генсбура, если бы имели ноги. Запах крема мешался со сладким ароматом пудры и действовал на Эстер умиротворяющее – она переносилась в беззаботное время, когда безраздельную власть над ней имел Льюис Кэррол, а не авторитет сверстников. Джонни вслух размышлял о современном искусстве, Эстер слушала внимательно, готовая в любой момент возразить. – И конечно, к такому искусству прилагается куча толкований. Гора талмудов, объясняющих смысл этого дерьма, – фыркнул Джонни и брезгливо отбросил смятую салфетку. – Что же в этом плохого? Значит, автор действительно что-то хотел сказать. Может быть, он просто сказал слишком много? – иронично спросила Эстер. Она знала, что Джонни воспримет вопрос слишком близко к сердцу и пустится в долгие объяснения. – Потому что великое искусство каждый понимает по-своему. Не нужно выжимать смысл там, где его нет. Очень часто отсутствие содержания прикрывают чем-то навязанным, притянутым за уши. Смысл один – толкований много. И если то, что сейчас называют искусством, выполнено дурно, объясняй это или не объясняй, – это мусор. Все давно уже сказано и придумано, а современное искусство призвано только впечатлять. Вспышка. Была и нет. Завтра все забудут об этом дерьме. – Так же, как и мы забудем друг о друге? – между прочим уточнила Эстер, небрежно надкусывая сладкую булочку. – А мы здесь при чем? – Потому что мы тоже вспышка. – Ну, если ты так считаешь… – протянул Джонни и посмотрел в окно. – Разве нет? Я пытаюсь объяснить твое поведение. Ты пытаешься объяснить мое. И все так запутано и непонятно. Но не слишком ли много в нас поверхностного? – Хочешь сказать, что мы тоже пустые и ничего из себя не представляем? – усмехнулся Джонни. – Нет, я не хочу так сказать. Но параллель прослеживается. Все слишком сложное, витиеватое, как правило, ложь. Истина всегда проста.