– Тогда это горькая правда. Либо ты просто прибедняешься. Как писатель, которым свойственно драматизировать, – рассмеялся Джонни и слизал крем с перепачканных пальцев Эстер. Иногда Эстер чувствовала, что Джонни принадлежит ей. Но чаще понимала, что он часть какого-то масштабного замысла, которому суждено случиться, даже если ее не станет. Она воспринимала их пару как пару котов – свободолюбивых, одиноких, но все же всегда возвращающихся в родные места. Сейчас им было уютно и тепло в объятиях друг друга. Они обрели себя. Можно сказать, что они полюбили друг в друге самих себя. Это было и высшей мерой эгоизма, и, наверное, высшей мерой любви. Ведь только себя творческий человек может любить настоящей любовью, как не может любить никого другого. – Взять моего мужа, например, – продолжила Эстер, – он не говорит о чувствах, он холоден и скуп на слова, но ему можно верить. Джонни устало закатил глаза. В последнее время он все чаще и чаще выходил из себя. – То есть тебе не нравится, как я выражаю эмоции? – Нет, все отлично. Только словам я давно не верю. – Откуда ты все, мать его, знаешь? Просто ответь? Тебе надо играть в рулетку, если ты можешь предвидеть будущее. – Почему ты постоянно орешь на меня? – повысила голос Эстер. – Потому что ты умудряешься испортить каждое наше спокойное утро! – Я? – Просто заткнись и доедай свою булку. Мы поедем на пляж. Я не хочу выяснять с тобой отношения. Я хочу отодрать тебя здесь и сейчас, но я не делаю этого, потому что в состоянии себя контролировать. Поэтому и ты воздержись, пожалуйста, от своих едких комментариев. Эстер рассмеялась и снисходительно погладила Джонни по ноге. – Туалет. Мы можем пойти в туалет. – Мы можем, а главное, мы пойдем. Но сначала допей свой кофе. Спокойные дни омрачали ссоры по пустякам, а неспокойные – грандиозные скандалы с истериками, придыханиями и заламыванием рук. Субботним днем, когда ничего не предвещало беды, Джонни напился до полусмерти. Он распластался на голом холодном кафельном полу кухни и задумчиво курил траву, глядя в потолок. Эстер давно перестала бороться с его дурными привычками и пустила ситуацию на самотек. Она успокоила себя тем, что ей нужно платить чем-то за жизнь с таким человеком. Под словом «таким» Эстер, конечно, подразумевала безоговорочный талант Джонни. Эстер нравились его вкус, видение красоты, острый ум и особенно шутки. Ей льстило, когда Джонни в волнительном предвкушении вел ее оценивать очередную работу. Эти минуты были самыми интимными в их жизни. Не то время, когда они занимались любовью, и даже не в ночные часы, когда шепотом делились тайнами, но моменты, когда Джонни, беззащитный как ребенок, воодушевленный и наивный, представлял на суд Эстер свои картины. В эти мгновения он был самым ранимым на планете. Любое случайное слово и даже неверно истолкованная мимика могли задеть его. Эстер искренне верила, что он талантлив, – ей не приходилось кривить душой, когда в очередной раз она повторяла: «Мне безумно нравится. Что тебя вдохновило?» Тогда Джонни оживал, забывая обо всех своих демонах, забывая о гнетущем чувстве пустоты, и долго и обстоятельно рассказывал о мотивах и процессе создания картины. Эстер слушала не перебивая. Она знала, что сейчас Джонни счастлив. Сейчас Джонни не чувствует боли. Сейчас нужно помолчать. – Почему ты куришь дома? – укоризненно спросила Эстер, переступая через Джонни. Она намеревалась открыть окно. Запах марихуаны заполнил кухню и уже начал проникать на второй этаж. – Чего ты докопалась до меня? Тебе вечно что-то не нравится, – огрызнулся Джонни. Его красивые блестящие волосы разметались по полу, как золотистые ниточки. Эстер смерила его недобрым взглядом. – Ты опять пьян! Ты опять накурился! Ты становишься все хуже и хуже. – Ты мне будешь о морали говорить? – нахмурив брови, спросил он. – Почему нет? – Ты? Девушка, которая ушла от своего мужа? Которая спит черт пойми с кем, оставаясь при этом замужем? Которая готова была трахаться со мной, как только мы встретились? Правда? Ты считаешь, что у тебя есть право говорить о морали? Эстер вросла в землю. Слова Джонни больно ранили ее. Унизили. Как он только осмелился сказать ей такое? Либо он лжец, который все это время притворялся, что любит ее, либо он не понимает, о чем говорит сейчас, не контролирует себя. Неужели можно смотреть на человека с такой неприязнью, если действительно дорожишь им? И тем более упрекать в том, в чем Джонни сам отчасти повинен. – Ублюдок. Ты просто ублюдок! – бросила Эстер. – Я из-за тебя ушла из семьи. Я сейчас с тобой. Ты сам меня просил приехать к тебе. – И что? Я не осуждаю тебя. Но напоминаю, что ты тоже не идеальна. – А кто идеален? Ты? Наркоман, вечно творящий херню! – сорвалась на крик Эстер. – Минуточку! Талантливый наркоман и алкоголик. – И что?! – Мне можно. – Ты так считаешь? – Я в этом уверен, – спокойно заключил Джонни. Эстер поразилась переменам, произошедшим с ним буквально за один вечер. Еще утром он был нежен, ласков и заботлив, а сейчас резал ее без ножа. А главное, за что? – Я собираю вещи. Это невозможно, – нервно заявила Эстер. Она направилась в спальню, чтобы одеться. – Отлично. Давно пора. Ты мне весь мозг вынесла своими нравоучениями, – отрешенно сказал Джонни. Эстер хотелось оказаться в любом другом месте – лишь бы не здесь. Переместиться, чтобы не видеть нахального лица Джонни и не слышать его холодного голоса. Она рассеянно кинула в сумку зубную щетку, кредитку и расческу. Первое, что попалось ей под руку. Быстро натянув на себя майку и джинсы, Эстер выбежала на улицу. – Я заберу вещи завтра. У меня нет сил больше выносить тебя. И мало у кого хватит нервов на это! – крикнула она напоследок. Грязные тротуары с розоватыми подтеками от мусора или блевотины, дома с выбитыми окнами, бездомные люди в лохмотьях и запах мочи внезапно окружили ее. В какой момент она свернула не туда и как долго продолжала идти, Эстер не знала. Мимо проходили незнакомцы, как тени. Они о чем-то разговаривали и даже смеялись. До слуха четко доносился детский плач – скрипучий и нарастающий. Эстер шла по наитию, сама не зная куда. Ноги еще держали ее, но она уже ощущала нестерпимую усталость. Еще немного, и Эстер рухнет на землю. Эстер нашла лавочку неподалеку от придорожного бара и легла на нее, не беспокоясь о чистоте изрисованных краской досок. Сил держать спину больше не было. Эстер бесцельно скользнула взглядом по ночному небу в попытке найти хоть одну сверкающую звезду, но безрезультатно – мрак и в душе, и в небе. Приступ необъяснимой, мучительной тревоги, сопровождаемой страхом перед необъяснимой опасностью, сковал ее. Впервые панические атаки начались у Эстер после того, как Джонни всю ночь провел в лихорадке. Его тошнило, только не выворачивало наизнанку, поднялась сильная температура, начался бред. Эстер хотела позвонить в скорую, но Джонни категорически запретил ей это сделать. Ту ночь она провела без сна – поила его, смачивала лоб холодной водой, держала волосы. Страх был удушающим, но слечь в постель или забиться в угол не было времени – Джонни требовалась ее помощь. Через несколько дней он полностью восстановился, но сильно исхудал. Смеялся. Уверял, что просто отравился. В дальнейшем панические атаки возвращались к ней не единожды – Эстер знала наверняка, что надо просто переждать – уже через несколько часов станет легче. На лбу выступила испарина. Ей захотелось укрыться где-нибудь, почувствовать что-то родное и теплое. Родительский дом? Муж? Джонни? Куда бежать? Где бы она хотела оказаться сейчас? Эстер поднялась с лавки и села. Зачем ей это все? Еще немного стресса, и случится нервный срыв. Еще чуть-чуть, и она будет собирать себя по частям. Действительно ли эта любовь стоит того? Да и любовь ли это, если она разрушает ее? У Эстер закружилась голова. Ни на один из ее вопросов не было единственно верного ответа. Она может лишь предполагать и идти на ощупь, прислушиваясь к ощущениям. А ощущения настойчиво твердили ей, что пора уехать. Куда угодно, но подальше от Джонни. К такому решению Эстер не была готова. Оно ей не нравилось, поэтому Эстер отвергала его. И здравый смысл отвергала тоже. Эстер выбрала в интернете ближайший отель и сняла номер. Комната оказалась небольшой, но, к счастью, стены были выкрашены кремовым цветом. Темная палитра давила на нее во время панических атак. Сопротивляться унынию не хотелось. Анализировать поведение Джонни тоже. Он опустошил ее. Не осталось ни радости, ни боли, одно лишь удушливое чувство беспокойства и одиночества. Что приложить к истерзанной душе? Какое лекарство найти? Эстер прижала одеяло к сердцу, как будто закрывая в себе брешь. Не в силах побороть тревожность, она все же села за стол, взяла ручку и бумагу. Эстер решила излить свои переживания отельному блокноту. Она напишет все, что приключилось с ней за последнее время. На шероховатом листе появились первые неразборчивые строчки: Я пришла в ярость. Джонни вывел меня из себя в очередной раз. У него это получается естественно и просто, ему не требуются весомые причины. Я чувствую, что мы преодолеваем какую-то запретную грань, которая неминуемо приведет к необратимым последствиям. За себя я переживаю меньше, чем за будущее Джонни. Хотя бы потому, что у Джонни оно есть. Всеми возможными силами я стараюсь быть мудрее, контролировать ситуацию и не потерять остатки рассудка. На мне короткое коктейльное платье. Заплаканная, отчаявшаяся и пьяная, я выскочила на улицу, чтобы отыскать этого дрянного художника. Я не знаю, где мы находимся. Какой-то очередной злачный бар или клуб. Я не вполне осознаю, что со мной происходит, наркотики делают свое дело. Идея просто ужасная. Я бегу по переулкам незнакомого района на каблуках, подчиняясь лишь собственной интуиции. Запутавшись в лабиринтах безлюдных улиц, я запаниковала и села на обочину рядом с первым попавшимся домом, чтобы снять туфли – бегать в них невозможно. Перед глазами поплыли дома напротив, небо слилось со звездами, а окутанная сумраком трава, как в стекле калейдоскопа, принялась менять свой узор. Я наклонилась над газоном и грязно выругалась: «Джонни, дрянь, из-за тебя я сижу черт-те где и совершенно не понимаю, как вернуться обратно». Телефон я, как всегда, потеряла. По крайней мере, у меня нет ни единого предположения, где я могла его оставить. В абсолютной тишине раздался заливистый смех. Я обернулась в сторону голосов и увидела автоматически загоревшийся фонарь где-то через два блока от меня. Парни громко переругивались между собой и разговаривали, как полагалось в данной ситуации, о разных окологенитальных мерзостях. Я безошибочно расценила это как дурной знак. Парни неторопливо и неизбежно приближались ко мне. «Твою мать, этого только не хватало», – подумала я. На четвереньках, прихватив с собой туфли, я доползла до крыльца соседнего дома. Сейчас ход моих мыслей и действия кажутся мне смешными, но тогда я была абсолютно уверена, что у меня есть возможность остаться незамеченной. «Сяду на скамейку, сделаю вид, что я просто вышла подышать воздухом». Я судорожно натянула подол платья как можно ниже и приняла непринужденный вид. Тем временем парни практически поравнялись с домом, но голоса их стали приглушенными. Они видели, как нелепо я постаралась скрыться, и сразу разгадали мой нехитрый замысел. Изображая невозмутимость, я картинно сложила руки на коленках. Напомнило комичную сцену из мультиков, когда главному герою говорят: «Веди себя естественно». Что ж, выходит, актрисой мне не стать. – Привет, как дела, красотка? – спросил первый, более храбрый юноша. На вид ему было около двадцати. У него была подтянутая фигура и хорошенькое смазливое лицо. Уложенные гелем светлые волосы намертво прилипли к голове и напоминали борозды для посадки картофеля. Его приятель, сутулый, с кривыми зубами, выглядел более устрашающе. Наверное, потому, что вид у него был как у начисто отбитого идиота. Лицо второго исказила многообещающая ухмылка, и он шумно сплюнул на асфальт. Я промолчала, наивно полагая, что это даст им исчерпывающий ответ. Но пьяные и явно что-то принявшие парни не дрогнули под моим суровым взглядом, а лишь развеселились. Второй подросток нырнул рукой во внутренний карман жакета и, стоя в такой странной позе, заговорил со мной: – Хочешь, я покажу тебе, что спрятано здесь у папочки? – нахально спросил он, и оба мерзко рассмеялись. Из кармана вынырнула рукоять пистолета так, чтобы я могла его увидеть. – Иди сюда, цыпа. – Попробуй удивить меня, кусок дерьма, – необдуманная фраза слетела с губ. Почему-то мне не верилось, что оружие у него настоящее, и еще больше не верилось, что он может им воспользоваться. Блондин с зачесанными волосами прошел половину расстояния до крыльца дома и, заметив, что я растеряна, но не напугана, по крайней мере внешне, сильно разозлился. Он дерзкой размашистой походкой вмиг долетел до меня, схватил за шею и навис над моим лицом, как будто хотел поцеловать. Все произошло так быстро, что я не успела и дернуться в сторону двери. Второй подросток предусмотрительно остался наблюдать за происходящим со стороны, чтобы не вляпаться в историю, если что-то пойдет не так. Я не знаю, что произошло со мной, когда я бесстрашно вцепилась ногтями в лицо блондина, дышащего мне в лицо. Возможно, сработал инстинкт самосохранения, или количество выпитого исказило мою действительность, но в любом случае подобное решение было опрометчивым и даже опасным. Я не отдавала себе отчета, что могло бы произойти со мной позже. Блондин с пронзительным криком отнял руку от моей шеи и шарахнулся в сторону.