Всего было двадцать купюр. Кто-то отправил Беате Лихтенбергер десять тысяч евро. 10 Этой ночью Йона не спал вообще. Он чувствовал себя так, как будто ему на грудь повесили несколько килограммов свинца, который не давал ему спокойно дышать. Как будто все, что было до этого, было недостаточно ужасным. Теперь у него были еще и деньги, с которыми он не знал, что ему делать. Первое, что пришло ему в голову, было отнести деньги обратно. Хотя он уже открыл конверт – не мог же он его просто снова заклеить. Можно было взять новый конверт, но тогда нужно было указать на нем адрес. Отправитель написал адрес от руки, может быть, он часто так делал. Или всегда. Могло быть и так, что это было не первое денежное отправление подобного рода. То, что в этот раз на конверте будет напечатанный адрес, приклеенный на отдельной бумажке, может смутить Беату Лихтенбергер. Если она увидит совершенно другой почерк, то это может насторожить ее. О том, чтобы оставить деньги у себя, не могло быть и речи. И не только потому, что это могло быть расценено как кража, а потому что Йона очень боялся, что их у него кто-нибудь обнаружит. Может быть, выбросить? Йона перевернулся на живот. Это была бы самая глупая идея из всех: выбросить в мусор десять тысяч евро, зная, что их рано или поздно будут искать. Нет, их нужно было вернуть обратно Беате Лихтенбергер. В конце концов он принял решение в пользу неподписанного конверта. Хотя в таком случае, конечно, была опасность того, что она примет содержимое конверта за какие-нибудь рекламные материалы и выбросит его, не открывая. Но тогда это сделает она, а не он. Или… Может быть, существовала возможность разом расставить все точки над i. Если бы он сделал то, что хотел сделать с самого начала, – поговорить с ректором, с Карлом Шраттером. Они обменялись парой электронных писем еще до того, как он приехал, и Шраттер показался ему человеком, открытым миру. Йона верил, что тот не будет сразу выходить из себя, если узнает об Эланусе. С записками дело обстояло бы иначе. Вдобавок он украл почту из чужого ящика, который принадлежал домам, за которыми он до этого шпионил… Нет. Это тоже была плохая идея. Йона перевернулся на другой бок. Все-таки он остановился на неподписанном конверте. Из всех плохих идей эта оставалась самой лучшей. Ощущения от прогулки по городу с десятью тысячами евро в карманах были для Йоны в новинку. Он был, конечно, всегда осторожен, когда носил с собой Элануса в алюминиевом чемоданчике, но вероятность потерять простой конверт была намного больше. Весь день до обеда он искал ответ на вопрос, как наиболее незаметно засунуть конверт в почтовый ящик Беаты Лихтенбергер. Он был занят этим настолько, что прослушал вопрос, который задала ему преподаватель статистики, и незамедлительно получил замечание. Марлен, сидевшая перед Йоной, обернулась и посмотрела на него изучающим взглядом. Он с трудом выдержал ее взгляд. Догадывалась ли она, что дрон, который она обнаружила, принадлежит ему? Да нет, ерунда. Она же не ясновидящая. А по его лицу нельзя было прочитать то, что он ощущал, как бы он ни был занят своими мыслями. Он склонил голову и сделал вид, как будто напряженно читает что-то в своем учебнике по статистике. Больше всего он хотел бы сейчас, чтобы лекция закончилась. Как только преподаватель собрала свои вещи и направилась к двери, он вскочил и выбежал из аудитории. Через час начинался семинар по информатике, и, если получится, он успеет сбегать до дома Лихтенбергера и обратно. Как бы он ни хотел, чтобы эта история с конвертом закончилась, торопиться было бы очень неразумно. Самым важным здесь было статься незамеченным. Нужно было время, чтобы выждать подходящий момент. Он сел на одну из свободных скамеек на территории кампуса, но долго там не задержался, а принялся бродить бесцельно вокруг, опустив взгляд на землю, чтобы никто не заговорил с ним. В какой-то момент он обнаружил Линду, которая под ручку с подругой направлялась в столовую. Она небрежно связала свои волосы на затылке в хвост, от плавности в ее движениях не осталось и следа. Недалеко от здания, к которому они шли, она остановилась, попрощалась с подругой и отошла на пару шагов в сторону. Она прислонилась к дереву, обхватив себя руками. Йоне показалось, что она плакала. Он прислушался к себе. Может, подойти к ней? Поговорить и утешить? Нет. Он понятия не имел, что она может сказать. А его ночные мысли о признании в том, что записка в ее сумке – это его рук дело, становились вообще невыполнимым делом после того, как он увидел ее прямо перед собой сегодня. У него не хватило бы смелости. Это было и просто, и стыдно одновременно. Йона пожал плечами и пошел обратно той же дорогой, которой пришел сюда. Перед административным зданием он остановился. Может быть, сейчас как раз подходящий момент для того, чтобы поговорить со Шраттером. Как-никак, ректор всячески воодушевлял Йону на то, чтобы тот приехал в университет, так что был хотя бы один человек, которому было дело до Йоны. Хотя он, конечно, даже не подозревал, какие проблемы заработал себе тем, что пригласил его. Йона открыл большую стеклянную дверь, вдохнул искусственный апельсиновый запах моющих средств и поднялся по лестнице на второй этаж. Может, хоть в этот раз повезет и Шраттер будет на месте. В прямом разговоре будет проще понять, насколько честным можно быть с человеком. Дверь в секретариат была прикрыта, но он все равно постучал, прежде чем открыть ее полностью. Секретарь отвернулась от экрана своего компьютера и серьезно посмотрела на Йону. – Здравствуйте. Что я могу для вас сделать? – Я, как и прежде, очень хотел бы поговорить с д-ром Шраттером. Я уже был здесь, вероятно, вы помните меня. Я Йона Вольфрам, я получил стипендию по инженерной математике для одаренных людей. Уголки ее рта и брови поднялись одновременно. – Да, верно, мы говорили с вами о пятнице, но д-р Шраттер только недавно просил меня назначить новое время для встречи, ведь он, в конце концов, хотел бы с вами познакомиться. Вот только сейчас его, к сожалению, снова нет на месте. У него много дел, после того, как… – Она запнулась на полуслове. – Ну, вы, наверное, и сами уже знаете. Йона кивнул головой: – Конечно, д-р Лихтенбергер был одним из моих преподавателей. Кто бы мог подумать, что случится такое. – Для всех нас это было просто шоком. – Женщина сняла очки и осторожно потерла глаза так, чтобы не стереть косметику с глаз. Как же ее зовут? Йона встречался с ней уже в третий раз, но ни разу не обратил внимание на табличку рядом с дверью. Он подошел ближе к письменному столу и попытался взглянуть на письма, лежащие на нем. Адреса на конвертах, подумал он, ощущая чувство неловкости в желудке. Вчера это мне очень даже помогло. Но уже с первого взгляда на письма он понял, что все они были адресованы д-ру Карлу Шраттеру. Однако на светло-синей пластиковой карточке, прислоненной к монитору компьютера и бывшей, вероятно, пропуском на въезд, стояло другое имя: Андреа Гиллес, ассистент ректора. – Это же такой шок для уборщиц, которые его обнаружили, – задумчиво произнес Йона, ввернувшись к теме разговора. Это прозвучало так, как будто он обращался сам к себе. – Да. – Андреа Гиллес – если ее действительно так звали – снова надела очки. – Одна из них сказалась больной и даже провела ночь в больнице. Замечательно. Еще и это будет давить на его совесть. Он вжал ногти в ладони. – А уже известно… в общем, есть ли уже факты, почему д-р Лихтенбергер… то есть почему он… – Вам интересно, правда? – Гиллес прервала его заикание, поднявшись с места и положив ему ладонь на руку. – Это коснулось многих наших студентов, но даже если бы мы знали, нам нельзя было бы говорить. – Да, конечно. – Мне очень жаль, что все так случилось, едва вы приехали. Было бы лучше, если бы ваше пребывание здесь началось с более позитивных моментов. Может случиться, что все произошло так именно потому, что я приехал, подумал Йона и, к своему ужасу, заметил, что слезы вот-вот покатятся из его глаз. Кажется, Гиллес тоже это заметила. – Ах ты, боже мой, – сказала она с сочувствием. – Извините, мне стоило подумать, прежде чем говорить… Вам ведь всего шестнадцать, не так ли? – Семнадцать. – Как будто плюс минус два или три года играли какую-то роль. Но, возможно, Андреа Гиллес была достаточно наивна, чтобы не принимать его всерьез из-за какого-то простого числа. – Не беспокойтесь, я как-нибудь с этим справлюсь, – пробормотал он. – Просто это в первый раз, когда подобное происходит с человеком, которого я знал. – Так, сейчас поднять глаза и мужественно улыбнуться. – Пусть даже и не особенно хорошо. Просто это еще и в первый раз, когда я не могу спать из-за страха, что все это из-за меня, – мысленно добавил Йона. – И еще потому, что у меня в кармане десять тысяч евро, которые я непреднамеренно украл и ношу теперь везде с собой. Не хотите ли посмотреть? Он чуть не рассмеялся, когда в полной мере осознал весь абсурд сложившейся ситуации. Но смех был бы сейчас крайне неуместен. Он ни в коем случае не хотел «стереть» с лица ассистентки ректора задумчивое выражение сочувствия. – Лучше я пойду сейчас, наверное, – тихо произнес он. – Если вам будет удобно, то я подойду завтра еще раз… или… – Он сделал вид, как будто ему только что в голову пришла идея. – Или вы дадите мне телефон д-ра Шраттера. Возможно ли это? Тогда мы могли бы напрямую договориться о встрече и, что вполне вероятно, обговорить какие-то вещи уже по телефону. Гиллес решительно покачала головой: – Мне очень жаль, но я не могу этого сделать. По этому поводу я получила от ректора совершенно четкие указания. Однако вы могли бы отправить ему письмо по электронной почте. – Она взяла бумажку, на которой и написала адрес почты. – Вот, возьмите. Вы сможете лично общаться с г-ном Шраттером. Так делают многие студенты, да и г-ну Шраттеру так больше нравится. carl.schratter@hessuniversity.com Йона взял бумажку с адресом и кивнул головой, внешне изображая благодарность. Изнутри его переполняла досада. Да, конечно, он мог бы написать Шраттеру электронное письмо, это было бы уже хоть что-нибудь. Но послать Элануса в поисках ректора он все же не мог. Он отсидел семинар, с самого начала даже не попытавшись понять, о чем говорил преподаватель. Он был слишком занят планированием своих последующих действий. Во-первых, нужно было вернуть конверт с деньгами. Почтовый ящик висел так, что можно было бросить в него конверт, просто проходя мимо – нужно только действовать более или менее ловко. Тогда ему не нужно будет убеждаться в том, что за ним никто не следит из дома. Через просвет в шторах. Красных шторах. Тогда он сможет вздохнуть и попытаться больше узнать о Лихтенбергере. Узнать истинную причину его самоубийства, настоящую, вескую причину… Или у профессора просто была депрессия? Мама Йоны потеряла свою подругу лет шесть или семь назад. У нее была страшная депрессия, а потом она переборщила с какими-то таблетками. Если выяснится, что Лихтенбергер был болен… Тогда еще более вероятным будет тот факт, что новость об этой чертовой записке стала последней каплей.