Йона закрыл лицо руками. Ему не выбраться из этого дела невиновным. Никак. Но если уж дело обстояло так, то он хотел хотя бы понять, что же натворил именно он. И он соберет столько информации, сколько сможет. На улице почти никого не было, только одна седовласая дама, выгуливавшая своего терьера. Йона приблизился к дому Лихтенбергеров так осторожно, словно тот мог в любую секунду взлететь в воздух. Руку с конвертом он засунул глубоко в карман куртки. Впереди висел почтовый ящик. Матовая алюминиевая поверхность, крышка отверстия закрыта. Еще примерно двадцать шагов. Йона быстро оглянулся – позади никого не было. Десять шагов. Он достал конверт из кармана, в лучшем случае ему удастся бросить конверт обратно одним быстрым движением. Достать руку, поднять крышку, засунуть деньги, закрыть крышку и ни в коем случае не останавливаться. Вот, сейчас. Тыльной стороной кисти руки он поднял крышку ящика и опустил через отверстие письмо. К сожалению, немного криво. Конверт зацепился за край щели, нагнулся вперед и упал на землю. В своем порыве сделать все быстро Йона отдалился шага на три от почтового ящика, поэтому ему пришлось быстро вернуться. Он наклонился, поднял конверт и наконец засунул его в щель ящика. Идиот. Криворукий идиот. Однако можно было ругать себя сколько угодно, это все равно не помогло бы сейчас. Йона посмотрел наверх – в окнах никого не было видно. Как говорится, нет худа без до… – Ты что здесь делаешь? Он мгновенно обернулся, вскрикнув, словно получил удар током. Прямо перед ним, нахмурив брови, стояла Марлен. В руке у нее был букет цветов, завернутый в бумагу. – Я? Я… я… Она пробежала взглядом по нему вниз и снова вверх. – Ты ведь только что что-то бросил в почтовый ящик, так? Сердце Йоны все еще билось как бешеное, но его мозг уже начал работать со свойственной ему скоростью. Если бы он стал отрицать явные вещи, то это показалось бы подозрительным. – Да, – признался он. – Но об этом никто не должен знать. Она наклонила голову набок – Йона до сих пор наблюдал такое только у кошек: – Почему нет? Он вздохнул: – Чтобы объяснить это, мне потребуется какое-то время, и, кроме того, я больше не хотел бы стоять здесь. Ты понимаешь? У него действительно уже созрело объяснение, которое было бы довольно убедительным до тех пор, пока Марлен не узнала бы от вдовы Лихтенбергера о реальном содержимом конверта. – А ты? – Он кивнул в сторону букета. – Для кого эти цветы? Она взглянула вверх на окна, точно так же, как сделал Йона до этого: – Они для госпожи Лихтенбергер от студенческого актива. Я недавно здесь в университете, но больше никто не захотел пойти. Они хотели, чтобы посыльный принес эти цветы и открытку, но мне показалось, что это как-то безлично… Правда ли то, что она говорила? Йона искал смущение в ее удивительно зеленых глазах, но ничего похожего не нашел. Марлен все еще внимательно наблюдала за ним. – Хочешь пойти со мной? Или предпочитаешь тайно выражать свое сочувствие через почту? Она подумала, что он бросил в почтовый ящик открытку с выражением сочувствия. Это было хорошо, даже очень хорошо, потому что было близко к той лжи, которую он придумал, чтобы рассказать ей в случае необходимости. – Ну, пойдем уже. – Она не отставала. – Мне тоже все это не нравится. Когда я соглашалась, то представляла это себе совсем по-другому. – Она перевела взгляд на входную дверь и вздохнула: – Больше всего я хотела бы сейчас развернуться и уйти, но это стало бы невыполненным пунктом в моем списке. Он совершенно растерянно смотрел на нее, так как она в умиротворении качала головой. – Ты конечно же не понимаешь, что я имею в виду, да это и не имеет значения. Ты пойдешь со мной? Вдвоем это не так неловко. Йона не понимал до конца, почему он согласился, и в тот момент, когда он кивал головой, он уже сожалел об этом. Было ли это из-за того, что его совесть была нечиста? Из-за чувства хотя бы взглянуть на ту боль, причиной которой был, вероятно, он сам? Или это была своего рода форма извращенного любопытства? Марлен вытащила ручку из своей сумочки и протянула ее Йоне: – Подпиши открытку. На ней уже было нацарапано по меньшей мере пятьдесят или шестьдесят подписей; Йона отыскал одно из немногих свободных местечек и неуклюже вписал свои инициалы. В это время Марлен уже нажимала на кнопку звонка. Прошло много времени. Так много, что в Йоне уже зародилась надежда на то, что можно снова уйти ни с чем, но Марлен не сдвинулась с места. Прошла вечность, вполне ощущаемая вечность до момента, когда дверь слегка приоткрылась. – Да? – Женщина, которая появилась в дверном проеме, казалась скорее усталой, чем находящейся в трауре. Свою серую футболку она небрежно наполовину заправила за пояс джинсов, темные волосы были собраны на затылке в пучок. – Вы госпожа Лихтенбергер? Ее взгляд стал более внимательным. Настороженным. – Да. А вы кто? – Меня зовут Марлен Дорник, я была студенткой вашего мужа. – Она обстоятельно свернула бумагу от цветов, пока поднималась по лестнице к двери: темно-фиолетовые лилии, между ними пара белых цветов и очень много зеленого. – Нам всем очень жаль. Ваш муж был прекрасным преподавателем, он… нам действительно будет его не хватать. – Голос Марлен стал заметно тише. Она протянула женщине сначала руку, а потом подала ей букет цветов. Настороженность Беате Лихтенбергер не исчезла, скорее наоборот. – Спасибо, – сказала она сдержанно. – Скажите, а есть особая причина, по которой сюда пришли именно вы? Вопрос не касался Йоны, который уже преодолел на пути к двери две из трех ступеней лестницы. Если он правильно истолковал взгляд госпожи Лихтенбергер, то понял почему. Он не был студенткой. Не был девушкой, которой мог бы интересоваться преподаватель. – Почему именно я? – Вопрос явно застал Марлен врасплох. – Ээ… нет. Никакой особой причины нет. – В любом случае, спасибо. – Женщина посмотрела на улицу, как будто хотела проверить, не наблюдал ли кто-нибудь эту сцену, затем одобрительно посмотрела на цветы: – Они очень красивые. Я бы пригласила вас войти, но… Марлен быстро покачала головой; Йона присоединился к ней, сам того не замечая. – Мы ни в коем случае не хотели вас потревожить. Примите еще раз наши соболезнования. Они ушли. Йона ощущал, что их уход был похож скорее на бегство. Беата Лихтенбергер не смотрела им вслед, она уже закрыла дверь своего дома. 11 До следующего перекрестка они не сказали друг другу ни слова. Удивление и беспокойство ожесточенно боролись внутри Йоны. Вдова Лихтенбергера не показалась ему женщиной, убитой горем. Но это, конечно, могло только показаться. Есть люди, которые страдают глубоко внутри. Эта боль может разрывать их изнутри, но по ним ничего не будет видно. Самым странным Йоне показался испытующий взгляд, которым женщина разглядывала Марлен. Она смотрела так, словно спрашивала: И ты тоже с ним?.. Если Йона все правильно понял, то тот факт, что причиной самоубийства преподавателя стало его письмо, становился все менее правдоподобным, если уж все равно его жена все знала о легкомысленных выходках мужа. И все же ощущение, что его совесть была нечиста, не отпускало Йону. Сначала он наблюдал за домом Лихтенбергера ночью, а на следующую ночь преподаватель покончил жизнь самоубийством. А между этими событиями была его выходка с письмецом. Я знаю твой секрет. Йона непроизвольно посмотрел на Марлен, которая шла впереди него. У нее он спрятал такую же записку. А она вообще нашла ее или нет? И прочитала ли? Если да, то как она ее истолковала? – Пойдем что-нибудь выпьем. – Марлен повернулась к нему и улыбнулась. – Через пару улиц есть симпатичное кафе. Мне кажется, я твоя должница – ты проводил меня только что, а пару дней назад ты помог мне с заданиями. – Ее лицо вдруг сразу стало серьезным. – Это случилось после последней лекции Лихтенбергера, ты хоть это понимаешь? Она не ждала ни его ответа, ни его одобрения, а просто шла дальше. Он же удрученно следовал за ней. Кафе, в которое она его привела, выглядело действительно очень даже мило. Обстановка была похожа на атмосферу блошиного рынка – здесь были кресла и диваны, стоявшие в беспорядке в зале, стулья, которые не подходили друг другу, на стенах картины разных размеров и стилей. Марлен целенаправленно направилась к серо-голубому дивану в полоску, который вместе с двумя светло-зелеными, обтянутыми тканью деревянными стульями стоял возле круглого столика. – Двойной эспрессо и кусок малинового торта, – крикнула она официанту, проходя мимо него. – А ты что будешь? Вопрос предназначался Йоне, у которого при мысли о кофе и торте переворачивало желудок. – Пожалуйста, большой стакан воды. Марлен бросила куртку на диван, затем уселась сама: – А тебя очень выгодно угощать. Воды! Йона выдвинул один из зеленых обтянутых стульев и тоже сел. Как только он увидел, как Марлен поставила свою сумку на колени и стала копаться в ней, он прикусил губу. Если она сейчас вытащит его записку и сунет ее ему под нос, он просто во всем признается. Даже если ему будет непонятно, откуда она могла узнать о том, что это он подсунул ей записку. Йона точно помнил, что она в тот момент отвлеклась. Но, может, кто-нибудь другой застукал его за этим занятием и затем предупредил Марлен?