Черныш погрозил ему кулаком. – Мелкий паршивец! – Хватит дурачиться! – оборвал их Шань. – Давайте послушаем братца Пина. В камере воцарилась тишина. Шань говорил редко, поэтому каждое его слово имело большой вес. Пин, довольный всеобщим вниманием, сплел между собой короткие пальцы и произнес: – Поскольку ты уже здесь, лучше смириться с судьбой. Кого волнует, что тебя подставили? Да никого! Зашел в камеру минуту назад – а уже ноешь… Если хватило ума влезть в неприятности, то наберись мужества и признайся. Я спрашиваю еще раз: за что тебя посадили? – Я и правда ничего не сделал! – Хан решил переубедить «судью». – Меня подставили. Во всем виновата девушка. Пин выругался, вдруг изменившись в лице. – Девушка? Малец, так ты по «цветочному приговору»? Хан слышал, что на сленге это означало изнасилование, которое даже в тюрьме считалось самым позорным преступлением. Черныш бросился к Хану и опрокинул его на пол еще одним мощным пинком. – Он темнит, дело явно нечисто! Пин попал в точку, а? – Нет-нет, я вовсе не… – попытался вставить Хан. – И кто ты после такого?! – заорал Черныш, пиная Хана снова и снова. Тот извивался на полу, уворачиваясь от ударов. – Нет, я не вру, меня подставили… Теперь Хана избивала вся троица «присяжных», поэтому больше он не смог произнести ни слова. Ему оставалось только свернуться клубком и поднять руки, защищая голову. Когда сильный удар пришелся в затылок, Хан в отчаянном рывке дотянулся до чьих-то ног и схватил их что было силы. Обладатель ног рухнул на койку. – Ах, ты еще и сопротивляться будешь! – прошипел Шунь, безуспешно пытаясь освободиться. – Ну, сам напросился! – прорычал Пин и ударил Хана в живот. Тот замер, сунув руки под мышки и потеряв от боли способность двигаться. Шунь вскочил и выместил гнев еще серией пинков. Хан мог только глухо стонать. – А парнишка сильнее, чем кажется, – заметил Черныш, нанося последние удары беспомощному Хану. – Что теперь? Пин откинулся на спинку своей кровати и посмотрел на свернувшегося калачиком Хана. – Раз он решился на грязное дело, давайте отмоем его дочиста. – Верно! – Черныш кивнул. Втроем с Шанем и Шунем они схватили Хана и поволокли его в сторону туалета. Тот смог наконец восстановить дыхание и открыть глаза уже на холодном кафеле. Черныш и Шань прижали его к полу, а Шунь расстегнул на нем брюки. – Ты что делаешь?! – завопил Хан, отчаянно сопротивляясь. Не обращая на крики внимания, Шунь одним движением стянул с жертвы брюки вместе с трусами. Не на шутку испугавшись, Хан заорал во весь голос: – Ублюдки! Пустите! Пин, стоявший в дверях, нахмурился. – Тише, не то охранники прибегут. Шань сунул в рот Хану грязную тряпку, и теперь парень издавал только приглушенное мычание. – Ты плохо себя вел. Сейчас мы тебя отмоем, тогда начнешь жизнь с чистого листа, – приговаривал Шунь, вынимая из-под раковины стиральный порошок. Он щедро посыпал порошком промежность Хана. Кожу начало жечь, и Хан брыкался так неистово, что смог раз или два ударить Шуня. Тогда Черныш скрутил Хану руки, а Шань, улучив момент, крепко прижал обе его ноги к полу. Шунь метнулся к раковине и стал что-то искать. – Возьми мою, она новая, щетина жесткая, – подсказал Черныш, злобно усмехаясь. – Точно! Шунь вернулся с зубной щеткой, и Хан, поняв, что его ждет, закричал сквозь вонючую тряпку так громко, как мог. Шунь опустился на колени и провозгласил, размахивая зубной щеткой: – Давайте же, братья, очистим плоть и душу этого грешника! Плеснув на стиральный порошок воды, он принялся тереть промежность Хана щеткой. Тот впился зубами в кляп, чтобы не потерять сознание от жгучей боли и унижения; слезы ручьями лились по его щекам. Время словно застыло, и Хану чудилось, что он страдал целый год, а может, и сотню лет. – Чего шумите? – донесся голос из камеры. Шунь обернулся и увидел у двери Ду Минцяна, потирающего спросонья глаза. – Не твое дело, иди отсюда! – рыкнул Черныш еще свирепей, чем обычно. – Как это не мое дело? – возмутился Ду. – Нам завтра вставать рано, а ты мне спать не даешь. – Ты совсем страх потерял? Черныш отпустил Хана, шагнул к Минцяну и сильно его толкнул. Тот схватился за стену, чтобы не упасть. – Эй! Я же ничего такого не сделал! – воскликнул Ду. Хотя Черныш уже готовился к бою, Пин вдруг объявил: – Ладно, хватит. Пора на боковую. Возражать ему Черныш не посмел. Тут в туалете раздался шум возни. Не успел Черныш и глазом моргнуть, как Хан прошмыгнул мимо него и бросился к двери камеры. – Держи его! – крикнул Пин, но было поздно. Хан уже выплюнул кляп и, вцепившись в решетку на окне, завопил во все горло: – Помогите! На помощь! Пронзительный вопль разбудил заключенных в других камерах, и вскоре отовсюду послышались ругань и ворчание. Некоторые тоже начали что-то кричать, и в тюрьме воцарился хаос. – Черт тебя дери, заткнись уже! Черныш подскочил к Хану, схватил за горло и попытался оттащить от двери. Однако тот, продолжая голосить, теперь лишь немного приглушенно, держался за решетку с отчаянной силой. Шунь и Шань выбежали из туалета. – Оставь его! – велел Шань, оценив ситуацию. – Все по нарам! Шунь, недолго думая, подбежал к своей кровати. Черныш понял, что быстро успокоить Хана не удастся, и тоже вернулся на место; Шань забрался на верхнюю койку. Ду Минцян, покачав сокрушенно головой, последовал их примеру. Хан, утратив всякое самообладание, вопил без остановки. Вдруг во всем тюремном блоке зажглись лампы. Пин и остальные вскочили на ноги, стараясь изобразить заспанные лица для камеры видеонаблюдения над дверью. Яркий свет словно отрезвил Хана. Он перестал кричать и, осознав, что стоит голым ниже пояса, стал натягивать брюки. – Камера четыреста двадцать четыре, что у вас случилось? Хан на мгновение замер от испуга, затем поднял глаза и увидел рядом с вентиляционным отверстием динамик, из которого и доносился голос охранника. Устройство связи находилось у койки Шуня, поэтому он приподнялся на кровати и сказал в микрофон: – Новый заключенный недоволен нашим правосудием и не желает встать на путь исправления. Говорит, он невиновен, потому и зовет на помощь. – Нет… Неправда! – Хан стоял слишком далеко, и его не услышали. Ответа из динамика не последовало, но свет по-прежнему горел, что вызвало новый поток ругательств и жалоб из всех камер. – Тихо! – снова раздался голос, теперь из коридора. Удары дубинок по дверям действовали мгновенно – заключенные тут же замолкали. – Ну что, допрыгался? – злобно бросил Хану Шунь. Черныш указал пальцем на Ду, лежащего на своей койке. – А ты держи язык за зубами. Ду не ответил, как будто разом оглох и онемел. Шаги приближались, и вскоре в окне камеры 424 выросла фигура охранника; за его спиной маячили еще двое. Когда привезли новых заключенных, этого надзирателя в тюрьме не было. Увидев незнакомое лицо, он спросил у Хана: – Новичок? Тот поспешно закивал, рассчитывая на спасение. Охранник нахмурил брови. – Это ты звал на помощь?