– Так, вы играть будете? – опять нетерпеливо спросила Катя. Все это время она была занята какими-то сложными вычислениями и не очень прислушивалась к нашему разговору. – А в «базар» ты что-нибудь снесла? – поинтересовался я. – Я, может быть, сейчас возьму «базар», – ответила Катя. – Что же, дело хозяйское, конечно, – произнес я. – А если я сейчас с одного раза закончу? – Это будет с твоей стороны очень большое свинство, – серьезно ответила сестра. – Так берешь «базар» или не берешь? – Беру, – решительно заявила Катька и сгребла карты, лежавшие на столе. Она выложила трех тузов, потом задумчиво пожевала губами и вернула на стол червонную тройку. – Что это вы с матерью все мусор какой-то в «базар» кидаете, а? – злобно спросил я. – «Картинки» приберегаете? Смотрите, не копите богатства на земле, как говорится… Я взял карту из колоды. Это был еще один джокер. Я стал перекладывать его в руке с места на место, прикидывая разные комбинации. Шансы покончить все одним ударом у меня были неплохие. Я приложил джокера к двум королям, хотя можно было и к десяткам, и к пиковому тузу с пиковой дамой. Н-да, одной карты не хватает, чтобы все сложилось… Так, а что отправить в «базар»? Лучше всего девятку бубен. Она совершенно ни к чему. Опасно, конечно… Маме или Катьке эта карта может оказаться очень даже к чему… Но сбросить в «базар» какую-нибудь другую карту означало разрушить одну из комбинаций и отсрочить победу. Рискнем! – Так ты говоришь, что Кончаку было за тридцать, когда они с прадедом работали в Москве? – А? – встрепенулась мама. Я, видимо, оторвал ее от каких-то карточных расчетов. – Да, ему было за тридцать. Я еще немного подумал и сбросил в «базар» девятку. И по торжествующему выражению маминого лица понял, что совершил фатальную ошибку… – Тэк-с! – произнесла мама и начала, не торопясь, выкладывать на стол карты. – Э! Ты чего наделал? – грозно спросила Катерина. – Ты ей карту нужную сдал! – Сам вижу, – сказал я мрачно. Мама аккуратно разложила имевшиеся у нее на руках комбинации – три девятки, три дамы и три двойки – и звонко шлепнула в «базар» последнюю карту – того самого пикового короля, который был мне так нужен. – Я кончила, – объявила мама. – У меня примерно по нулям, – объявила Катя, быстро прикинув в уме прибыли и убытки. – Плюс тринадцать очков! Кто пишет? – Ну давай! – вздохнул я и взял в руки ручку. Считать свой колоссальный минус мне не хотелось. – Сто двадцать шесть, – гордо объявила мама. Я начертил на листе бумаги три колонки, обозначил их буквами «К», «М» и «Я» и занес в них цифры. Затем стал считать свои потери. Получилось почти минус сто сорок очков. Приходилось признать, что я практически выбыл из борьбы уже в первом сете. – Ничего-ничего, – бодрился я. – Я еще вас догоню. – Блажен, кто верует, – сказала сестра. – Кто сдает? – спросила мама. – Ты. Мама собрала со стола карты и начала их тщательно перемешивать. У Катьки зазвонил телефон. – Да? – произнесла она в трубку. – Филипп? Да, могу… – Я сейчас, – сказала она нам и вышла в коридор. Мы остались с мамой за столом одни. – Так, значит, он был учеником и ассистентом прадеда? – вернулся я к разговору о Кончаке. – И был вхож в дом? – О да! Он часто бывал здесь, в этой квартире. Мама, твоя бабушка, рассказывала, что иногда они допоздна засиживались с Павлом Алексеевичем, и тогда Бориса Ростиславовича оставляли ночевать. Ему стелили на диване в кабинете. Мама рассказывала, что у него была комната в большой коммунальной квартире в Даевом переулке, на Сретенке. Но он очень не любил там бывать и мечтал, что когда-нибудь у него будет отдельная квартира… – А что с ним стало потом? – Не знаю… Я же говорю, после смерти прадеда он еще какое-то время бывал у нас. Привозил какие-то бумаги, наверное, из института. Мама говорила, что вскоре после похорон Павла Алексеевича Борис приехал сюда, на Новинский, с большим чемоданом… Даже не чемоданом, а сундуком. Такой большой черный, по углам металлические набойки, а кроме замков еще кожаные ремни… – А что было в сундуке? – Не знаю. Наверное, документы какие-нибудь. Бабушка Ариадна рассказывала, что были планы устроить музей академика Заблудовского в ВАСХНИЛ… – Но никакого музея не получилось? – Нет, не получилось. – Значит, Кончак принес вам кофр, который положили на антресоли… – Да. – И куда этот кофр потом делся? – Его забрали. – Кто? Когда? Мама сложила карты аккуратной стопкой и задумчиво посмотрела на меня. – Он сам и забрал. – Кто – он? – Ну, Борис Ростиславович. Это, кстати, был единственный раз, когда я его видела. – И когда это было? – Уже после войны. Году в сорок восьмом или в сорок девятом. Прабабушки тогда уже не было. Я не помню, как он пришел. Но помню, как они сидели с мамой в столовой, за большим круглым столом… Ты помнишь этот стол? – Конечно, помню. – Его потом жучок съел, – с сожалением заметила мама. – Вот они сидели за этим столом и разговаривали. Я была маленькая, мне, наверное, лет девять было. И я все хотела к ним туда, послушать, о чем они говорят, а мама меня все выпроваживала… А я опять приходила под каким-нибудь предлогом – то шнурок развязался, то куклу показать… Мама сердилась, а Борис Ростиславович смеялся и говорил маме: «Не прогоняй ее, ей же интересно». И по волосам меня трепал… – А как он выглядел? Если наши расчеты правильны, ему было лет под пятьдесят… – Наверное. Мне, девятилетней девочке, он, конечно, казался пожилым… У него волосы были светлые, гладкие, назад зачесанные. Лицо… запоминающееся такое – узкое, с очень высоким лбом, тонким длинным носом… Но больше всего мне запомнились глаза – очень глубоко посаженные и пронзительно голубые… Он сидел у окна вполоборота. На нем был костюм темно-синий в тонкую белую полоску, белая рубашка с галстуком. Вот прямо картинка такая осталась в памяти… И последнее, что помню, это когда он уже уходил, он поцеловал маме руку… Это было необычно и почему-то мне не понравилось… – Понятное дело! Приходит какой-то незнакомый дядька и целует маме руку. Вот еще! Тут всякая девочка забеспокоится. А дедушка при этом присутствовал? Мама рассмеялась: – Нет, не помню. Это было так давно. И это было тяжелое время для нас, папу ведь могли арестовать… – Ты рассказывала. «Ленинградское дело»… – Да-да, папа был крупным работником в правительстве РСФСР – не в союзном, а в республиканском. Работал вместе с Родионовым Михаилом Ивановичем, председателем Совмина РСФСР. И когда Родионова забрали, папа тоже ждал ареста. Мама рассказывала, что был такой момент, когда они с папой несколько ночей не спали, ждали, что за ним придут. И когда хлопала дверь лифта на нашем этаже, они думали, что все – конец. Но, к счастью, ничего плохого не случилось. Папу не арестовали, а назначили начальником строительства завода в Тулу. В общем, убрали из Москвы, с глаз долой. И он жив остался. А в Москву вернулся уже после смерти Сталина. И потом уже, через много лет, мама как-то обмолвилась, что Кончак помог… – Кончак? – Да. – Как он помог? – Понятия не имею. – Очень интересно. Кем же был этот Кончак? Потом, после смерти прадеда? – Не могу сказать, Лешенька, не знаю. – Зачем же он забрал прадедовы документы? – Может быть, они нужны были ему для научной работы? – предположила мама. – Думаешь, Кончак продолжал заниматься лизатами? – Может быть. После того как бабушка Ариадна бросила науку, у нас дома эта тема лизатов особенно не обсуждалась, – произнесла мама и начала раздавать карты. – А почему бабушка Ариадна бросила науку? Если я правильно понимаю, она работала вместе с отцом в ВИЭМе?