Стив запнулся. – Лизат? – подсказал я. – Да! Именно. Это был особый лизат, приготовленный из женские половые железы… – Овариолизат. – О, Алексей, я вижу вы в курсе дела. «Будешь тут», – подумал я про себя. – Так вот, лечение оказалось успешным, и Ольга забеременела. It was like a miracle! Это было чудо! – А в каком году родилась ваша бабушка? – В 1931 году. Когда состоялся тот разговор, ей было уже за семьдесят. – И что же было дальше? – спросил я. – Как ваша бабушка оказалась в Америке? – О, это драматическая история! В 37-м или в 38-м году Краевского, мужа Ольги, арестовали, и он исчез. Никто в семье не знал, что с ним стало. Наверное, его расстреляли? – Скорее всего… – Ольга вместе с дочерью уехала из Казань, потому что боялась, что ее тоже арестуют… – Да, люди так поступали, – подтвердил я. – Пытались затеряться, некоторым это помогало. – …Перед самой войной они были в Киев. И когда началась война, не успели уехать и оказались на территории, которую заняли немцы. Затем они переехали в Германию. Когда война кончилась, они находились в американской зоне оккупации. Там Ольга встретила своего второго мужа Франц Оксенбергер. Но жизнь в Европе после войны была очень трудная, и Франц и Ольга хотели ехать в Америка. И в 1947 году Ольга написала к Сергей и Анна. Они были очень рады узнать, что она жива, и помогли ей и ее семье приехать в Нью-Йорк. Джулия хорошо помнила Заблудовских, говорила, что они всегда были очень добры к ней. У них не было детей, и они считали Джулия как своей дочерью… Если я не ошибаюсь, Сергей Алексеевич умер в 1952 год, а Анна еще через несколько лет. Но Оксенбергеры всегда помнили их и всю историю, связанную с рождением Джулии. И Ольга, и Джулия всегда хотели знать, что стало с метод, который изобрел профессор Заблудовски. И спрашивали об этом Сергей Алексеевич, но он не имел информации. Он часто говорил, что из России уехал не тот брат. Считал, что в Америке Павел Алексеевич мог бы иметь большой успех. Стив перевел дух и сделал большой глоток апельсинового сока. – И вы представляете, как я удивился, когда узнал, что Ксения – grandgrandgranddaughter of Павел Заблудовски. И я спросил Лена и Ксения, знают ли они что-нибудь о судьбе исследований профессор Заблудовски? Но они сказали, что нет и что только вы или ваши родственники могут что-то знать… Да, теперь я хоть что-то знал, а ведь год назад ответил бы так же, как Ленка с Ксюхой. – Если я правильно понял вас, Стив, то вы хотите знать, что стало с лизатотерапией? Лейн отодвинул тарелку и промокнул губы салфеткой. – Да, это интересно, – сказал он. – Когда профессор Заблудовски умер, его брат Сергей Алексеевич был очень озабочен тем, как сохранить его научные достижения… Сергей очень любил и высоко ценил своего старшего брата, был его большой… I do not know how to put it in Russian… Fan? – Поклонник. – Да. Он очень много рассказывал о методе своего брата другим людям, главным образом докторам… он ведь сам был доктор… Он делал лекции для профессионалов… Но у него не было достаточно информации – технологии приготовления лизатов, статистики исследований. И он не мог ни к кому обратиться за помощью в Советский Союз из-за «железный занавес». – Я понимаю. – После разговор с Лена и Ксения я стал интересоваться… Пробовал найти информация в Штатах и в Канада. Оказывается, профессор Заблудовски был хорошо известен в 30-е годы не только в Советский Союз, но abroad… за границей. И в Америка as well. Он был… как это сказать?.. мировая величина! Когда он умер, все ведущие американские газеты… «Нью-Йорк Таймс» и другие… напечатали статьи о его кончине. Я знал об этом. – Но я не нашел почти никакой упоминания про работы профессор Заблудовски после войны, в 50-е годы и потом. Это удивительно. Я писал к нескольким специалистам в Россия, чтобы узнать, ведутся ли исследования в этом направлении сейчас… Но ответа не было, или люди писали, что ничего не знают… Почему так произошло? «Вот опять этот вопрос, – подумал я, – а ответа у меня по-прежнему нет». – Павел Заблудовский умер сравнительно молодым, – начал я. – Видимо, он не успел подготовить преемника, который мог бы развивать его идеи и продолжать исследования. К тому же это было очень сложное время – репрессии, а потом война. Многие люди, которые участвовали в этих исследованиях, возможно, просто погибли. – Я понимаю. А у вас, я имею в виду вашу семью, не сохранилось никаких документов, записей? Я почему-то напрягся. Хотя, спрашивается, почему? Пока Стив говорил, я все разглядывал его. И он мне нравился. Приятный, открытый, неглупый. Встречается с моей дочерью, значит, наверное, нравится и ей. Интересуется историей нашей семьи, и это приятно… И все-таки наш разговор вызывал у меня странное ощущение. Нет, я не мог сказать, что не доверял Стиву. Его рассказ выглядел вполне правдоподобно, в нем не было явных противоречий. Многие вещи, о которых он говорил, были мне известны. «Что же тебя смущает? – размышлял я. – На агента ЦРУ или курьера наркомафии он вроде бы не похож. Да и зачем ЦРУ лизаты?» – Ну, после прадеда осталось не так много документов, – осторожно сказал я. – Книги, журнальные статьи, письма… А что вас интересует? Стив откинулся на спинку стула и приветливо посмотрел на меня. – А не осталось ли каких-то записей или документов, которые могли бы помочь восстановить технологию производства лизатов? – Зачем вам это, Стив? – Видите ли, Алексей, мне пришла в голову мысль: почему бы не вернуться к изобретению вашего предка? Не попробовать испытать ее в сегодняшний день? «Неплохая мысль! Может быть, все просто, он рассчитывает на этом заработать?» – Вы думаете, эта идея имеет коммерческую перспективу? – Не всегда можно заранее знать, какой проект сработает, а какой нет. Могу сказать только, что мне эта технология кажется интересной. И нуждающейся в проверке. – Что вы собираетесь продвигать? Средство от бесплодия? – Не только. Я немного изучил вопрос… и мне кажется, что значение лизатов гораздо шире. Профессор Заблудовски задумывал это как средство… Стив снова сделал паузу, подыскивая правильное слово. – Увеличения продолжительности жизни, – подсказал я ему. – Совершенно верно! Эта идея очень популярна сейчас в Америке. Люди думают о том, как жить дольше и оставаться здоровыми и активными. Думаю, это может иметь большой спрос. «Всем нужен рецепт эликсира вечной молодости», – подумал я. – И все-таки я не совсем представляю, какая информация вам нужна? – Насколько мнеизвестно, профессор Заблудовски запатентовал свое изобретение, – сказал Стив. – Обычно к патенту прикладывается описание… «Вот это новость!» – Откуда вы знаете про патент? – Об этом говорила Джулия. – А она как об этом узнала? – Я полагаю, что ей или ее матери об этом рассказал Сергей Заблудовски. Логично. – Видите ли, Стив, я был бы рад вам помочь, но, к сожалению, я никогда не видел документа, о котором вы говорите. – Жаль, – сказал Лейн. – А существует ли в России архив, где хранятся патенты? – Наверное. Правда, я пока совершенно не представляю, как к этому подступиться… Но можно попробовать. «Да, вот так будет лучше, – подумал я. – Я ему не отказываю, но беру паузу… У меня будет время обо всем еще раз подумать». – Вы думаете, можно будет что-то найти? – Пока трудно сказать что-то определенное… Казань, апрель 1931 года Когда стало известно, что Заблудовские уезжают в Москву, Борис Кончак впал в тяжелую меланхолию. Ему казалось, что жизнь рушилась. Положение его в Ветеринарном институте было совершенно неопределенным. Борис и раньше существовал там на птичьих правах, на каком-то срочном и ненадежном трудовом договоре, и лишь авторитет и благорасположение Павла Алексеевича придавали его существованию хоть какую-то видимость стабильности. Теперь же все стало совсем шатко. Борис мечтал поехать вместе с Заблудовскими в Москву, но это было пока невозможно. Павлу Алексеевичу давали лабораторию в Институте экспериментальной ветеринарии и обещали дополнительные штаты. Однако улаживание всех бюрократических дел требовало времени. «Вот приедем, осмотримся, – говорил Павел Алексеевич. – И как только откроется вакансия, я вас, Борис, сразу же вызову». Кончак кивал и не верил шефу. Нет, он не думал, что Заблудовский обманывал его, просто он знал, что обстоятельства часто складывались иначе, совсем не так, как все ожидали. Договор с институтом истекал в конце декабря. Что дальше, было совершенно неясно. Борис обратился к двум знакомым профессорам, Уварову и Каменскому, с просьбой взять его на работу в качестве ассистента, но те лишь развели руками. Эти неудачи совсем лишили Кончака сил, и он оставил попытки, внутренне смирившись с тем, что из института придется уйти. Убивала мысль о разлуке с Ариадной. В марте ей исполнилось двадцать. Она превратилась в красивую молодую женщину, и Борис чувствовал, что за последнее время в ее отношении к нему что-то переменилось. Она реже бывала у него в домике на берегу реки, меньше говорила, невнимательно слушала. Иногда, в минуты близости, он вдруг чувствовал, что она как будто отсутствовала. Его это удивляло и злило, но он старался не подавать виду. В глубине души он понимал, что она просто выросла и увидела, что мир велик и что в нем много интересного помимо маленького домика в Адмиралтейской слободе. Возле Ариадны – красавицы и умницы – постоянно крутились ухажеры. Сначала одноклассники, потом однокурсники, а теперь и мужчины постарше – артисты, ученые, военные. Он ревновал, а она в ответ только смеялась. Несколько раз он порывался объясниться с Павлом Алексеевичем, просить руки, но потом отказывался от этого намерения. В начале связи с Ариадной он был уверен в девушке, но боялся гнева отца. Теперь наоборот – у него было больше оснований рассчитывать на благосклонное отношение со стороны профессора Заблудовского, но что ответит ему Ариадна, он не знал. Вот ведь известие об отъезде в Москву и неизбежном расставании девушка восприняла как-то очень уж легко. – Кто знает, может быть, мы с вами больше и не увидимся больше, – мрачно говорил Кончак. – Ах, оставьте, Борис! Почему мы не увидимся? – отмахивалась от него Ариадна. – Мы же не в Америку уплываем. Приедете к нам в Москву, и мы с вами будем гулять по бульварам. Борис верил в это и не верил. Каждый день он просыпался с мыслью об Ариадне. Лежал в постели, закрыв глаза, и начинал мысленно писать ей письмо. Письма эти, всегда вначале нежные, быстро становились резкими и раздраженными. Кончак злился на Ариадну, укорял ее за легкомыслие, равнодушие и еще бог знает за что… Потом спохватывался, осознавал вздорность своих обид. Злость проходила, и Бориса снова переполняла нежность. Тогда он начинал мысленно извиняться перед Ариадной за грубости и мечтать о том, что когда-нибудь она снова посмотрит на него прежним взглядом. Но когда, когда это будет? Да и будет ли вообще? Бориса душили слезы. Вставал он измученным и в плохом настроении. Несколько раз пытался записывать свои послания к Ариадне, но ни одно не отправил. Перечитав, рвал их в ярости и снова погружался в нерадостные мысли. Но не только мысли об Ариадне не давали Кончаку покоя. Борис панически боялся ареста. Ему все время снилось, что его хватают какие-то люди без лиц. Менялись декорации его кошмаров, но финал всегда был один. Там во сне он испытывал странное чувство, точнее, сразу много чувств. Впереди, конечно, шел страх, но затем к нему примешивались облегчение и даже любопытство. Наступал конец неопределенности, и отменялись все прежние обязательства. Не дописал письмо, не вернул книгу, не получил пальто из ремонта… Теперь не важно! Множество вещей и связей, еще вчера казавшихся важными, вдруг теряли всякий смысл, вся прежняя жизнь словно обнулялась. И он, Борис, становился каким-то другим человеком. Проснувшись, Кончак лежал и думал, что будет, если его действительно арестуют. Вокруг все время кого-то арестовывали. Логики в этих арестах не было никакой, и от этого становилось еще страшнее. Тогда Борис начинал мечтать о том, как раздобудет где-нибудь ампулу с ядом и станет носить ее всюду с собой на всякий случай… Это на время успокаивало.