Я разулся, бросил куртку в прихожей и прошел в кабинет. В детстве я любил оставаться дома один. Тишина в родительской квартире никогда не бывала мертвой. Дом был полон таинственных скрипов и шорохов. Но я не боялся. Я ложился на ковер в спальне или забирался на диван в кабинете и смотрел, как пылинки плавают в луче солнечного света. Или брал с полки какую-нибудь книгу и листал ее, вдыхая особый запах старой бумаги… Время от времени мама с Катькой начинали переставлять книги на стеллажах. Это было что-то вроде национального спорта. Помню, раньше порядок был такой – слева направо шли русская классическая литература, советская литература, классическая зарубежная литература, современная иностранная литература, стихи… Почему-то стихи выделялись в отдельное производство. Потом Кате как-то пришло в голову расставить книги «по эпохам» – до XIX века, XIX век, ХХ век… Внутри «эпох» перемешались страны и народы. Воцарился полный хаос! Книг было несколько сотен, а может быть, и больше тысячи, и перестановка их занимала несколько дней. Иногда где-то на середине маме и Кате это занятие надоедало, и они бросали «реформу» на половине пути. В результате часть книг стояла «по-новому», а часть – «по-старому». Порядка, ясное дело, это не добавляло. Насколько я знал, в последний раз мои дорогие женщины вернулись к классической расстановке, и это давало мне надежду найти нужную книгу сравнительно быстро. Я сел в мамино кресло и окинул взглядом ряды книг, уходившие вправо и влево, верх и вниз. Скорее всего, искать отчет о процессе надо было в советском периоде. На нижних полках – под Эренбургом, Симоновым и Паустовским – стояла 11-томная Малая советская энциклопедия 30-х годов, История Гражданской войны в СССР и Новейшая история колониальных и зависимых стран 1941 года издания. Я бы хранил «право-троцкистский блок» где-нибудь здесь. Я встал на колени и начал внимательно изучать содержимое нижних полок. Кое-где книги стояли в два ряда, и мне приходилось вынимать по очереди тома первого ряда, чтобы увидеть, что там – во втором. Когда я вытаскивал очередную порцию книг, к ногам моим вдруг упала тонкая брошюрка. Я сразу узнал ее, это была отдельно изданная речь государственного обвинителя Андрея Вышинского на том самом процессе 1938 года. Я поднял брошюру и посмотрел оглавление. «Право-троцкистский блок» – агентура иностранных разведок»… Ну да… «Заговор против Ленина…», «Шпионы, изменники…», «Вредители, диверсанты…» «Убийство деятелей Советского государства…». Это? Раскрыв книжечку на нужной странице, я стал читать. Большой кусок речи Вышинского был посвящен убийству Кирова. Там медицина была ни при чем. А дальше гособвинитель переходил к смерти Горького, Менжинского, Куйбышева и сына Горького Максима Пешкова. «Здесь было предусмотрено использование врачей, что создавало полную гарантию в смысле невозможности разоблачения… Ягода выдвигает свою хитроумную мысль: добиться смерти, как он говорит, от болезни… Подготовить такую обстановку, при которой бы слабый и расшатанный организм заболел, а потом выработать такие методы лечения… помогать не больному, а инфекции, и, таким образом, свести больного в могилу… Ягода стоял на высоте техники умерщвления людей самыми коварными способами…» Я быстро просматривал одну страницу за другой, ища что-нибудь, что относилось бы к подсудимым – кремлевским врачам. «…История и хроника уголовных убийств нам говорит, что за последние десятилетия отравления при помощи профессиональных убийств почти сошли со сцены… Место этих отравителей заняли врачи… Мы имеем целый ряд исторических примеров того, как все стремления убийц, пользующихся всякими средствами отравления, направлены именно на то, чтобы не быть раскрытыми… В целом ряде случаев отравление совершается таким образом, чтобы можно было самый факт отравления объяснить… естественной смертью от болезни… Для такого отравления необходимо лишь тайное введение в организм какого бы то ни было вещества, способного привести к сокращению времени жизни или смерти. А таким веществом является вовсе не всегда то, что специально называется ядом… Ведь целый ряд лекарственных средств по самой своей природе и характеру годится для этого…» К чему он клонил? Ну да, отравление, следы которого не помогут найти ни вскрытие, ни экспертиза… Заманчиво… «…Очень часто убийцы используют врачей и медицинскую систему… для того, чтобы добиться своей преступной цели… Путь, который избрал Ягода, был путем, подсказанным тонким изучением истории преступлений, истории убийств…» Я дочитал до конца главу, посвященную обвинениям в адрес врачей, и отложил брошюру. Звучало это все зловеще, но… Ни слово «лизаты», ни фамилия Заблудовский в речи не упоминались. «Коженков, кажется, упомянул о допросе доктора Казакова… – думал я. – Мне нужен отчет!» Я отложил Вышинского и снова полез на полки. «Черт, где же он? Ведь должен был быть где-то рядом… Вот любители перестановок! – ворчал я про себя. – А ты теперь, Леша, давай ползай, ищи…» Нужная мне книга не находилась… Вдруг за спиной у меня послышался шорох. Я резко обернулся. В дверях стояла мама. – Господи, ма! Как ты меня напугала! – Извини, я не хотела, – улыбнулась мама. – Я сама немного… заволновалась. Захожу, в доме тишина, в кабинете свет, а в прихожей ботинки мужские… – Ага! Грабитель аккуратно разулся и тихонько, на цыпочках пошел грабить, да? – Ну, я не знаю, как там у грабителей заведено, – усмехнулась мама. – А почему ты так быстро вернулась? Катька сказала, что ты у Эмилии Павловны… – Наша встреча, увы, не состоялась. Миле нездоровится, она утром прислала сообщение… Я просто прогулялась. А что ты тут делаешь? – Да вот – книжки читаю. – Похвально. Какие же, если не секрет? – Разные. Но связано это с прадедом… – И что же? Узнал что-то новое? – О да! – Я рада, что ты заинтересовался… А я был рад? – Мама, скажи, а где судебный отчет по делу антисоветского «Право-троцкистского блока»? – Что, прости? – Ну, книжка у нас была такая… Толстая. Отчет о третьем московском процессе 1938 года… Это когда врачей судили. – Не знаю, Лешенька, все здесь должно быть. – Что-то я не могу найти. Никому ее не отдавали? – Не думаю, – сказала мама. – Это не слишком популярное чтение. Я вечером у Кати спрошу, может, она переставила куда-нибудь… Москва, сентябрь 1932 года – Товарищи! Товарищи! Прошу внимания! – обратился к собравшимся зампред Совнаркома Валериан Куйбышев. – Слово для доклада предоставляется профессору Павлу Алексеевичу Заблудовскому. Тему своего сообщения уважаемый Павел Алексеевич сформулировал так: «Лизатотерапия как новый способ лечения и омоложения организмов». Профессор Заблудовский занял место на импровизированной трибуне, слева от председательского стола, и обвел взглядом собравшихся. Заседание Совнаркома, посвященное лизатотерапии, собрали не в Кремле, а в бывшем особняке Рябушинского на Малой Никитской улице, где после возвращения в СССР жил Максим Горький. Павел Алексеевич знал, что писатель очень интересуется вопросами омоложения и продления человеческой жизни и принимает активное участие в организации нового научного учреждения – Всесоюзного института экспериментальной медицины. На заседание ждали Сталина, но он не приехал. Не приехал и председатель Совнаркома Молотов. Но несмотря на это, собрание получилось весьма представительное, Заблудовский увидел в комнате немало высокопоставленных лиц. В первом ряду рядом с Горьким сидели председатель ОГПУ Вацлав Менжинский, заместитель Молотова Ян Рудзутак и секретарь ЦИК Авель Енукидзе, за ними, во втором ряду, – наркомздрав РСФСР Каминский и нарком земледелия Союза Яковлев. Чуть дальше – высокопоставленный чиновник Наркомтяжпрома Иван Москвин. Где-то в дальнем углу мелькнул заместитель Менжинского Генрих Ягода. Научное сообщество было представлено Львом Федоровым, которого прочили в руководители ВИЭМа, профессорами Беклемишевым, Сперанским, Левитом, Плетневым и Серебровским… Павел Алексеевич достал из кармана и положил перед собой тонкую стопку небольших листков бумаги. У него еще с казанских времен была разработана особая система читать лекции. Перед выступлением Павел Алексеевич всегда готовил конспект, состоявший из набора небольших карточек, на которых он записывал план и основные тезисы своего доклада. Но самой примечательной вещью была система сигнализации, пронизывавшая конспект сверху и донизу. Значки, подчеркивания, скобки, сделанные карандашами и чернилами разных цветов, имели для Заблудовского однажды и навсегда установленное значение. Беглого взгляда на конспект, мимоходом и почти незаметно для слушателей, было достаточно Павлу Алексеевичу, чтобы сразу вызвать у него всю нужную в данный момент гамму ассоциаций. Самый текст конспекта был обычно прерывист, не шел строчка за строчкой, а располагался то справа, то слева, то крупным шрифтом, то петитом. Рядом стояли особо очерченные цитаты с указанием источника, автора и года, «аналогии» – примеры, а также литературные сноски и много еще чего. Разобраться в этом человеку, не знакомому с системой обозначений, принятых Заблудовским, было практически невозможно. Закончив приготовления, профессор Заблудовский начал доклад: – Еще покойный профессор Мечников не раз высказывал глубокую философскую мысль, что «не смерть, а бессмертие является характерной особенностью жизни». Действительно, на основании целого ряда самых точных исследований мы знаем, что бактерии, инфузории и другие одноклеточные организмы, если им предоставить подходящие внешние условия, могут жить бесконечно долго. Каждая такая клетка, достигнув известной стадии роста, делится на две дочерние, такие же живые клетки. Здесь нет смерти. Мы полагаем, что все простейшие организмы потенциально бессмертны… Заблудовский незаметно отложил в сторону «отработанную» карточку. – Клетки высшего организма в этом отношении сами по себе мало отличаются от одноклеточных, но сам организм в целом резко отличается от этих примитивных существ. Организм представляет собой как бы клеточное государство, где все элементы связаны в одно целое, почему он и функционирует как самостоятельная замкнутая система. Каждая клетка в силу определенных причин в свое время дифференцировалась и развила какую-нибудь из своих функциональных способностей до высшей степени совершенства за счет всех остальных… Появляются клетки эпителиальные, мышечные, нервные и другие. Дифференцированные клетки образуют ткани, а при посредстве различных тканей возникают органы: сердце, легкие, кишечник, железы. Все органы и клетки сложного организма благодаря функциональной обособленности и разделению труда, доведенному до крайних пределов, могут работать, а следовательно, жить только во взаимном сообществе. Гибель одних клеток неминуемо влечет за собой гибель всех остальных. Дифференциации обязаны мы нашей организацией, благодаря ей мы стали людьми, ей мы обязаны всеми преимуществами нашего бытия. Но платой за эти блага является смерть! Павел Алексеевич говорил энергично, с подъемом, все более воодушевляясь. Он чувствовал, что все сильнее завладевает аудиторией, заставляет собравшихся буквально ловить каждое слово. – Что же мы можем противопоставить этому? Можем ли бороться с тем, что неизбежно? Способны ли бросить вызов самой смерти? Чтобы попробовать ответить на эти вопросы, сделаем шаг назад и обратимся вновь к одноклеточным организмам. Как уже отмечалось, они потенциально бессмертны. Подчеркиваю – потенциально! В естественных условиях такие организмы погибают ежечасно и ежеминутно от разнообразных причин – от колебаний температуры, высыхания, воздействия вредных химических веществ, от голода. Однако помимо этих внешних воздействий есть еще и внутренние причины, приводящие простейшие организмы к смерти. Остановимся на этом подробнее. Если микробы поместить в пробирку с питательной средой и держать при оптимальной температуре, то сначала они быстро размножаются, но затем часть микробов начинает погибать. Гибель эта прогрессивно растет, и наконец наступает смерть. Происходит это потому, что микробы выделяют ядовитые продукты диссимиляции, иными словами, простейший организм погибает, отравившись продуктами собственной жизнедеятельности! Такие продукты, являющиеся неизбежными спутниками жизни всякой клетки, я называю натуральными клеточными ядами – в отличие от ядов искусственных, действию которых организм в течение жизни может подвергнуться, а может и не подвергнуться… Еще одна карточка отложена в сторону. – Клетки высшего организма, как уже говорилось, принципиально почти не отличаются от одноклеточных. Они тоже постоянно производят натуральные клеточные яды. И если бы эти вещества не выводились бы все время из клеток, то организм тоже скоро погиб бы, отравившись продуктами своей жизнедеятельности… Заблудовский отложил в сторону еще одну карточку и отпил немного воды из стоявшего на трибуне стакана. В комнате кто-то негромко кашлянул. – До сих пор я говорил о ядовитом воздействии продуктов диссимиляции на клетку и находился, таким образом, на стороне смерти. Уважаемые слушатели вправе спросить меня: где же та дорога, где тот мостик, который приведет нас на сторону жизни? Ученым известен закон Арндта-Шульце, который гласит, что слабые раздражения усиливают жизнедеятельность клеток, средние – поддерживают, сильные тормозят, а очень сильные прекращают. Наши опыты показывают, что растворы ядовитых продуктов распада в малых дозах способны стимулировать работу соответствующего органа! Следовательно, имея в руках особые препараты, которые я называю «органолизатами», мы можем произвольно повышать или понижать функцию намеченного органа или ткани! За время своей научной работы я окончательно пришел к убеждению, что продукты распада клеточных ядер являются одновременно и ядами, и стимулинами – термин, которым пользовался профессор Мечников, – жизнедеятельности клеток в зависимости от их количества… В свете приведенных данных мне удалось построить такую гипотезу: введение лизатов вызывает в организме резкую физико-химическую пертурбацию и повышает его сопротивляемость. Если приготовить особые препараты из высокодифференцированных органов и тканей и ввести в соответственных дозах в кровь или непосредственно в орган, то можно получить новый вид терапии. Листочки конспекта отлетали теперь один за другим. – …Такая специфическая терапия открывает перед нами широкие перспективы для лечения самых разнообразных заболеваний. Более того, я утверждаю, что органолизаты могут использоваться не только для лечения, но и для профилактики целого ряда болезней и просто для улучшения работы органов. И отсюда нам уже совсем легко будет перейти к последнему пункту моего доклада – вопросу об омоложении. По комнате пробежало волнение. У Заблудовского в руке оставался последний листок. – Возможно ли действительно омоложение организма? Прежде всего давайте разберемся, что следует понимать под этим словом? Одни под ним понимают общее потенцирование организма: улучшение самочувствия, длительный подъем физических и душевных сил и повышение половой потенции. Другие идут дальше и понимают омоложение как возврат к молодости, то есть как шаг назад к жизни. Отсюда, как следствие, и продление половой жизни. Конечно, никто из нас не думает получить вместо старика юношу, но с другой стороны, в некоторой доле жизненный процесс обратим. Мы можем видеть это из целого ряда описанных в литературе исторических примеров. К англичанке по фамилии Уотерморт в 80 лет вернулось зрение. У француженки Мари Жерне, дожившей до 110 лет, седые волосы вернули свой первоначальный цвет. Есть также случаи из современной практики: у 70-летнего мужчины, которому доктор Воронов пересадил половые железы обезьяны, на лысине выросли волосы длиною три сантиметра, у него прошла 10-летняя импотенция! По моему мнению, мы имеем в явлениях омоложения не простое взбадривание организма, а восстановление некоторых его функций, которое выражается в изменении внешности, усилении общей бодрости, повышении духовных способностей, ясности ума, памяти, силы воображения, в возвращении половой способности. Без настоящего омоложения мы не можем себе представить подобных последствий. Но даже если допустить процесс омоложения и без шага назад, только как поддержание сил и здоровья, то и против этого мало кто будет возражать. Профессор Мечников считал, что если бы все ткани и органы нашего организма изнашивались более или менее равномерно, то, по расчету, человек жил бы по крайней мере 150 лет, а не 60–70, как это обычно наблюдается. Я утверждаю, что мы можем прожить 150 лет! Это не фантастика! И если говорить о старости как об осени нашей жизни, то можно сказать, что осень иногда бывает долгая, жаркая, ясная, не хуже уходящего лета! Это все, товарищи! Благодарю вас за внимание. В комнате поднялся шум, раздались аплодисменты. – Тише! Тише, товарищи! – постучал карандашом по стакану Куйбышев. – Желающие могут задать профессору Заблудовскому вопросы… Москва, наши дни Придя домой после работы, я позвонил Катьке и спросил про отчет. – Какой еще отчет? – не поняла она. – Ну, книжка у нас была, называлась «Судебный отчет по делу антисоветского «Право-троцкистского блока», – стал нетерпеливо объяснять я. – Тебе что, мама не говорила? – Что-то говорила… – пробурчала Катя. – Но только если ты думаешь, что у меня других дел нет, кроме как искать какие-то там «право-троцкистские» отчеты, то сильно ошибаешься… – Ладно, Кать, не сердись! – сказал я примирительно. – Я все понимаю… Но мне очень надо! Я сегодня искал, но не нашел… Поищи, а? – Хорошо, я посмотрю, – смягчилась Катрин. – Как, говоришь, она называется? Я повторил. – Толстая? – Да, кирпич прямо, страниц восемьсот… – Странно, такой том не мог затеряться… Я позвоню. – Спасибо тебе! – Не за что пока. И Катя повесила трубку. Я не знал, сколько времени займут поиски нужной мне книги. Может, сестра перезвонит мне сегодня, а может, через несколько дней. Оставалось только ждать. От нечего делать я уселся на диван и включил телевизор. Ничего интересного не показывали. Поблуждав по каким-то невнятным телешоу, я неожиданно наткнулся на канал под названием «Киноархив». «О как! – удивился я. – Я даже не знал, что такой существует». Судя по всему, там крутили старые советские фильмы. В тот вечер показывали «Его зовут Сухэ-Батор». Когда-то давно, в детстве, я смотрел эту картину, плакатную и совершенно неправдивую. Я хотел было уже выключить телик, но передумал и стал смотреть. На экране улыбчивый Сухэ-Батор в исполнении Льва Свердлина уверенно вел монгольский народ в светлое будущее, преодолевая сопротивление белогвардейцев и реакционных буддистских лам. Но когда победа была уже близка, темные силы нанесли вождю подлый удар. Сухэ-Батор заболел, и самый реакционный лама сказал своему подручному, ламе помельче: «Пришла пора найти лекарство для нашего дорогого Сухэ-Батора». «Простите, господин, – отвечал лама помельче, – я не понял, вы имеете в виду лекарство от жизни или лекарство от смерти?» – «От жизни, конечно, – раздраженно отвечал главный лама. – От жизни!»… «Создатели фильма считали, что Сухэ-Батора отравили? – подумал я, задремывая. – Это же паранойя, вечный поиск заговоров. Когда этот фильм сняли? Году в тридцать девятом? Или в сороковом? Кругом враги, вредители, диверсанты! И зритель должен был так думать. Толченое стекло в еду рабочим подсыпали, значит, и Сухэ-Батора могли отравить. Логично? А может, НКВД сам его и отравил, а на лам свалил? Буддистов репрессировали… Троцкистско-буддистское подполье. В общем, подсыпали ему или подлили… Или ввели… Как Антон сказал? Пар… парэнтально? Нет, как-то не так… В общем, сами и кокнули вождя монгольского народа…» Я все глубже погружался в сон, мысли путались. В маленькой комнатке горел огонь, на полу, привалившись к стене, сидел прадед Павел Алексеевич, в белой рубахе, галифе и высоких офицерских сапогах. Китель был наброшен на плечи. Прадед был похож на Арсеньева из фильма «Дерсу Узала». Он что-то сосредоточенно писал в блокноте. А возле очага сидел лама Дамборжин Доржиев с лицом Антона Беклемишева и негромко говорил: «Все зависит от дозы, малая доза – лекарство, большая доза – яд… Так устроила природа, одно и то же лечит и убивает…» И во сне я думал: ну конечно! И оттого, что все было так легко и понятно, испытывал радость… Но потом прадед и лама исчезли, а я оказался в родительской квартире, в маленькой комнате, которая когда-то была моей и в которой теперь жил Витька. Но во сне в комнате все было так, как и много лет назад, когда я был маленьким. Старая продавленная тахта, заваленный книжками и тетрадками стол, выцветшие шторы с оранжевыми и коричневыми ромбами. «Господи! – подумал я. – Ведь и вправду были такие шторы, а я и забыл!» А потом я выглянул в коридор и увидел незнакомую женщину в бахилах и белом медицинском халате, завязанном на спине. От ужаса у меня зашевелились волосы на затылке. Женщина что-то доставала или, наоборот, что-то ставила в агрегат, похожий то ли на микроволновку, то ли на автоклав. Я хотел крикнуть: «Что вы там ищете?», но не смог издать ни звука. И проснулся. Был все тот же вечер. Телевизор погас. Я лежал на диване в неудобной позе, шея у меня затекла. Неудивительно, что мне снились кошмары. Я взглянул на часы… И тут зазвонил телефон. – Радуйся, равви! – раздался в трубке голос сестры. – Нашла?! – Нашла.