– Не волнуйся, Лешенька, все в порядке, – ответила она. – Коленку только немного ушибла. – Может, все-таки в травмпункт на Мантулинскую сгоняем, а? – сделал я последнюю попытку. – Я такси вызову. – Пустое, – махнула рукой Беклемишева. – Все само пройдет. «Ладно, я выполнил свой долг до конца…» – решил я. Тем временем чайник закипел, и Альбина Антоновна принялась заваривать чай. Делала она это так же, как мама, как я, как, наверное, все, кто жил на Новинском, начиная с 30-х годов, – обваривала заварочный чайник кипятком, сушила его, потом щедро накладывала заварку, заливала кипятком на треть, накрывала бабой, давала настояться пять минут, а потом доливала кипяток доверху. Неизменность этой чайной церемонии действовала на меня успокаивающе. Есть вещи, которые не меняются. И это хорошо. – Только вот к чаю у меня ничего нет, – посетовала Беклемишева. – Джем-то раскокала! – Ничего-ничего, Альбина Антоновна, не беспокойтесь, – сказал я. – А лимон у вас есть? – Лимон есть. – Вот и славно. И через минуту на столе появилось блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона. Теперь надо было о чем-то говорить со старушкой. Но эта перспектива уже не казалась мне неприятной. – Ну, как твои дела, Лешенька? – спросила Беклемишева. – Что делаешь? И из великого множества вариантов ответа я выбрал единственный, который, как мне казалось, мог увести нас от набивших оскомину разговоров о посягательствах застройщиков на детскую площадку. – Я, Альбина Антоновна, пишу статью о прадеде, академике Заблудовском, – сообщил я. – Ай! – воскликнула старушка Беклемишева, умильно сложив на груди сухонькие ручки. – О Павле Алексеевиче? Ах! Это хорошо, это очень хорошо… Какой это был человек! Какой человек! Такой был талантливый ученый! И умер совсем молодым… Кто бы мог подумать? Ведь не пил, не курил, занимался этой японской борьбой… Как ее? – Дзюдо? – Нет. – Карате? – Да нет же… Джиу-джитсу! – Прадед знал джиу-джитсу?! – Да! Он был спортсмен, атлет. Фехтовал, на коне скакал… – А вы его хорошо помните? – Ну, помню… Мне было… – Беклемишева на секунду задумалась. – Когда он умер, мне было пять лет. Я, конечно, была еще девочкой, но Павла Алексеевича помню. Он к нам иногда заходил, они с Антоном Григорьевичем разговаривали… – Интересно. – А еще я помню его ассистента… Бориса… У него фамилия была еще такая красивая, двойная. Он из каких-то князей был… – Кончак-Телешевич, – напомнил я. – Верно, верно. Борис Ростиславович. Он был другом семьи. И, между прочим, ухаживал за твоей бабушкой Ариадной Павловной. У них был роман. – Альбина Антоновна смешно закатила глаза. – Встречал ее около дома. Кланялся, целовал руку. Нам, девочкам, было очень интересно. Элегантный был такой мужчина. Денди! – А почему он потом перестал быть другом семьи? Я от мамы знаю, что между ними какой-то произошел разлад… – Ну, не знаю. Ариадна Павловна перед войной вышла замуж… за дедушку твоего. Может, поэтому они и разошлись… – Альбина Антоновна, а что потом стало с Борисом Ростиславовичем?.. – Не знаю, не могу сказать… Ой! – вскинулась старушка. – Совсем забыла! У меня же сушки есть! – Альбина Антоновна, да не волнуйтесь вы! – пытался остановить я ее, но тщетно, и через секунду на столе появилась глубокая тарелка, в которой горкой лежали сушки с маком. «Все как у Антона, – опять подумал я. – Нет, наоборот, у Антона все как у мамы». – А когда умер этот Кончак? – спросил я. – Умер? – удивленно посмотрела на меня Альбина Антоновна. – Ничего он не умер. Я видела его не так давно… В прошлом году. Или нет? В позапрошлом… Жив он был тогда. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить это сообщение. – То есть как жив? – переспросил я. – Да вот так жив. – Альбина Антоновна посмотрела на меня так, словно я опять был несмышленым ребенком. – Как мы с тобой. Я снова попытался произвести в голове некоторые арифметические вычисления. В начале 30-х годов Борис Ростиславович Кончак-Телешевич был уже взрослым человеком. Судя по маминым рассказам, ему было лет тридцать или даже тридцать с гаком. Ну да! Он же участвовал в Гражданской войне на стороне белых! Значит, он родился около 1900 года. Ему, что же, сто восемнадцать лет? Не может этого быть! Нет, старушка обозналась. Или из ума уже выживает… – А где вы его видели, Альбина Антоновна? – решил уточнить я. – На Ваганьковском кладбище, – с готовностью ответила мама Антона. – Я тогда на могилу Ефима Самуиловича ездила, после Пасхи. – А это точно был он? – спросил я осторожно. – Ну а кто же? – слегка обиделась Беклемишева. – Я что, по-твоему, из ума выжила? – Но сколько же ему лет? Он же, наверное, очень… эээ… пожилой. Альбина Антоновна задумалась. Судя по всему, она пытался произвести в уме те же вычисления, что я проделал минутой раньше. – Ну, много ему лет… Даже очень, – неуверенно протянула Беклемишева. – Не могу точно сказать. Но выглядит он очень хорошо, держится прямо. И одет все так же элегантно. Я его сразу узнала! – Вы с ним разговаривали? – Да. Он со мной первый заговорил. Я стояла, цветы выбирала. Вдруг слышу сзади голос: «Здравствуйте, Альбина!» Я прям вздрогнула. Голос-то какой знакомый! Он, Борис, ко мне всегда так обращался, когда встречал во дворе или дома у Заблудовских. Он с детьми разговаривал, как со взрослыми, на «вы». И кланялся. Мне, девчонке, это ужасно смешным казалось. Я думала, что он так с нами играет… Смешливая такая была. И тогда он тоже улыбался и говорил: «Альбина все хохочет, Альбина замуж хочет!» Такая присказка у него была… Я поворачиваюсь и гляжу – он! Стоит улыбается. И глаза все такие же – пронзительно голубые, глубоко посаженные. – Поразительно! Он что-нибудь рассказал про себя? Что он? Где он? – Нет. Только сказал: «Рад видеть вас, Альбина, в добром здравии». И пошел. Еще в руках у него трость была такая старомодная. Теперь так не ходят… – Эх, что же вы, Альбина Антоновна, не расспросили его… – я не мог скрыть досады. – Да я как-то растерялась, – стала оправдываться старушка. – Потом домой вернулась, подумала, что ж, правда, не спросила его… Да уж поздно было. – И как его найти, вы не знаете? – Нет, Лешенька… «Фантастика! Значит, если верить Беклемишевой, год или два назад Борис Кончак был еще жив. Мать честная! Как это возможно?» Я машинально забросил в рот пару сушек. «Теоретически можно попробовать его найти…» – Альбина Антоновна, спасибо вам за чай, но мне пора, – сказал я, вставая. Беклемишева тоже поднялась и пошла провожать меня. – Спасибо тебе, Лешенька! – Не за что! Будьте осторожны, пожалуйста! Не падайте. – Постараюсь, постараюсь… Так-то я ничего. А тут прямо… незадача! – Ну я пошел. – До свидания, Леша, не забывай нас – меня, Антона. – Я не забываю. С Антоном мы недавно тоже чаи гоняли. – Ну вот и хорошо, вот и хорошо… Альбина Антоновна все еще продолжала повторять свое «вот и хорошо», когда я уже прикрыл дверь. Москва, наши дни Я сбежал вниз по лестнице и снова оказался во дворе. Там уже было полное утро. Можно даже сказать, день. Справа, в проеме «больших ворот», шумело Садовое кольцо, мелькали автомобили, шли прохожие. Во дворе тоже началась какая-то жизнь. Дворник-киргиз с сухим шелестом мел чистый асфальт возле второго подъезда. Из третьего вышла женщина с большими пакетами, набитыми мусором, и направилась к помойке. Дальше, в глубине двора, парень и девушка выгуливали собаку. Я поднял воротник куртки и побрел по дорожке, которая вела к Наркомфину. «Черт, неужели Кончак и вправду жив? – думал я. – Невероятно! Ну, это опять же с оговоркой, что старушка ничего не перепутала… Да нет, котелок у нее вроде варит… А еще не хотел с ней разговаривать, сбежать собирался… Все-таки в это трудно поверить! Сто восемнадцать лет! Как же нам его найти-то? Интересно, есть у него родственники, семья, дети?..»