— Милая Эмма, не пытайтесь понять или предвидеть поступки тех, кто не наделен добрым сердцем, подобным вашему. Пускай себе миссис Черчилл живет как ей заблагорассудится. Фрэнк, несомненно, иногда оказывает на нее немалое влияние, но даже ему самому не дано знать, когда она пожелает его слушать, а когда нет. Эмма холодно сказала: — Я буду разочарована, если он не приедет. — В чем-то Фрэнк может влиять на нее, в чем-то нет, — продолжила миссис Уэстон. — В том же, отпустит ли она его к нам, он, вероятно, и вовсе не властен. Глава 15 Мистер Вудхаус заявил, что готов пить чай, а напившись, захотел ехать домой, и трем дамам стоило немалого труда занимать его до появления остальных джентльменов, чтобы он не вспоминал ежеминутно о том, что час уже поздний. Мистер Уэстон был весьма расположен поговорить и не спешил отпускать своих друзей, однако по прошествии некоторого времени гостиная все же получила перевес над столовой: мистер Элтон в превосходном расположении духа присоединился к мистеру Вудхаусу и дамам. Миссис Уэстон и Эмма сидели вдвоем на диване, и он, удовольствовавшись запоздалым приглашением, поместился между ними. Благодаря приятным размышлениям о мистере Фрэнке Черчилле Эмма тоже была весела. Решив простить викарию его давешнюю назойливость, она вновь смотрела на него с улыбкой, которая сделалась особенно дружелюбной оттого, что первым предметом для беседы он избрал ее подругу — прелестную, очаровательную, милую подругу, — чье здоровье, казалось, очень его беспокоило. Не получала ли мисс Вудхаус каких-нибудь известий о мисс Смит после того, как приехала в Рэндалс? Ах как тревожно! Он вынужден признаться: ее болезнь внушает ему опасения. В таком духе распространялся мистер Элтон довольно долго. Не будучи слишком внимателен к тому, что говорили ему в ответ, он, однако, выказал подобающий страх перед той угрозой, какую несет в себе тяжелая простуда, и потому Эмма оставалась вполне им довольна. Но внезапно речь его приняла такой оборот, будто он тревожился не столько о больном горле Харриет, сколько о том, как бы мисс Вудхаус не заразилась от подруги. Он принялся настоятельно убеждать Эмму покамест не ходить к больной и хотел даже взять с нее слово, что она не станет подвергать себя опасности, покуда мистер Перри не выскажет ему, мистеру Элтону, своего суждения. Сколько Эмма ни пыталась, сведя все на шутку, вернуть разговор в верное русло, викарий все не переставал тревожиться о ней. Наконец она пришла в раздражение: теперь уж нельзя было не признать, что мистер Элтон ведет себя так, будто влюблен не в Харриет, а в нее саму. Ежели она сейчас не ошибалась, то такое гнусное непостоянство заслуживало самого глубокого презрения, и ей все труднее становилось сдерживать гнев. Между тем викарий обратился к хозяйке дома, желая сделать ее своей союзницей. Не присоединит ли миссис Уэстон свой голос к его увещеваниям? Не поможет ли убедить мисс Вудхаус в том, сколь опасно посещать больную, покуда не установлено, не заразителен ли недуг? Он лишь тогда будет удовлетворен, когда получит от Эммы обещание беречься. Пускай же бывшая наставница окажет на нее влияние! — Такая забота о других и такое небрежение к себе! — продолжил викарий. — Она просила меня остаться сегодня дома из-за того лишь, что я немного осип, сама же не хочет оградить себя от угрозы гнойного воспаления горла! Справедливо ли это, миссис Уэстон? Рассудите нас. Разве не имею я причины жаловаться? Уверен в вашем любезном содействии. Эмма увидела, что слова мистера Элтона и тон, коим они были сказаны, удивили миссис Уэстон, причем немало, ибо та не могла понять, по какому праву он так печется о мисс Вудхаус. Сама же Эмма, оскорбившись, не находила сколько-нибудь достойного ответа. Выразив свое негодование одним только взглядом (но таким, который должен был возвратить мистера Элтона в подобающие границы), она пересела к сестре и отдала все внимание беседе с ней. Того, как принял викарий данный ему отпор, Эмма узнать не успела, ибо вошедший в эту минуту мистер Джон Найтли взволновал общество вестью о том, что снег запорошил дорогу и продолжает валить, подгоняемый сильным ветром. В заключение своей речи он обратился к тестю: — Вашим зимним путешествиям, сэр, будет положено весьма увлекательное начало. Пробираться домой сквозь метель, полагаю, ново как для вашего кучера, так и для лошадей. Бедный мистер Вудхаус от испуга утратил дар речи, все же прочие нашлись что сказать: одни были удивлены, другие, напротив, не удивились, каждый задал какой-нибудь вопрос или отыскал слова утешения. Миссис Уэстон и Эмма постарались, подбодрив старика, отвлечь его внимание от зятя, довольно жестокосердно упивавшегося своим триумфом: — Я не мог не восхищаться вами, сэр, когда вы отважились покинуть дом в такую погоду. Ведь вы, конечно, предвидели скорое начало метели — нельзя было не заметить первых хлопьев снега. Ваша решимость привела меня в восхищение, сэр. А до дому, позвольте вас уверить, мы доберемся превосходно. Еще пара часов снегопада едва ли сделают дорогу совершенно непроезжей, а экипажей у нас два. Если один и опрокинется где-нибудь посреди безлюдного поля, то есть же второй! Не сомневайтесь: к полуночи все мы прибудем в Хартфилд целые и невредимые. Мистер Уэстон, испытывавший торжество иного рода, признался, что знал о метели, однако молчал, дабы мистер Вудхаус не встревожился и не заспешил в обратный путь. Снега же выпало совсем не так много, и помешать возвращению гостей в свои дома он никак не мог — это, увы, была лишь шутка. Мистер Уэстон, говоря по правде, желал бы видеть дорогу заметенной, чтобы все общество осталось ночевать в Рэндалсе, — наверняка для всех нашлись бы комнаты. Жена его могла подтвердить: стоило ей проявить немного находчивости, и каждый гость был бы устроен на ночлег. (В действительности, однако, миссис Уэстон находила это довольно затруднительным, ибо в доме имелось всего две свободные спальни.) — Что же делать, моя дорогая Эмма? Что делать? — то и дело повторял мистер Вудхаус, ничего более не в силах вымолвить. Именно у нее, у младшей своей дочери, он привык искать утешения и теперь немного приободрился, когда она заверила его, что бояться нечего, что кучер и лошади у них замечательные и что рядом друзья. Старшая же дочь испугалась не менее его самого. Боязнь оказаться запертой в Рэндалсе, меж тем как дети остались в Хартфилде, всецело овладела ею. Вообразив себе, будто для людей бесстрашных дорога пока еще пригодна, но медлить нельзя ни секунды, она решила, что папеньке с Эммой лучше переночевать в гостях, а ей самой с мужем следует выехать тотчас, какие бы ужасные сугробы ни преграждали им путь. — Прошу тебя, милый, вели скорее подать карету. Быть может, мы еще сумеем добраться до дому, если отправимся безотлагательно. А ежели что-то случится, я выберусь и пойду пешком. Мне нисколько не страшно. Я хоть полдороги могу прошагать, а как приду — сей же час сменю обувь, хотя от промоченных ног я никогда не простужаюсь. — В самом деле? — воскликнул ее муж. — Мое удивление безмерно, дражайшая Изабелла, ведь обыкновенно ты простужаешься от всего. Домой пешком! Славно ты для этого обута, осмелюсь сказать! В такую погоду не то что тебе — лошадям придется несладко. Изабелла обратилась за одобрением к миссис Уэстон, которой ничего не оставалось, кроме как согласиться с нею. Тогда она взглянула на Эмму, но та продолжала надеяться, что уехать смогут все. Спор об этом был еще в разгаре, когда возвратился мистер Найтли, который сразу после того, как брат сообщил о снегопаде, вышел из дома взглянуть, так ли страшна метель, и не увидел ничего такого, что могло бы помешать гостям разъехаться по домам, причем в любое время — немедленно или час спустя. Он даже вышел за ворота и прошагал немного по дороге в сторону Хайбери: снега выпало с полдюйма, не более, а кое-где даже земля проглядывала. В воздухе еще кружились редкие снежинки, но облака уже редели и вскоре снегопад обещал совсем прекратиться. Мистер Найтли поговорил с возницами, и оба подтвердили: опасности нет. Эта весть, несказанно осчастливившая Изабеллу, обрадовала и младшую ее сестру, ибо папенька, насколько ему позволял нервический склад, тотчас успокоился. Однако после пережитого им волнения о полном его умиротворении нельзя было даже мечтать, покуда он оставался в Рэндалсе. Старик позволил убедить себя в безопасности возвращения домой, однако его никак не удавалось уверить в том, что еще часок в гостях у мистера и миссис Уэстон также ничем ему не повредит. Покамест другие уговаривали его на все лады, мистер Найтли и Эмма решили дело, обменявшись буквально парой фраз: — Ваш отец не перестанет тревожиться, так отчего бы вам не уехать? — Ежели остальные готовы, то готова и я. — Позвать слугу? — Зовите. Колокольчиком вызвали слугу, и было велено закладывать экипажи. Через несколько минут Эмма надеялась увидеть того, кто весь вечер так ей докучал, высаженным из кареты возле собственного дома, где он остынет и протрезвеет. Другой же ее беспокойный спутник вскоре должен был вновь обрести довольное расположение духа, возрадовавшись тому, что все невзгоды путешествия остались позади. Экипажи подали, и мистер Вудхаус, неизменный предмет первого внимания в таких случаях, был с осторожностью водворен мистером Найтли и мистером Уэстоном в собственную карету. Но что бы ни говорили эти джентльмены, их слова не могли предотвратить некоторого беспокойства, вновь овладевшего стариком при виде снега, устлавшего землю, и небосвода, более темного, нежели он привык видеть. Ах, до чего трудный путь им предстоит! Как тяжело будет бедняжке Изабелле! А бедняжке Эмме придется ехать в следующем экипаже. Что же им всем делать? Лучше бы, сколько возможно, держаться вместе. Переговорили с Джеймсом. Он обещал ехать очень тихо, не отрываясь от второй кареты. После отца уселась Изабелла. Следом вошел ее муж, позабывший о том, что на пути в Рэндалс сидел не с ней, и потому Эмма, препровожденная во второй экипаж мистером Элтоном, оказалась обреченной на уединение с ним. Если бы не подозрения минувшего вечера, этот тет-а-тет был бы ей даже приятен: они говорили бы с викарием о Харриет, и три четверти мили промелькнули бы как одна. Теперь же Эмма тяготилась его обществом, полагая, что он выпил слишком много доброго вина мистера Уэстона и потому наверняка станет нести всякий вздор. Дабы охладить его собственной сдержанностью, она заговорила с ним серьезно и церемонно о погоде, но не успела произнести и двух слов: едва их экипаж вслед за первым выехал из ворот, как рука ее была сжата в ладони мистера Элтона. Он решительно потребовал к себе внимания, ибо не мог не воспользоваться драгоценной возможностью открыть мисс Вудхаус те чувства, о которых она уж наверняка догадывалась. Он надеялся… он боялся… он обожал… он готов был умереть, если она его отвергнет, однако льстил себя мыслью, что его пылкая к ней привязанность, его безмерная любовь не оставит ее равнодушной. Говоря попросту, он намерен был добиться согласия в самый короткий срок. И это происходило на самом деле! Мистер Элтон, ухаживавший за Харриет, без колебаний, без извинений, даже без робости объяснялся в любви ей — Эмме! Она пыталась его остановить, но тщетно: он продолжал говорить, пока не высказал все до конца. Как ни велик был ее гнев, в ту минуту она решила сдержаться, надеясь, что безумие мистера Элтона в значительной мере вызвано вином, а потому может еще пройти. Полусерьезно-полушутя (в теперешнем странном положении этот тон казался ей наилучшим) она ответила: — Мистер Элтон, я, право, не знаю, что и думать! Неужто вы говорите все это мне? Вы, должно быть, забылись и приняли меня за мою подругу. Извольте: ей, мисс Смит, я передам любое ваше послание, — но сама не стану слушать таких речей. Прошу вас, довольно! Мисс Смит? Послание мисс Смит? Что мисс Вудхаус хотела этим сказать? Повторяя ее слова, он сообщил своему голосу такое высокомерие, такое хвастливое притворное негодование, что она, не удержавшись, воскликнула: — Мистер Элтон, это неслыханно! Я нахожу вашему поведению только одно объяснение: вы не в себе, — иначе не осмелились бы говорить со мной в таком тоне и так отзываться о Харриет. Овладейте же собою и замолчите — тогда я постараюсь все это забыть. Но мистер Элтон, выпивший довольно, чтобы разгорячиться, был все же не так пьян, чтобы утратить рассудок, и превосходно сознавал смысл собственных слов. Пылко отклонив упреки в непостоянстве, чувствительно ранившие его, и без особого жара изъявив почтение мисс Смит как подруге мисс Вудхаус, мистер Элтон заявил, что не может взять в толк, к чему теперь поминать эту девицу, если предмет его страсти вовсе не она. Снова заговорив о своей любви, он стал с большим упорством добиваться благосклонного ответа. Видя, что викарий не так уж и пьян, а стало быть, непостоянство его и самонадеянность не могут быть приписаны хмельному помутнению ума, Эмма заговорила суровее: — Увы, я более не могу сомневаться. Вы выразились достаточно ясно. Мистер Элтон, я не в силах выразить вам моего негодования. Весь минувший месяц вы ухаживали за мисс Смит, чему я была ежедневной свидетельницей, и после этого смеете в такой манере адресоваться ко мне? До сего момента я даже вообразить себе не могла столь непростительной ветрености! Уверяю вас, сэр, я чрезвычайно, чрезвычайно далека от того, чтобы поощрять подобное! — Боже правый! — вскричал мистер Элтон. — Как прикажете вас понимать? Мисс Смит! О ней я даже и не думал! Не будь она вашей подругой, я никогда не обратил бы на нее ни малейшего внимания. Единственно потому что вы с нею дружны, мне не было безразлично, жива она или мертва. Ежели она что-то себе вообразила, виной этому лишь собственная ее фантазия. Мне очень жаль, ужасно жаль, но чтобы мисс Смит… О, мисс Вудхаус! Кто заметит мисс Смит, когда рядом вы! Клянусь честью, напрасно вы упрекаете меня в ветрености. Ни о ком, кроме вас, я не помышлял, ни одной другой девице не делал знаков внимания. Все, что бы я ни делал и что бы ни говорил за многие недели, имело одну только цель — выказать вам мое обожание. Неужто вы в самом деле можете в этом сомневаться? Нет! — отвечал он сам себе игривым тоном, который находил, очевидно, обаятельным. — Уверен: вы все видели и все понимали. Услыхав такие слова, Эмма испытала чувства, недоступные описанию, и трудно сказать, которое из них взяло верх над другими. В негодовании она не сумела тотчас ответить, и несколько секунд ее молчания были восприняты мистером Элтоном, все еще не терявшим надежды на согласие, как добрый знак. Попытавшись вновь завладеть ее рукой, он радостно воскликнул: — Несравненная мисс Вудхаус! Позвольте мне заметить, что ваше безмолвие подтверждает мои слова: вы давно меня разгадали. — Нет, сэр, отнюдь не подтверждает! До сего момента я ни о чем не подозревала, находясь в полнейшем заблуждении относительно истинных ваших намерений, теперь же мне очень жаль, что вы раскрыли мне свои чувства. Я несказанно далека от того, чтобы… Ваше внимание к моей подруге Харриет, ваши ухаживания за ней (именно так я истолковывала вашу любезность) были для меня отрадны, и я всею душой желала вам успеха, но если бы заподозрила, что в Хартфилд вас влечет не она, то, несомненно, перестала бы одобрять ваши частые визиты. Возможно ли поверить, будто вы не добивались особенного расположения мисс Смит, не имели на нее серьезных видов? — Никогда, сударыня! — с горячностью возразил уязвленный мистер Элтон. — Никогда, уверяю вас! Чтобы я помышлял о мисс Смит… Она по-своему славная девушка, и я буду рад, если ей удастся хорошо устроиться в жизни. Я желаю ей всяческих благ, и, бесспорно, найдется мужчина, которого не смутит… Но всякий должен сознавать свое положение. Мое, осмелюсь сказать, совсем недурно. Я вполне могу надеяться, что женюсь на ровне, и мне нет нужды так отчаиваться, чтобы ухаживать за мисс Смит! Нет, сударыня, Хартфилд я посещал только лишь ради вас, и то, как вы меня поощряли… — Я вас поощряла? Сэр, вы глубоко заблуждаетесь! Вы были для меня поклонником моей подруги — не более. Ни в каком ином качестве я не могла бы вас к себе приблизить. Я очень сожалею, однако хорошо еще, что все разъяснилось сейчас, а не позднее. Продолжай вы и дальше вести себя по-прежнему, мисс Смит, вероятно, получила бы ложное представление о ваших намерениях, ибо она, как и я, не знала, сколь вы щепетильны в отношении неравенства между вами. Касательно вашего разочарования, то, надеюсь, оно скоро пройдет. Я же в настоящее время не помышляю о замужестве. Мистер Элтон был так зол, что не сумел вымолвить более ни слова. То, как решительно ему отказали, делало всякие дальнейшие уговоры бессмысленными. В этом состоянии взаимной обиды и едва сдерживаемого возмущения им предстояло оставаться наедине еще несколько минут, ибо возница, щадя нервы мистера Вудхауса, вел лошадей шагом. Если бы Эмма и викарий не были друг на друга так сердиты, то, верно, сгорали бы от неловкости, но чувства, владевшие ими, оказались столь сильны, что не оставили места для смущенных колебаний. Даже не заметив, как экипаж свернул на Викариеву дорогу и как остановился, они очутились перед дверью пасторского дома, и мистер Элтон не замедлил выйти. Эмма сочла необходимым пожелать ему доброй ночи. Он ответил холодно и гордо, ни слова не прибавив. Она же в неописуемом раздражении была доставлена в Хартфилд. Дома ее встретил торжествующий отец. До сих пор он дрожал при мысли об опасностях, которые угрожали его дочери, ехавшей в одиночестве от дома викария: бедняжке пришлось (о ужас!) преодолеть поворот, да еще и в экипаже, ведомом не Джеймсом, а чужим кучером. Теперь же она возвратилась, и ее присутствие было, по-видимому, единственным, чего недоставало для воцарения в Хартфилде полнейшей гармонии. Мистер Джон Найтли, устыдившись давешнего своего дурного расположения, сделался само участие и добродушие. Проявляя исключительную заботу о спокойствии мистера Вудхауса, он хотя и не дошел до того, чтобы отведать овсяной кашки, однако признал ее пользительные свойства. Для всех, кто был в доме, день завершился миром и довольством. Только Эмма пребывала в доселе неведомом ей смятении и лишь отчаянным усилием воли принуждала себя казаться внимательной и веселой, пока в назначенный час все не разошлись по своим спальням. Только тогда она нашла облегчение в уединенных раздумьях. Глава 16 Локоны были завиты, служанка отослана, и Эмма могла наконец отдаться своей печали. Как скверно все обернулось! Как бесповоротно разрушились ее мечты! Какой удар ожидал ее подругу! Да, последнее было хуже всего. Эмма и сама страдала от боли и стыда, однако собственные ее мучения казались пустяком в сравнении с тем, что предстояло испытать Харриет. Эмма охотно согласилась бы быть еще более неправой, еще более униженной ошибочностью своего суждения — только бы тяжелые последствия ошибки коснулись лишь ее одной. «Все было бы еще ничего, — думала она, — если б я не пробудила в Харриет симпатию к этому человеку. Пусть бы он держался со мной вдвое нахальнее, я бы все снесла, но она… Бедная Харриет!» Как могла Эмма так обмануться? Он уверял, будто никогда не думал всерьез о мисс Смит. Никогда! Эмма силилась как можно яснее припомнить минувшие события, но все мешалось в памяти. Вероятно, ей пришла в голову мысль, под которую она впоследствии подлаживала каждое слово и каждый шаг мистера Элтона. Его поведение, однако, не могло не быть странно, неясно, двусмысленно — иначе она бы так не ошиблась. Портрет! Как он им восхищался! А стихотворная загадка? А сотни других обстоятельств, которые, казалось, так ясно указывали на Харриет? Стихи, конечно же, не подходили никому: сперва «быстрый ум», потом «нежнейшие глаза»! Ералаш из слов, в котором нет ни вкуса, ни правды. Разве можно было понять, что значит эта чепуха? Несомненно, в последнее время викарий зачастую слишком уж любезничал с ней самой, но она приписывала это недостатку воспитания и такта — одному из многих свидетельств того, что он не всегда вращался в лучшем обществе и потому при всем своем желании быть приятным подчас не блистал подлинным изяществом манер. До сего дня Эмме ни на минуту не приходило в голову, что комплименты мистера Элтона не простая дань уважения ей как подруге предмета его воздыханий. За то, что нынче эта мысль ее посетила впервые, следовало благодарить зятя. Да, братьям Найтли нельзя было отказать в проницательности. Ей вспомнилось, как старший предостерегал ее, говоря, что мистер Элтон не захочет жениться без выгоды. Она залилась краской, поняв, насколько глубже он, мистер Найтли, постиг характер этого человека. Как тяжко было сознавать такое! Но ведь викарий так часто выдавал себя не за того, кем был, скрывая гордыню, высокомерие, самодовольство. Сколь на многое он притязал и сколь мало заботился о чувствах других! Вопреки обыкновенному порядку вещей, мистер Элтон, открывшись Эмме, упал в ее глазах. Признание сослужило ему дурную службу. Его пылким словам она не поверила, а его надежды оскорбили ее. Он намеревался выгодно жениться и до того вознесся, что, посмев остановить выбор на ней, только притворился влюбленным. Жалости к нему Эмма не испытывала: ежели он и страдал от разочарования, то по заслугам. Ни в речах его, ни в манерах не было истинной любви. На вздохи и любезности он не скупился, но сколько в них слышалось притворства! Нет, не стоило обременять себя состраданием к нему. Он лишь хотел возвысить и обогатить себя, и, если мисс Вудхаус из Хартфилда, наследница состояния в тридцать тысяч фунтов, оказалась менее легкой добычей, нежели он воображал, он наверняка направит свои старания на мисс Кого-Нибудь, способную принести ему тысяч десять-двадцать. Но говорить, будто она поощряла и понимала его намерения — словом, будто она собиралась выйти за него замуж? Вообразить себя равным ей по положению и уму? Смотреть с пренебрежением на ее подругу, так хорошо сознавая различия между собой и теми, кто стоит ниже, и притом не видеть, как далек он от вышестоящих? Это казалось возмутительней всего. Быть может, не следовало ждать от мистера Элтона понимания того, насколько Эмма превосходит его талантами. Он, вероятно, потому и не мог оценить ее тонкий ум, что сам таковым не обладал, но должен был знать, что она несоизмеримо выше его по богатству и знатности, что Вудхаусы, молодая ветвь весьма древнего рода, давно обосновались в этих краях, а об Элтонах здесь никто и не слыхивал. Поместье Хартфилд, не будучи обширным, являло собой нечто вроде маленького клина, врезанного в земли аббатства Донуэлл, к которому принадлежало и селение Хайбери. Но ежели принять во внимание другие источники богатства, то Вудхаусы лишь немного уступали хозяевам Донуэлла и соответственно своему влиянию стояли на высшей ступени местного общества, в которое мистер Элтон вошел менее двух лет назад, чтобы по мере сил пробивать себе дорогу, имея связи только в среде торговцев и не будучи ничем примечателен, кроме своего сана и своей учтивости. И такой человек мог вообразить, будто она в него влюблена, и даже более того: был, по всей видимости, в этом уверен! Мысленно выбранив его за тщеславие, несообразное с внешней обходительностью, Эмма вынуждена была честно признать, что собственная ее любезность, ее исключительное дружелюбие и внимание могли ложно обнадежить человека, не блещущего ни особенным умом, ни наблюдательностью, ни тактом и потому не вникающего в истинную причину оказываемого ему теплого приема. Викарий был именно таков, и не следовало удивляться, если он возомнил себя избранником мисс Вудхаус. Ежели Эмма неверно истолковала его чувства, то и он, ослепленный своекорыстием, мог понять ее превратно. Именно она совершила первую и худшую ошибку: до чего глупо подталкивать людей, кто бы они ни были, навстречу друг другу! Эмма зашла слишком далеко, взяла на себя слишком многое, обратила серьезное дело в игру и запутала то, чему пристала простота. Встревоженная и пристыженная, она твердо решила больше так не поступать. «Выходит, это я, — сказала она себе, — своей болтовней пробудила в Харриет чувство к этому человеку. Если бы не я, она бы, верно, и не подумала о нем, тем паче с надеждой. Это я уверила ее в его чувствах, сама же она была чужда подобных мыслей, потому что обладает той скромностью и тем смирением, которыми, как я полагала, наделен и он. Ах, зачем же я не остановилась, отговорив ее выходить за молодого Мартина! Это я сделала верно, однако этим и следовало удовольствоваться. Дело довершили бы время и случай. Я ввела Харриет в хорошее общество, дала ей возможность понравиться достойным людям. Не должно было посягать на большее. Теперь бедняжка потеряет покой. Я оказалась ей другом лишь наполовину. Если даже она сумеет довольно скоро пережить это разочарование, я уж и не знаю, кто мог бы стать для нее подходящим женихом. Разве Уильям Кокс! Ах нет, только не Кокс! Я не смогу терпеть этого дерзкого молодого адвокатишку!» Поймав себя на том, что едва опять не впала в прежний грех, Эмма вспыхнула и рассмеялась, но после вернулась к печальным размышлениям о случившемся, о его возможных следствиях и о том, как должно теперь поступить. Будущее объяснение с Харриет, страдания, которые той предстояло испытать, неловкость продолжения или прекращения знакомства с викарием, необходимость скрывать свои чувства во избежание ненужной огласки — этого оказалось довольно, чтобы еще некоторое время занимать Эмму мрачными мыслями. Когда же она наконец легла спать, ей было ясно лишь одно: она совершила ужаснейшую ошибку. Даже подавленная угрюмостью ночи, молодая природная веселость, какой обладала Эмма, почти неизменно возрождается с наступлением дня. Утро, юное и бодрое, как она сама, обладает такой силой, что облегчит боль и укрепит надежду всякого, кто не столь удручен, чтобы не открывать глаз. Поднявшись на рассвете, Эмма была более спокойна, чем накануне перед отходом ко сну, и более расположена верить в благополучное разрешение дела. Ее в немалой степени утешало то, что мистер Элтон едва ли влюблен в нее искренне, что держался он на сей раз отнюдь не так приятно, чтобы жалко было его разочаровать, а Харриет не обладает тем утонченным складом характера, при котором чувства отличаются остротой и продолжительностью. Наконец, никому за исключением их троих не было нужды знать о произошедшем, а менее всех отцу, чье спокойствие ни на миг не следовало возмущать. Обнадеженная этими мыслями, Эмма еще более укрепилась в бодром расположении духа, увидав порядком заснеженную дорогу — желанный повод для того, чтобы пока не видеться ни с Харриет, ни с мистером Элтоном. Хотя настал праздник Рождества, пойти в церковь было нельзя. Мистер Вудхаус не находил бы себе места от беспокойства, если б его дочь предприняла такую попытку, и она осталась дома, тем самым оградив от неприятных и ненужных дум как себя самое, так и того, в ком могла их возбудить. Природа благоприятствовала Эмме и далее. Многие дни колебания между оттепелью и морозом как нельзя менее подходили для прогулок: с утра моросил дождь или сыпал снег, в под вечер землю сковывал лед. Эмма жила в своем доме будто в почетном плену, обмениваясь с Харриет одними лишь записками, не бывая в церкви даже по воскресеньям и не имея необходимости объяснять, отчего мистер Элтон перестал посещать Хайбери. В ту холодную снежную пору многие жители Хайбери сделались затворниками. Надеясь, что викарий все же нашел утешение в той или иной компании, Эмма радовалась, что ее отец спокоен и доволен, проводя эти дни в семейном кругу. Слишком осмотрительный, чтобы самому двинуться с места, он говорил свойственнику, которого никакая погода не могла удержать взаперти: «Ах, мистер Найтли! Зачем же вы не остались дома, как мистер Элтон?» Если бы не потаенные печали Эммы, эти дни заточения были бы для нее счастливейшими. Домашнее затворничество пришлось по нраву мистеру Джону Найтли, чье расположение духа всегда налагало глубокий отпечаток на настроение тех, кто был подле него. Совершенно освободившись от желчности, владевшей им в Рэндалсе, он до самого конца своего пребывания в Хартфилде держался любезно и ни о ком не отзывался без благосклонности. Но как Эмма ни бодрилась, как ни приятна оказалась для нее такая отсрочка, рано или поздно ей все же предстояло объясниться с Харриет, и неминуемое приближение этого часа, как нависший над головой дамоклов меч, нарушало ее спокойствие.