Глава 17 Мистер и миссис Джон Найтли не задержались в Хартфилде дольше назначенного срока. Погода вскоре улучшилась настолько, что те, кто должен был ехать, смогли отправиться в путь, и мистер Вудхаус, хоть по обыкновению убеждал дочь погостить вместе с детьми подольше, был вынужден, проводив их, вернуться к прежним своим сетованиям на судьбу «бедняжки Изабеллы» — той Изабеллы, что годилась в образчики праведного женского счастья, ибо проводила все дни, простодушно хлопоча о благе тех, кого обожала, гордясь их заслугами и не видя их недостатков. В тот же вечер, когда гости уехали, мистер Вудхаус получил пространное церемонное письмо от мистера Элтона, который, пустив в ход самые пышные свои любезности, сообщил, что назавтра «намерен отправиться в Бат, дабы по настоянию друзей провести несколько недель у моря». Викарий «весьма сожалел о том, что разнообразные обстоятельства как природного, так и делового свойства» не позволили ему лично проститься с хозяином Хартфилда, чье дружеское гостеприимство навечно останется предметом его благодарных воспоминаний, и ежели мистер Вудхаус чего-нибудь желал, то он, мистер Элтон, был рад исполнить просьбу. Записка эта приятно удивила Эмму. Сейчас она только того и желала, чтобы викарий уехал, и сам отъезд его встретил у ней горячее одобрение, чего, однако, нельзя сказать о манере, в какой он донес сию благую весть до ее сведения. Мог ли он яснее выразить ей свою злость, нежели рассыпавшись в любезностях перед ее отцом, а о ней самой не обмолвившись и словечком? Ни единого комплимента мисс Вудхаус, даже имя не было помянуто — перемена казалась столь разительной, а торжественность тона письма столь неуместной, что это, как подумалось Эмме, не могло не возбудить в ее отце подозрений. Мистер Вудхаус, однако, ничего не заподозрил. Старик так поражен был внезапностью отъезда викария и так тревожился о том, сумеет ли он благополучно возвратиться, что не заметил странности выражений. Более того, письмо принесло обитателям Хайбери немалую пользу, явив им новый предмет для беседы на протяжении долгого вечера. Отец говорил о своих опасениях, а дочь рассеивала их с обычной готовностью. Теперь Эмма решила, что настала пора для объяснения с Харриет, которая, вероятнее всего, была уже почти здорова. Следовало быстрее сообщить ей неприятное известие, чтобы до возвращения мистера Элтона она успела излечиться не только от простуды, но и от сердечной раны. Итак, следующим же днем Эмма отправилась к миссис Годдард, готовая понести кару тяжкого признания. Ей предстояло разрушить все надежды, ею же самою взлелеянные, явиться подруге в образе счастливой соперницы и разоблачить как грубую ошибку все те суждения, убеждения, наблюдения и пророчества, которые породил ее ум на протяжении последних шести недель. В Эмме с новой силой вспыхнул первоначальный стыд, и, увидав слезы подруги, она подумала, что уже никогда не сможет быть с собою в ладу. Харриет очень хорошо приняла известие. Никого ни в чем не виня, она выказала беспримерную простоту и скромность, в тот момент весьма выгодные для ее приятельницы. В тогдашнем своем расположении духа Эмма высоко оценила Харриет, сочтя ее милую кротость более достойной любви, нежели свои собственные таланты. Не помышляя ни о каких жалобах, бедняжка решила, будто благосклонность такого джентльмена, как мистер Элтон, была бы для нее слишком высокой честью. Нет, никогда она не годилась ему в невесты, и лишь мисс Вудхаус, ее слишком добрый и слишком пристрастный друг, могла о таком подумать. Слезы текли обильно, но в глазах невольной виновницы этого горя его безыскусственность была превыше гордого самообладания. Мисс Вудхаус слушала Харриет, всей душой сопереживая ей и всеми силами желая утешить. Это она, как теперь видела Эмма, оказалась для викария слишком благородна, а отнюдь не наоборот. С нее следовало брать пример, ибо подражание ей могло привести к счастью скорее, чем самый совершенный ум. Делаться несведущей простушкой было, пожалуй, несколько поздно, и все же Эмма покинула подругу с твердым намерением стать скромнее, проявлять более осторожности и всю оставшуюся жизнь обуздывать свое воображение. Способствовать благу Харриет и выказать дружескую привязанность к ней иначе, нежели попытками ее просватать, — отныне Эмма почитала это вторым своим долгом после попечения об отце. Привезя подругу в Хартфилд, мисс Вудхаус с неизменной добротой принялась занимать и развлекать ее, надеясь, что книги и беседы прогонят думы о мистере Элтоне. Эмма знала: для этого необходимо время, сама же она не лучший советчик в сердечных делах, а сочувствовать привязанности к мистеру Элтону и вовсе не способна, — однако надеялась, что до возвращения викария молодость и полное отсутствие всякой надежды помогут ее компаньонке охладеть к нему настолько, чтобы возобновление обычного знакомства не было чревато проявлением или тем паче возгоранием сокрытого чувства. Харриет все так же почитала мистера Элтона воплощением совершенства, не имеющим равных себе ни красотой, ни добродетелями. Ее любовь к нему оказалась, сказать по правде, много глубже, нежели Эмма предполагала, но, даже признавая это, мисс Вудхаус была уверена, что естественное побуждение каждой женщины — подавлять в себе невзаимное чувство, а потому раньше или позже оно неизбежно ослабнет. Если мистер Элтон, возвратившись, станет ясно и недвусмысленно выказывать равнодушие (в его усердии на этот счет Эмма не сомневалась), то Харриет едва ли сможет находить прежнее наслаждение в том, чтобы видеть его или о нем вспоминать. То, как прочно они были привязаны к Хайбери, вредило обоим, а вернее, всем троим. Ни один из них не мог уехать или переменить общество, а посему им приходилось встречать друг друга и, сколько это было возможно, скрывать мучившую их неловкость. Трудность положения Харриет усугублялась, кроме прочего, тем, что и наставницы, и старшие ученицы в школе миссис Годдард отзывались о мистере Элтоне не иначе как с обожанием. Только в Хартфилде она слышала, как о нем говорили с охлаждающим спокойствием или нелицеприятной правдивостью. Если она и могла найти лекарство от своей раны, то лишь там, где эта рана была ей нанесена. Эмма же предвидела, что не сумеет примириться сама с собой до тех пор, пока не увидит Харриет на пути к выздоровлению. Глава 18 Мистер Фрэнк Черчилл не приехал. Когда приблизилось назначенное время, миссис Уэстон нашла подтверждение своим опасениям в извинительном письме. К безграничному его сожалению, ему не позволили отлучиться, однако он все же надеялся посетить Рэндалс «по прошествии некоторого времени». Разочарование миссис Уэстон было чрезвычайно сильно — сильнее, в сущности, чем разочарование ее супруга, — хотя она, в отличие от него, ждала обещанного визита с трезвым сомнением. При склонности мистера Уэстона видеть все в чересчур благоприятном свете огорчение его обыкновенно оказывалось слабее предшествующей радости, ибо, имея сангвинический темперамент, он легко переносился от неудачи настоящего момента к новым надеждам. С полчаса им владело неприятное удивление, но затем он нашел, что, ежели Фрэнк приедет месяца через два-три, это будет даже лучше. Наступит весна, и юноша, несомненно, сможет пробыть в Рэндалсе дольше, нежели зимой. Подобные рассуждения быстро возвратили мистеру Уэстону прежнее спокойствие, миссис же Уэстон преисполнилась тревожного ожидания новых извинений и отсрочек. Беспокоясь о том, как бы муж не огорчился, она сама огорчалась куда больше. Эмма была теперь не в том настроении духа, чтобы воспринять отсутствие мистера Фрэнка Черчилла иначе, нежели как разочарование для ее друзей. Знакомство с ним уже не пробуждало в ней прежнего интереса. Не искушений она хотела, но покоя. И все же, чтобы произошедшая в ней перемена не сделалась слишком заметна, она сочла необходимым со вниманием войти в обстоятельства дела и ответить на разочарование мистера и миссис Уэстон таким горячим участием, какое естественно между добрыми друзьями. Первой сообщив новость мистеру Найтли, Эмма отозвалась о Черчиллах с негодованием, вероятно, даже несколько превзошедшим необходимое. Затем, продолжая разыгрывать чувства, коих не испытывала, она сказала, как много приобрел бы в лице мистера Фрэнка Черчилла их тесный провинциальный кружок, как приятно видеть новых людей и каким радостным событием для всего Хайбери будет его приезд. Наконец, снова заговорив о Черчиллах, запретивших сыну посетить отца, Эмма оказалась вовлеченной в спор с мистером Найтли и, внутренне смеясь, обнаружила, что утверждает противоположное подлинным своим мыслям и использует доводы миссис Уэстон против себя же самой. — Черчиллы, очень может статься, в самом деле поступили дурно, — холодно заметил мистер Найтли, — но, полагаю, он все же приехал бы, имея к тому желание. — Не пойму, отчего вы так говорите. Желание приехать очень сильно в нем, но дядя и тетя его не пускают. — Не может быть, чтобы он, если хочет, не изыскал возможности посетить отца. Без доказательств я в это не поверю. — Как странно! Чем мистер Черчилл столь провинился перед вами, что вы возомнили его этаким противоестественным созданием? — Если он, по примеру тех, кто его воспитал, научился свысока глядеть на своих родных и не заботиться ни о чем, кроме собственного удовольствия, то я отнюдь не нахожу это противоестественным. Напротив, это естественнее, чем можно бы желать. Молодой человек, взращенный людьми гордыми, себялюбивыми и привыкшими к роскоши, и сам, вероятнее всего, будет горд, себялюбив и привычен к роскоши. Стоило Фрэнку Черчиллу пожелать свидеться с отцом, и он сумел бы это сделать с сентября по январь. Мужчина его возраста (ему, верно, уж исполнилось двадцать три, а то и двадцать четыре года?) не может не располагать средствами, достаточными для такой поездки. — Вам легко так говорить и думать, ведь вы всегда были сам себе хозяин. В том, что касается положения зависимого человека, худшего судьи, чем вы, не сыскать. Вам неизвестно, каково приспосабливаться к чужому норову. — Нельзя предположить, чтобы мужчина двадцати трех или двадцати четырех лет настолько был лишен свободы мысли и действия. Ни в деньгах, ни в досуге он, как нам известно, не нуждается. И денег, и досуга ему отпускается в таком избытке, что он охотно тратит их там, где собираются самые закоренелые бездельники королевства. Знакомые нет-нет, да и встретят его то в одном приморском городе, то в другом. Недавно, к примеру, он был в Уэймуте. Выходит, Черчиллы все же отпускают его от себя. — Порой — да. — И такая пора наступает всякий раз, когда он пожелает. Всякий раз, когда это обещает ему удовольствие. — Несправедливо судить о поступках человека, не зная в точности всех его обстоятельств. Мы должны сперва побывать в Энскоме и узнать нрав миссис Черчилл — тогда только нам будет позволительно рассуждать о том, в чем волен, а в чем неволен ее племянник. Вероятно, временами он получает больше свободы, временами — меньше. — Есть то, в чем мужчина волен во всякое время. Буде на то его желание, он всегда может исполнить свой долг. Ни искусства, ни ловкости для этого не требуется. Необходима только энергичная решимость. Фрэнк Черчилл обязан посетить отца и знает это, оттого и шлет в Рэндалс письма с обещаниями и оправданиями. Он поступил бы как должно, если бы хотел. Праведные чувства побудили бы его сказать миссис Черчилл просто и твердо: «Всем, что касается одних лишь удовольствий, я в любой миг пожертвую ради вашего удобства, но посетить отца я должен. Я раню его, ежели не заплачу ему этой дани уважения. Посему отправляюсь завтра же». Произнеси он такие слова безотлагательно и с решимостью, приличествующей мужчине, никто не воспрепятствовал бы его отъезду. — В самом деле, — рассмеялась Эмма, — однако, вероятно, тетушка воспрепятствовала бы его возвращению. Слыхано ли, чтобы молодой человек так говорил со своей благодетельницей, от которой всецело зависит! Только вы, мистер Найтли, могли вообразить такое, ибо ничего не смыслите в жизни людей, чье положение противоположно вашему. Чтобы мистер Фрэнк Черчилл произнес такую речь перед дядей и теткой, которые его воспитали и от которых он должен унаследовать состояние? Да еще, пожалуй, громким голосом и стоя посреди зала? Неужто вы вправду находите такое возможным? — Поверьте, Эмма: для здравомыслящего мужчины это не составит труда. Если он считает себя правым, то, заявив о своей правоте (конечно же, разумными словами и в подобающей манере), он возвысился бы и утвердил свои интересы в глазах тех, от кого зависим. Это принесло бы ему больше пользы, чем целое множество маневров и уловок. К теткиной любви прибавилось бы уважение. Черчиллы поняли бы, что могут на него положиться: если он верен долгу перед отцом, то и долг перед ними исполнит. Как и он, как и весь свет, они знают: он обязан посетить отца. Недостойным образом используя свою власть, чтобы отсрочить визит, они в глубине души отнюдь не восхваляют молодого человека за покорность их прихотям. Между тем должные поступки не могут не внушать уважения. Если бы Фрэнк Черчилл проявлял твердость и постоянство в верности долгу, его воля подчинила бы себе теткин умишко. — Я склонна в этом усомниться. Вы очень уж любите подчинять себе чужие умишки, однако ежели умишко принадлежит богатой и влиятельной особе, то управиться с ним, полагаю, не легче, нежели с великим умом. Быть может, вы сами, мистер Найтли, окажись внезапно на месте мистера Фрэнка Черчилла, сумели бы сделать и сказать то, что советуете ему, и добились бы этим успеха. Вам его дядя и тетушка едва ли возразили бы. Однако от вас они и не ждут послушания. Ему же трудно будет мгновенно перейти от многолетней привычки повиноваться к совершенной независимости, отвергнув все притязания своих благодетелей. Вероятно, чувство долга развито в нем столь же сильно, как и в вас, однако в нынешних обстоятельствах он не имеет возможности действовать с ним сообразно. — Значит, чувство все же слабовато. Будь это не так, оно побуждало бы его к соразмерным усилиям воли. — Ох уж это различие в положении и привычках! Как жаль, что вы не хотите понять чувства добросердечного молодого человека, вынужденного противостоять тем, кого с детства привык почитать. — Наш добросердечный молодой человек очень малодушен, ежели до сих пор ему не приходилось настаивать на своем праве поступить как должно, вопреки чужому желанию. В эту пору жизни ему надлежало бы уже привыкнуть к тому, чтобы всегда исполнять свой долг, отбросив расчетливую осторожность. Я мог бы понять страх в ребенке, но не в мужчине. Научившись разумно мыслить, он должен был поднять голову и стряхнуть с себя все недостойное, что ему навязывают. Должен был воспротивиться теткиной воле при первой же ее попытке подтолкнуть его к пренебрежению собственным отцом. Сделай он это сразу, теперь она и вовсе не стала бы ему препятствовать. — Никогда нам с вами не сойтись во мнении о нем! — воскликнула Эмма. — Это, однако, не удивительно. Для того чтобы считать мистера Фрэнка Черчилла малодушным, я оснований не имею, даже напротив: уверена, что он не таков. Мистер Уэстон не слеп и в собственном сыне непременно разглядел бы неразумную слабость. Между тем, вероятно, этот молодой человек в самом деле гораздо более уступчив, покладист и мягок, чем подобает быть вашему идеалу мужского совершенства. Полагаю, это так. Однако, лишая его одних преимуществ, кротость нрава дает ему много других. — О да! Преимущество сидения на месте, когда следует быть в пути, преимущество жизни, наполненной лишь праздными удовольствиями, и преимущество любования собственной ловкостью в изобретении отговорок. Он всегда может сесть и написать цветистую эпистолу, изобилующую лживыми заверениями. Он убедил себя в том, что изобрел превосходный способ сохранения мира в семействе и у отца теперь не будет оснований для обид. Читать эти письма мне тошно. — Ваше отвращение к ним исключительно. Всех, кроме вас, они удовлетворяют. — Подозреваю, что миссис Уэстон отнюдь не удовлетворена. Женщина ее ума и душевной чуткости, занявшая место матери, но не ослепленная материнской любовью, едва ли может быть довольна фальшивыми оправданиями. А кроме того, кому, как не ей, обижаться отсрочками визита, цель которого — их с пасынком знакомство. Будь миссис Уэстон значительной персоной, он, осмелюсь предположить, давно бы уж явился, хотя приезд его был бы для нее куда менее важен. Неужто вы думаете, что сама ваша подруга этого не понимает? Что не повторяет мысленно этих же слов? Нет, Эмма, ваш молодой человек не может быть по-английски добросердечен, хотя очень может быть по-французски aimable[8], то есть иметь изысканные манеры и выражаться не без приятности. Будь он хоть сто раз любезен, в нем нет английской деликатности в отношении к чувствам других людей, а стало быть, нет и подлинного добросердечия. — Вы, по-видимому, наперед утвердились в дурном мнении о нем. — Я? Нисколько, — ответил мистер Найтли с явным неудовольствием. — Думать о нем дурно я не желаю и, как во всяком другом человеке, с радостью признал бы в нем хорошее. Однако мне никогда не случалось слышать ни о каких его добродетелях, не считая того что он росл, хорош собой и имеет приятные манеры. — Даже если это все его достоинства, для Хайбери он подлинное сокровище. Нам здесь нечасто доводится видеть красивых молодых людей приличного воспитания. Не будем придирчивы и не станем требовать от него всех совершенств сразу. Представляете ли вы себе, мистер Найтли, какой фурор произведет у нас его появление? И в Донуэлле, и в Хайбери только и будет разговоров, что о нем. Он, мистер Фрэнк Черчилл, сделается в округе единственным предметом внимания и любопытства. Никто даже думать не сможет ни о чем другом. — Простите мне мою горячность. Я рад буду знакомству с ним, ежели найду в нем дельного собеседника, но если он окажется болтливым фатом, то едва ли надолго займет мои мысли. — Мне думается, что в беседе мистер Фрэнк Черчилл умеет приспособиться ко вкусу каждого. Он может и желает быть приятным для всех. С вами станет говорить о сельском хозяйстве, со мной о рисовании или музыке, и так далее. Имея общие познания обо всех предметах, он способен подхватить нить или сам вести беседу — как будет уместнее и учтивее. Почти обо всем он может прекрасно говорить. Таково мое о нем представление. — Мое же представление таково, — с жаром возразил мистер Найтли, — что ежели его успехи в науке всем угождать и впрямь столь велики, то он самое невыносимое существо на земле. Двадцать три года от роду, а уже король в своей компании, великий мудрец и искушенный политик, умеющий подобрать ключи к любой душе, обратить любой талант собеседника в доказательство собственного превосходства и обильно расточаемой лестью выставить всех глупцами! Дорогая моя Эмма, ежели вы действительно встретите такого чванливого щенка, то и сами не пожелаете его терпеть. — Прекратим говорить о нем! Мы оба предубеждены: вы против него, я в его пользу. Покуда он не приедет, мы с вами не поладим. — Предубеждены? Что до меня, то я свободен от предубеждений. — А я так вовсе нет, и нимало этого не стыжусь. Моя любовь к мистеру и миссис Уэстон делает меня очень пристрастной. — Как вам угодно. Я же попросту не нахожу нужным думать об этом юнце месяц напролет, — произнес мистер Найтли с заметной досадой, побудившей Эмму скорее переменить предмет разговора, хотя она и не понимала, отчего ее свойственник так рассержен. Невзлюбить молодого человека только за кажущееся несходство с собой — это было недостойно той подлинной широты ума, которую Эмма всегда считала присущей мистеру Найтли. Видеть в нем самонадеянность ей и прежде случалось, но до сих пор она даже на миг не предполагала, чтобы слишком высокое мнение о себе самом могло сделать его несправедливым к достоинствам других. Книга II Глава 1 Как-то утром мисс Вудхаус и Харриет отправились прогуляться вдвоем. О мистере Элтоне, на взгляд Эммы, уже было сказано между ними столько, что с избытком хватило бы на целый день. Ни искупление собственных грехов, ни утешение подруги, казалось, уже не могли потребовать от нее большего, посему на обратном пути она принялась усердно направлять беседу в другое русло. Но как только ей показалось, будто викарий на время позабыт, его имя было произнесено опять. Заведя речь о том, до чего тяжко живется зимой обездоленным, в ответ она услыхала жалобное: «Ах как добр к беднякам мистер Элтон!» Тогда ей стало ясно, что пора испробовать новое средство. В эту минуту барышни приблизились к дому, где жили миссис и мисс Бейтс. Эмма решила навестить их, чтобы присутствие людей посторонних на какое-то время заставило Харриет воздержаться от упоминаний о викарии. Искать повода для визита никогда не приходилось. Миссис и мисс Бейтс любили, когда их навещали, и Эмма знала, что те немногие, кто способен видеть в ней несовершенство, находят, будто, не посещая добрых старушек, она пренебрегает своей возможностью умножить скудные радости их жизни. И мистер Найтли, и собственное сердце не раз намекали ей на это упущение, но над всеми укорами брала верх убежденность в том, что это ужасно неприятно — терять время подле двух надоедливых женщин, подвергая себя страшной опасности повстречаться с кем-нибудь из средних или низших слоев хайберийского общества. Простолюдины постоянно посещали этот дом, и потому Эмма предпочитала обходить его стороной, однако сегодня твердо решила зайти, заметив подруге, что если расчет ее верен, то сегодня им не придется слушать очередное письмо Джейн Фэрфакс. Миссис и мисс Бейтс занимали верхний этаж в доме, принадлежавшем торговцам. В весьма умеренных размеров квартирке, где протекала вся жизнь двух скромных созданий, посетительниц встретили с большой сердечностью и даже благодарностью. Тихая опрятная старушка мать, сидевшая с вязаньем в самом теплом уголке, хотела уступить мисс Вудхаус свое место, а дочь, более деятельная и разговорчивая, едва не уморила гостий своею заботой и добротой: попечениями об их туфлях, изъявлениями признательности за визит, беспокойными расспросами о здоровье мистера Вудхауса, бодрыми заверениями в том, что матушка ее чувствует себя неплохо, и предложениями отведать извлеченных из буфета пирожных. Давеча их навестила миссис Коул: зашла на десять минуточек, но оказалась так любезна, что пробыла целый час. Так вот она взяла одно и похвалила. Быть может, мисс Вудхаус и мисс Смит тоже отведают? Это была бы для нее, хозяйки, большая честь. Упоминание о Коулах с неизбежностью влекло за собой упоминание о мистере Элтоне. Мистер Коул, близкий друг викария, получал от него весточки, пока он отсутствовал. Эмма знала, чего следует ждать: сейчас непременно вспомнят его письма, примутся считать, сколько времени прошло со дня его отъезда, станут говорить о том, как много он получает приглашений, как умеет быть душой всякого общества и как многолюден был церемониймейстерский бал. Мисс Вудхаус слушала стойко, выказывая, где нужно, одобрительное внимание и то и дело с готовностью вставляя словцо, чтобы избавить от таковой необходимости Харриет. Входя в дом, Эмма была к этому готова, но все же надеялась, что о викарии, уже помянутом за утро раз сто, долго говорить не придется. Пускай речь пойдет о картах, о хайберийских дамах и девицах, из которых не будет забыта ни одна, однако возвращения к болезненному предмету мисс Вудхаус намеревалась избежать. Чего она не ждала, так это того, что мистера Элтона сменит Джейн Фэрфакс: торопливо перескочив от него к Коулам, мисс Бейтс затем перешла к новому письму, присланному племянницей.