— Верно, в ста девяноста милях от Лондона — расстояние немалое. — Да, это и правда далеко. На шестьдесят пять миль дальше «Кленовой рощи». Но, мистер Уэстон, что такое расстояние для людей с большим достатком? Вы будете поражены, ежели узнаете, какие путешествия совершает порой мой братец мистер Саклинг. Вы не поверите, но однажды они с мистером Брэггом дважды за неделю съездили в Лондон и обратно на четверке лошадей. — Для Черчиллов удаленность от столицы не единственная беда, — заметил мистер Уэстон. — Миссис Черчилл неделю не поднималась с кушетки. В прошлом письме Фрэнк писал, что она жаловалась на слабость. Им с дядюшкой приходилось держать ее под руки, иначе она не в могла даже в зимний сад выйти! По всей видимости, тогда она в самом деле очень обессилела, зато теперь ей до того не терпится скорее попасть в Лондон, что они намерены провести в дороге не более двух ночей, как пишет Фрэнк. Согласитесь, миссис Элтон: у нежных дам поистине удивительные организмы. — Ну уж нет, в этом я с вами не соглашусь. Я всегда стою на стороне своего пола. Вынуждена вас предостеречь: ежели станете нападать на женщин, обретете в моем лице злейшего врага. Я всегда защищаю своих сестер. Уверяю вас, если б вы знали, как Селина ненавидит постоялые дворы, вы бы не удивлялись желанию миссис Уэстон провести в дороге сколь возможно меньше ночей. Селина говорит, что это для нее сущий кошмар, и я, по-видимому, отчасти переняла ее придирчивость. Из предосторожности Селина всегда путешествует с собственным постельным бельем. Возможно, миссис Черчилл делает так же? — Верьте моему слову: миссис Черчилл делает все, что делают другие утонченные леди. В целой округе не уступит она ни одной даме… Миссис Элтон с жаром прервала его: — Ах, помилуйте, Селина отнюдь не стремится быть утонченной! Пускай у вас не складывается ложное мнение о ней! — Неужели? А миссис Черчилл, напротив, такая утонченная дама, что другой такой и не сыскать. Миссис Элтон пожалела о горячности своего восклицания, поскольку в действительности отнюдь не возражала, чтобы ее сестру считали образцом изысканности, однако не успела она подготовить себе путь к отступлению, как мистер Уэстон заговорил снова: — Особой любви к миссис Черчилл я не питаю, как вы, вероятно, уже заподозрили, но это между нами. Она души не чает в моем сыне, посему я не стану дурно о ней говорить. К тому же теперь она нездорова. Правда, ежели судить по ее же словам, то здорова она не бывает никогда. Я бы не многим отважился сказать такое, миссис Элтон, но не очень-то верю в ее недуги. — Ежели она в самом деле больна, то почему бы, мистер Уэстон, ей не отправиться в Бат? Ну или в Клифтон? — Миссис Черчилл забрала себе в голову, будто Энском слишком холоден для нее. На самом же деле, полагаю, он попросту ей наскучил. Она дольше обыкновенного никуда не выезжала и теперь захотела разнообразия. Энском — уединенное место. Прекрасное, но очень уединенное. — О, как и «Кленовая роща»! Поместье моего брата мистера Саклинга очень удалено от проезжей дороги. Столько зелени вокруг, такой простор! Кажется, будто вы одни в целом мире! Однако миссис Черчилл, очевидно, не обладает здоровьем и силами Селины, чтобы наслаждаться таким уединением. Или, быть может, для жизни в сельской глуши ей недостает душевного богатства. Я не устаю повторять, что душевное богатство никогда не бывает чрезмерным для женщины. Ах, сама я, слава богу, щедро им наделена и могу совершенно не зависеть от общества. — В феврале Фрэнк уже приезжал к нам, пробыл две недели. — Помню-помню: я об этом слыхала. Приехав снова, он увидит прибавление в хайберийском обществе, если, конечно, мне позволительно считать себя прибавлением. Думаю, он и не слышал о том, что здесь многое изменилось. Требование комплимента было слишком очевидно, чтобы мистер Уэстон мог оставить его без внимания, поэтому в тот же миг с подобающей галантностью воскликнул: — Любезнейшая сударыня! Ни у кого, кроме вас самой, не могло бы возникнуть такого подозрения! Я ни секунды не сомневаюсь: в последнее время моя супруга только и писала ему, что о миссис Элтон! Исполнив свой долг, мистер Уэстон мог возвратиться к разговору о сыне: — Когда Фрэнк уехал, нам оставалось лишь предполагать, когда он приедет снова, и сегодняшнее известие вдвойне для нас отрадно, оттого что совершенно неожиданно. Вернее сказать, я-то всегда был убежден: скоро подвернется счастливый случай и Фрэнк сможет возвратиться, — однако никто мне не верил: ни миссис Уэстон, ни даже он сам. Оба они потеряли надежду. Дескать, ни за что ему не вырваться, дядя и тетка больше его от себя не отпустят, и так далее. А я всегда верил в нашу удачу и оказался прав. За годы моей жизни, миссис Элтон, я не раз замечал: если в этом месяце дела идут плохо, то в следующем они непременно наладятся. — Очень верно, мистер Уэстон, совершенно верно. Именно так я и говорила одному присутствующему здесь джентльмену в пору его жениховства. Ежели обстоятельства складывались не самым благоприятным образом и подготовка к свадьбе продвигалась не с той быстротой, которая отвечала его чувствам, он склонен был впадать в отчаяние и восклицал: «До мая не видать нам шафранного плаща Гименея!» О, какие усилия я прилагала, чтобы победить в нем угрюмость и внушить ему более радужные мысли! А всему виной было отсутствие подходящей кареты… Помню, однажды утром он явился ко мне в полном отчаянии… Тут миссис Элтон слегка закашлялась, чем мистер Уэстон не замедлил воспользоваться: — Вот вы изволили упомянуть май месяц. Именно в мае миссис Черчилл рекомендовали — или она сама так решила — уехать из Энскома в более теплое место, а именно в Лондон, потому мы и надеемся видеть Фрэнка чаще. Время самое что ни на есть подходящее: дни стоят длинные, погода приятная: не слишком жаркая, — что очень располагает к прогулкам. Мы все остались очень довольны прошлым приездом моего сына, однако выдалось много сырых унылых дней, какие нередки в феврале. Мы и половины не переделали из того, что хотели, зато теперь сможем проводить время с полным удовольствием. И я не знаю, миссис Элтон: вероятно, не быть уверенным в том, когда именно Фрэнк приедет (сегодня или завтра, в обед или к вечеру), и ждать его всякий час — это окажется для меня не меньшей радостью, чем если бы он жил в моем доме. Да, я так полагаю. По моему мнению, веселое и бодрое состояние ума есть главное условие счастья. Надеюсь, мой сын вам понравится, но, прошу вас, не ожидайте ничего необычного. Все находят его выдающимся молодым человеком, однако я считаю это некоторым преувеличением. Миссис Уэстон судит о нем очень предвзято: думает, будто ему в целом свете нет равных, — что, как вы догадываетесь, немало меня радует. — Я почти уверена, мистер Уэстон, что и мое мнение о нем окажется самым лестным. Я столько слышала похвал в адрес Фрэнка Черчилла! Однако, справедливости ради, следует отметить, что я из тех людей, которые обо всем составляют собственное независимое суждение. Имейте в виду: я буду судить о вашем сыне непредвзято и льстить ему не стану. Мистер Уэстон на несколько мгновений задумался, после чего произнес: — Надеюсь, я не слишком сурово высказался о бедной миссис Черчилл. Ежели она и вправду больна, мне бы не хотелось быть к ней несправедливым. Но есть в ее натуре черты, на которые я не могу взирать так терпеливо, как желал бы. Полагаю, вы знаете, миссис Элтон, в каком родстве я состою с Черчиллами и какой прием некогда встретил у них. Между нами говоря, это она во всем виновата. Она разожгла вражду. Если б не она, матушке Фрэнка не пришлось бы терпеть таких лишений. Мистер Черчилл — человек гордый, однако его гордость ничто в сравнении с гордыней его жены. Он человек спокойный и незлобивый, хотя и по-дворянски чопорный. Такая чопорность никому не вредит — только его самого порой сковывает и делает немного скучным. Совсем другое — непомерная гордость миссис Черчилл, вдвойне неприятная оттого, что сама-то она вовсе не так уж и знатна. До замужества была никем. Джентльмен ли ее отец — и то доподлинно неизвестно. Приобретя фамилию Черчилл, эта женщина сделалась заносчивее и чопорнее всех природных Черчиллов. На деле же она, поверьте мне, обыкновенная выскочка. — Неужели? О, это, должно быть, невыносимо! Я ненавижу выскочек. Жизнь в «Кленовой роще» привила мне глубокое отвращение к людям подобного сорта. Среди соседей братца и сестрицы есть одно семейство, весьма раздражающее своей заносчивостью, — точь-в-точь как миссис Черчилл в вашем описании. Эти Тапманы поселились в тех краях совсем недавно, имеют родственников-простолюдинов, но задаются чрезвычайно. Ожидают, что леди и джентльмены из старинных фамилий будут водить с ними знакомство на равных. От силы полтора года прожили они в Уэст-Холле, а как было приобретено их состояние, и вовсе никто не знает. Они из Бирмингема — ничего хорошего, стало быть, ожидать не приходится. Не самый, согласитесь, аристократический город. Даже слово «Бирмингем» мне противно. Так вот об этих Тапманах ничего доподлинно не известно, зато многое можно заподозрить. Тем не менее, ежели судить по их манерам, они считают себя ровней даже моему брату мистеру Саклингу, который приходится им ближайшим соседом. Ах, это никуда не годится! Мистер Саклинг уже одиннадцать лет живет в «Кленовой роще», а прежде имение принадлежало его отцу. Я полагаю… я почти уверена, что покупка совершилась еще при жизни старого мистера Саклинга. На этом беседа прервалась. Стали разносить чай, и мистер Уэстон, поскольку уже сказал все, что хотел, воспользовался этой возможностью, чтобы отойти. После чаю он сам, его жена и мистер Элтон сели играть с мистером Вудхаусом в карты. Остальные гости были ничем не заняты, и Эмма опасалась, что им станет скучно. Мистер Найтли был явно не расположен к беседе, миссис Элтон жаждала внимания, которого никто не хотел ей уделить, а сама Эмма была слишком взволнованна, чтобы много говорить. Джон Найтли, собиравшийся покинуть Хартфилд рано утром, на сей раз оказался разговорчивее своего брата. — Что ж, Эмма, — начал он вскоре, — касательно мальчиков я едва ли смогу многое прибавить к тому, о чем написала ваша сестра. В ее письме, не сомневаюсь, все изложено наиподробнейшим образом. Мое наставление будет гораздо более кратким и, вероятно, несколько иным по духу. Я прошу вас только о том, чтоб вы не баловали их слишком сильно и не пичкали лекарствами. — Я надеюсь удовлетворить вас обоих, — сказала Эмма. — Сделаю все, что смогу, для их благополучия и удовольствия — Изабелле этого будет вполне достаточно. Притом подлинное благополучие ребенка несовместно ни с баловством, ни с чрезмерной заботой лекарей. — А ежели они станут вам докучать, немедля отошлите их домой. — Вы находите, что они часто бывают докучливы? — Я лишь сознаю, что они могут шуметь, нарушая покой вашего батюшки, да и для вас их присутствие, вероятно, будет обременительно, если учесть, как часто вы в последнее время делаете визиты и принимаете гостей. — Часто? — Вы, конечно, не могли сами не заметить, до чего переменилась ваша жизнь за последние полгода. — Переменилась?! Нет, я этого не замечала. — Вне всякого сомнения, вы стали гораздо чаще бывать в обществе. Взять хотя бы этот праздник. Приехав к вам на один-единственный день, я угодил на званый обед! А прежде разве такое бывало? Число ваших соседей растет, и вы уделяете им все больше и больше внимания. В каждом маленьком письмеце, что Изабелла от вас получает, вы говорите о новом увеселении: то вы обедали у Коулов, то готовили бал в «Короне». В одном только Рэндалсе вы стали бывать несравнимо чаще, чем прежде. — Да, — поспешил согласиться старший мистер Найтли, — именно в Рэндалсе все и дело. — А поскольку Рэндалс, — продолжил его брат, — и в дальнейшем, я думаю, не утратит своего влияния на вас, мне кажется, Эмма, что Генри и Джон иногда могут вам мешать. Если так и будет, пожалуйста, отошлите их домой. — Ну уж нет! — воскликнул мистер Найтли. — Отправьте мальчиков в Донуэлл. У меня-то наверняка найдется для них время. — Честное слово, мне смешно вас слышать! — вскричала Эмма. — Скажите-ка, много ли я посещаю таких обедов и балов, на которых бы не присутствовали так же и вы? И с чего вы решили, что мне недостанет времени позаботиться о двух маленьких мальчиках? О каких таких многочисленных увеселениях вы говорите? Один раз потанцевала у Коулов да потом еще поговорила о бале, который так и не состоялся? Вас, — она кивнула мистеру Джону Найтли, — я понимаю: вы до того обрадованы счастливой возможностью одновременно увидеть стольких ваших друзей, что не можете промолчать. Но вам-то, — это уже для старшего мистера Найтли, — известно, как редко я покидаю Хартфилд, чтобы провести в гостях два часа. И вы можете еще подозревать меня в том, что я начну вести праздную жизнь? Для меня это непостижимо. А про моих дорогих племянников я так вам скажу: ежели тетя Эмма не уделит им достаточного внимания, то не лучше им будет и у дяди Найтли: он проводит в разъездах пять часов, когда она отлучается на один, а дома он или читает про себя, или возится со счетами. Мистер Найтли, по всей видимости, попытался подавить улыбку, и это ему вполне удалось, когда с ним заговорила миссис Элтон. Книга III Глава 1 Совсем недолго поразмыслив в тишине, Эмма сумела вполне удовлетворительно объяснить себе самой то волнение, которое испытала, узнав о скором приезде Фрэнка Черчилла: нет, она отнюдь не опасалась вспышки собственных чувств. Она опасалась, что чувства вспыхнут в нем. От ее привязанности к нему почти не осталось следа: более об этом и думать не стоило, — но он был влюблен в нее сильнее, нежели она в него, и ее чрезвычайно огорчило бы, если бы он опять обнаружил прежнюю пылкость. Ей приходилось многого опасаться, если два месяца разлуки не охладили его чувств. Им обоим следовало поостеречься. Влюбляться снова Эмма не намеревалась, поэтому твердо решила не давать Фрэнку Черчиллу ни малейшего поощрения. Нельзя было допустить, чтобы он окончательно ей открылся, ибо в таком случае их знакомство завершилось бы слишком печально. Надеясь предотвратить объяснение, она все же не могла не предчувствовать чего-то решительного. Ей казалось, что прежде, чем кончится весна, произойдет некий кризис — событие, которое нарушит ее нынешний покой. Составить какое-либо представление о подлинных чувствах Фрэнка Черчилла Эмме удалось довольно скоро, хотя и не так скоро, как предполагал мистер Уэстон. Обитатели Энскома добирались до Лондона дольше, чем можно было надеяться, но по прибытии Фрэнк почти безотлагательно поехал в Хайбери — с тем чтобы пробыть там всего пару часов (отсутствовать дольше ему не позволили). Из Рэндалса он прямиком отправился в Хартфилд, и Эмма, призвав на помощь свой наблюдательный разум, могла тотчас определить, по-прежнему ли он очарован ею и как она должна себя вести. Их встречу отличало неподдельное дружелюбие. Фрэнк, вне всякого сомнения, чрезвычайно рад был видеть Эмму, однако она тотчас заподозрила, что его чувства к ней уже не так нежны и не так сильны. Стоило пристальнее в него вглядеться, и становилось ясно: влюбленность ослабла. Это явилось естественным и желанным следствием разлуки, а также, вероятно, сознаваемого отсутствия взаимности. Фрэнк Черчилл был, как всегда, весел, много говорил и смеялся, с радостью и не без некоторого волнения вспоминал дни прошлого своего приезда. Нет, она не потому заметила в нем перемену, что он казался слишком спокоен. Напротив, чувствами его владело трепетное возбуждение, и сам он как будто не вполне удовлетворен был собственной веселостью. На мнение Эммы повлияло то обстоятельство, что, пробыв у нее всего четверть часа, Фрэнк Черчилл поспешно отправился с визитами к другим хайберийским знакомым. Дескать, дорогой он повстречал кое-кого из старых друзей, но не остановился, а лишь на ходу обменялся с ними несколькими словами. Быть может, он себе льстит, однако они, вероятно, будут разочарованы, если он к ним не заглянет. Посему, как ни жаль ему покидать Хартфилд, придется поспешить. Любовь Фрэнка Черчилла стала менее пылкой — в этом Эмма не сомневалась, — но ни быстрый уход его, ни смятенные чувства отнюдь не свидетельствовали о полном излечении. Она была склонна думать, что он боится вновь оказаться подвластным ей и потому из осторожности не позволяет себе долго находиться с ней рядом. Тот визит оказался единственным за целых десять дней. Фрэнк Черчилл часто надеялся или собирался приехать, но ему всякий раз что-то мешало. Тетка не могла без него обходиться — так он сам писал отцу и мачехе. Либо объяснения его были не вполне правдивы, либо он действительно стремился в Рэндалс, но переезд в Лондон не оказал целительного влияния ни на нервы миссис Черчилл, ни на ее ипохондрическое воображение. В том же, что она действительно больна, Фрэнк, по его собственным словам, более не сомневался. Возможно, во многом следовало винить ее фантазию, и тем не менее, оглядываясь назад, он видел, как она ослабла за последние полгода. Он надеялся, что причина не столь серьезна, чтобы забота близких и старания медиков были напрасны, и не опасался за жизнь тетушки, но притом не разделял подозрений отца, считавшего болезнь миссис Черчилл целиком и полностью выдуманной. Лондон, как выяснилось вскоре, ей не подходил. Она страдала от шума, непрестанно раздражавшего ее нервы. По прошествии десяти дней Фрэнк написал в Рэндалс о том, что план переменился: они немедля оправляются в Ричмонд. Тетушке порекомендовали известного врача, там проживавшего, к тому же ей просто хотелось туда поехать. В любимом ею уголке был нанят дом с обстановкой, и на эту перемену возлагались большие надежды. Фрэнк, как передали Эмме, очень обрадовался возможности провести в столь малом удалении от столь многих друзей целых два месяца (дом сняли на май и июнь). Теперь он с уверенностью писал, что будет приезжать в Рэндалс часто — почти так часто, как ему бы хотелось. Эмма догадывалась, чему — а вернее, кому — мистер Уэстон приписывает овладевшее сыном радостное воодушевление: ей, мисс Вудхаус, — но надеялась, что это не так. Ближайшие два месяца обещали все разъяснить. Радость самого мистера Уэстона не подлежала сомнению. Он был счастлив. Обстоятельства сложились точь-в-точь как он мечтал. Теперь Фрэнк действительно совсем рядом. Что такое девять миль для молодого человека? Час езды. Живя в Лондоне, он не приезжал совсем, но его отцу казалось, будто, перебравшись из столицы в юго-западный пригород, он станет приезжать каждый день. До сей поры расстояние между ним и Хайбери составляло шестнадцать миль, а то и все восемнадцать, ежели учесть, что Черчиллы нанимали квартиру на Манчестер-стрит. Даже тогда, когда тетка отпускала его от себя, Фрэнк весь день тратил бы на дорогу туда и обратно. Это было все равно как если бы он оставался в Энскоме. Но Ричмонд — совершенно другое дело! Первым определенным преимуществом этой перемены явилось возрождение идеи бала в «Короне». О нем и прежде помнили, однако даже попытки назначить хотя бы приблизительную дату были признаны тщетными. Теперь же стало совершенно ясно: бал состоится. Все приготовления возобновились. Вскоре после переезда Черчиллов в Ричмонд Фрэнк написал, что тетушке его уже намного лучше и что он сможет провести в обществе своих хайберийских друзей любой выбранный ими день. Они предпочли назвать одну из ближайших дат. Итак, бал мистера Уэстона перестал быть только мечтой. Считаные «завтра» отделяли молодежь Хайбери от радостного события. Мистер Вудхаус более не противился, признав, что даже для такой опасной затеи май все же лучше февраля. Миссис Бейтс попросили провести вечер в Хартфилде, Джеймс получил соответствующие случаю распоряжения. Ну а с милыми малютками Генри и Джоном, как надеялся их дедушка, в отсутствие душеньки Эммы ничто не должно было случиться. Глава 2 Никакое новое непредвиденное обстоятельство не помешало подготовке к балу. Назначенный день все приближался и, наконец, наступил. После нескольких немного тревожных утренних часов Фрэнк Черчилл предстал перед обитателями Рэндалса во всей определенности своей персоны, и опасения остались позади. После своего короткого визита в Хартфилд он до сих пор не виделся с Эммой. Теперь им предстояло встретиться прямо в зале «Короны», однако до того, как там соберется толпа. Мистер Уэстон настоятельно просил мисс Вудхаус явиться раньше других гостей, чтобы высказать свое мнение об убранстве комнат. Отказать Эмма не могла, и потому ей предстояло прежде, чем начнется шумное веселье, провести некоторое время в обществе Фрэнка Черчилла. Взяв с собою Харриет, она приехала в «Корону» заранее: обитатели Рэндалса лишь немного ее опередили. Фрэнк говорил не много, но по глазам его было видно, что он с волнением ожидает прекрасного вечера. Они вместе обошли зал, дабы удостовериться, что все в порядке, и уже через несколько минут к «Короне» подъехала еще одна карета. Услыхав шум экипажа, Эмма до того удивилась, что едва не воскликнула: «К чему так рано?» Оказалось, это были старинные друзья Уэстонов, которые, как и она, приехали заблаговременно по их особой просьбе. Некие родственники, чье мнение мистер Уэстон тоже желал услышать заранее, явились вскоре. Казалось, будто для предварительной инспекции устроитель бала созвал половину всех приглашенных гостей. Поняв, что она не единственная, с чьим вкусом мистер Уэстон желал считаться, Эмма почувствовала себя несколько уязвленной. Быть советчицей и доверенным лицом для того, кто имеет множество других советчиков и доверенных лиц, — такая роль не слишком льстила ее самолюбию. Ей нравилась открытость мистера Уэстона, но вместе с тем она считала, что, будь он чуть менее прямодушен, это бы только облагородило его. Джентльмену надлежит ко всем проявлять доброжелательность, однако не со всеми водить дружбу. Одного такого джентльмена Эмма знала. Все собравшиеся обошли, оглядели и неоднократно похвалили зал, после чего, за неимением другого занятия, стали полукругом у огня, и каждый на свой лад заметил, что вечером разожженный камин очень приятен даже в мае.