Ах и зачем только Эмма ввела Харриет в свой круг! Зачем не оставила ее там, где ей и место, как советовал некогда сам мистер Найтли! Какое это было неописуемое безумство — помешать скромной девушке выйти замуж за превосходного молодого человека, который составил бы ее счастье и обеспечил бы ей достойное место в том обществе, к коему она принадлежала. Ничего бы этого теперь не было, если б не та ужасная ошибка, вследствие которой Харриет мысленно вознеслась до мистера Найтли. Как посмела она воображать себя избранницей такого мужчины, пока не получила неопровержимых доказательств? Однако в последнее время она сделалась уже не так робка и смиренна, как прежде, и словно бы уже не ощущала, сколь скромны и ум ее, и положение. Несколькими месяцами ранее она острее чувствовала неравенство между собой и мистером Элтоном, чем теперь между собой и мистером Найтли. Но не Эмма ли была в том виновата? Не Эмма ли прилагала все усилия к тому, чтобы маленькая мисс Смит больше себя ценила? Не Эмма ли внушила ей стремление возвыситься и надежды на блестящую партию? Если Харриет из смиренного существа превратилась в существо тщеславное, то и это было делом рук Эммы. Глава 12 Прежде, до того, как над ее счастьем нависла угроза, Эмма не понимала, в сколь значительной мере оно зависит от мистера Найтли: ей непременно хотелось быть при нем первой, занимать первое место в ряду его интересов и симпатий. Это первенство она считала неотъемлемой своей привилегией, которой наслаждалась бездумно до тех пор, пока не испугалась, что будет низложена. Давно, очень давно привыкла мисс Вудхаус к своему главенствующему положению, ибо более близких родственниц мистер Найтли не имел, а Изабеллу, равную ей по положению, любил и ценил совсем не так, как ее. Много лет именно Эмма была при нем первой дамой, хотя не заслуживала этого: слишком часто вела себя как беспечное избалованное дитя, слишком часто пренебрегала его советами или даже нарочно поступала ему наперекор, не сознавая и половины его достоинств, слишком часто ссорилась с ним, когда он указывал ей на непомерность ее тщеславия. И все же в силу семейных привязанностей и старых привычек, а также в силу широты своей души мистер Найтли любил Эмму. Наблюдая ее взросление, он надеялся, что она усовершенствует свой ум, и, как никто другой в целом свете, тревожился о том, хорошо ли она поступает. Эмма знала: невзирая на все свои недостатки, она дорога ему. Вероятно, даже очень дорога. Однако не следовало предаваться мечтам. Это Харриет способна вообразить себя предметом особого, исключительного, пылкого чувства со стороны мистера Найтли. Она же, Эмма, не станет льстить себя ожиданием слепой любви — по крайней мере, от него. Недавно он доказал ей свою беспристрастность. Как возмутила она его, когда дурно обошлась с мисс Бейтс! Как прямо и сильно он высказал ей тогда свое неодобрение! Не настолько сильно, чтобы ее оскорбить, но достаточно сильно для того, чтобы она не мнила, будто, глядя на нее, он руководствуется чем-то еще, кроме неизменной справедливости и трезвой доброжелательности. Нет, ничто хотя бы отдаленно напоминавшее надежду не позволяло Эмме ждать от него такой любви, о какой она теперь думала. Надеяться (то слабо, то гораздо сильнее) можно было лишь на одно: вероятно, Харриет переоценивает симпатию мистера Найтли. Хотя бы ради него Эмме следовало этого желать. Пускай сама она ничего не приобретет, пускай он просто останется холостяком. Будь уверена, что он никогда не женится, она бы вполне удовлетворилась. Пускай бы он был прежним мистером Найтли для нее самой и ее папеньки, прежним мистером Найтли для всего света. Пускай бы Донуэлл и Хартфилд связывали прежние драгоценные узы любви и доверия. Тогда Эмма была бы вполне покойна. Ведь замужества она вовсе и не желала. Разве могла она дать волю чувствам к мистеру Найтли, не пренебрегая дочерним долгом? Нет, ничто не разлучит ее с отцом. Она никогда не выйдет замуж, даже если мистер Найтли предложит ей свою руку. Эмма страстно желала Харриет разочарования и надеялась, когда увидит их вдвоем, хотя бы определить, велика ли вероятность исполнения этого желания. Отныне она станет пристально за ними наблюдать и, невзирая на прежние свои ужасные ошибки в истолковании того, что происходило у нее перед глазами, на сей раз не ошибется. Возвращения мистера Найтли следовало ожидать со дня на день. Вновь испытать себя в искусстве наблюдения Эмме предстояло очень скоро, и она даже страшилась этого, когда все ее мысли принимали одно направление, отнюдь не самое приятное. С Харриет она решила покамест не видеться. Ни им обеим, ни их предмету не пошли бы на пользу новые беседы о нем. Уверяться в его склонности к Харриет, пока сомнение еще возможно, Эмма не желала: разуверять же ее была не вправе: разговор не принес бы ничего, кроме раздражения, — а потому отправила мисс Смит письмо, в котором доброжелательно, но настойчиво просила недавнюю свою подругу покамест не посещать Хартфилда, ибо, по ее убеждению, им не следовало более обсуждать определенный предмет с глазу на глаз. Эмма надеялась, что, воздержавшись на протяжении нескольких дней от встреч тет-а-тет (против того, чтобы видеться в обществе, она не возражала), они впоследствии сумеют держать себя так, будто совершенно позабыли вчерашний разговор. Харриет согласилась, выразив согласие и даже благодарность. Как только это дело уладилось, приход посетительницы отвлек мысли Эммы от того, что занимало ее, лежала ли она в постели или гуляла по парку, минувшие двадцать четыре часа. Явилась миссис Уэстон, которая ездила навестить будущую невестку и на обратном пути заглянула в Хартфилд, с тем чтобы из чувства долга перед Эммой и притом не без собственного удовольствия изложить подробности занимательнейшей беседы. К миссис Бейтс она вошла в сопровождении супруга (который, кстати сказать, весьма достойно исполнил свою роль в этом формальном визите) и, просидев четверть часа, уговорила мисс Фэрфакс прогуляться. За время этой прогулки она узнала много такого, о чем теперь могла с удовольствием поведать, — гораздо больше, чем за пятнадцать томительно неловких минут в тесной гостиной. До сих пор поглощенная размышлениями об ином предмете, Эмма все же ощутила некоторое любопытство и тщилась разжечь его, слушая рассказ. Отправляясь к миссис Бейтс, миссис Уэстон испытывала немалую тревогу. Поначалу она вовсе не хотела идти: думала пока просто написать мисс Фэрфакс, а торжественный визит во избежание преждевременных слухов отложить до тех пор, покуда мистер Черчилл согласится объявить о помолвке, — но мистер Уэстон, которому не терпелось поздравить будущих родственниц, рассудил иначе. Возбудить подозрения он не опасался, полагая, что «все и так непременно пронюхают это дело». Эмма улыбнулась, ибо мистер Уэстон был прав. Итак, супруги отправились на квартиру к миссис Бейтс. Ее внучка, испуганная и растерянная, едва могла вымолвить слово и каждым взглядом, каждым шагом выказывала глубокое мучительное смущение. Тихая безыскусственная радость бабушки и восторг тетушки, которая от небывалого счастья сделалась менее говорлива, чем обыкновенно, являли собой отрадную, почти до слез волнующую картину. Обеими немолодыми леди владели самые похвальные неэгоистические чувства. Они так много думали о Джейн, о будущем зяте, его родных и обо всех своих друзьях, но так мало о себе, что нельзя было не ощутить самого доброго расположения к ним. Недавняя болезнь мисс Фэрфакс дала миссис Уэстон повод пригласить ее на прогулку в карете. Сперва она отказывалась, но под натиском уговоров волей-неволей согласилась. Ласковое ободряющее обращение со временем помогло Джейн преодолеть немоту смущения. Первым делом она просила простить ее за давешнюю видимую нелюбезность и с жаром выразила благожелательное почтение, которое всегда испытывала к самой миссис Уэстон и к отцу своего жениха. Затем дамы обстоятельно потолковали о теперешнем положении и ближайшем будущем. Миссис Уэстон надеялась, что этот разговор принесет мисс Фэрфакс облегчение после долгого вынужденного молчания, и осталась весьма довольна всем от нее услышанным. — Она с большим чувством высказала мне, как тяжко ей было все это время хранить тайну. Вот собственные ее слова: «Не стану говорить, будто со дня обручения я не видела ни секунды счастья, но могу вас уверить, что мне не довелось насладиться ни единым часом покоя». Видя, как у нее задрожали губы, я всем сердцем поверила в ее искренность. — Бедняжка! — посетовала Эмма. — Стало быть, она винит себя, что согласилась на тайное обручение? — Винит, да еще как! Никто, я думаю, не упрекает ее строже, чем она сама. «Следствием моего поступка, — сказала она, — явилось непрестанное страдание. Я заслужила его. Но наказание, увы, не снимает вины. Боль не приносит искупления. Поступившись всеми своими правилами, я никогда уже не буду чиста. Теперь все так счастливо обернулась, однако совесть моя твердит мне, что я не достойна той доброты, которую принимаю. Не думайте, будто мне не привили верных понятий о долге и чести. Друзья, меня воспитавшие, неповинны в совершенной мною ошибке. Виновата лишь я одна, и при всех обстоятельствах, которые, казалось бы, до некоторой степени извиняют меня, я страшусь признаться в моем поступке полковнику Кэмпбеллу». — Бедняжка! — вновь воскликнула Эмма. — Она, верно, без памяти любит мистера Фрэнка Черчилла. Иначе бы не согласилась на такое обручение. Чувство оказалось в ней сильнее разума. — Да, в силе ее любви я не сомневаюсь. — Боюсь, — вздохнула Эмма, — что я не раз усугубляла ее несчастье. — Вы, душа моя, делали это без злого умысла. Но, кстати сказать, она, вероятно, имела в виду нечто в этом роде, когда говорила о тех размолвках, на которые и Фрэнк нам давеча намекал. По собственным ее словам, она начала вести себя неразумно — это представляется ей одним из естественных следствий совершенной ошибки. От сознания того, что поступила дурно, она сделалась беспокойна, придирчива, раздражительна, отчего ее общество должно было стать и стало для него тягостным. «Я забывала принимать в расчет, — сказала она, — его природную живость и веселость, его задорный нрав, хотя при иных обстоятельствах все это наверняка очаровывало бы меня так же, как в первую пору нашего знакомства». Затем она заговорила о вас, о том, сколь добры вы были к ней в дни болезни. По румянцу на щеках я догадалась о скрытых причинах ее поведения с вами. Она просила меня при первой возможности передать вам ее безграничную признательность за всякое ваше доброе пожелание и побуждение. Ей очень совестно оттого, что вы не получили должной благодарности от нее самой. — Эта благодарность была бы для меня нестерпима, — промолвила Эмма серьезно, — если б не теперешнее счастье мисс Фэрфакс. А она, я полагаю, все-таки счастлива, невзирая на упреки своей щепетильной совести… Ах, миссис Уэстон! Если б составить баланс всего дурного и хорошего, что я для нее сделала… Впрочем, — Эмма овладела собой, постаравшись принять более бодрый вид, — все это лучше позабыть. Вы очень верно сделали, пересказав мне подробности вашей беседы. Они многое говорят в пользу мисс Фэрфакс. Она, несомненно, девушка добрая, порядочная и, я надеюсь, будет теперь счастлива. В каком-то смысле они достойны друг друга: она в той же мере добродетельна, в какой он богат. Миссис Уэстон не могла оставить такого заключения без ответа, ибо почти во всем придерживалась высокого мнения о Фрэнке. Более того, она его любила и посему принялась защищать со всей серьезностью. Ее речь являла собою образец здравого ума, согретого пылом искреннего чувства, но Эмма, уносившаяся мыслью то на Брансуик-сквер, то в Донуэлл, уже не силилась слушать. — И наконец, мы еще не получили письма, которого ждем с таким нетерпением. Надеюсь, оно придет совсем скоро. После этих слов миссис Уэстон на несколько секунд воцарилась тишина, и Эмма, очнувшись, принуждена была ответить согласием, прежде чем вспомнила, какого именно письма они с нетерпением ждут. — Хорошо ли вы себя чувствуете, милая? — осведомилась миссис Уэстон на прощание. — О да! Вы же знаете: я всегда здорова. Прошу вас, непременно сообщите мне, когда письмо придет. Услышанное от миссис Уэстон дало Эмме новую пищу для неприятных размышлений, ибо теперь она лучше думала о Джейн, живее сочувствовала ей и сильнее терзалась оттого, что была к ней несправедлива. Отчего она не искала более близкого знакомства с мисс Фэрфакс? Эмма краснела, вспоминая собственную зависть, которая, несомненно, явилась одной из причин. Нужно было, следуя совету мистера Найтли, уделять Джейн больше внимания, вполне ею заслуженного, стараться лучше ее узнать. Если бы Эмма сделала со своей стороны шаг к сближению, если бы попыталась найти друга в мисс Фэрфакс, а не в мисс Смит, то теперешних терзаний, по всей вероятности, могло и не быть. Сверстницы, равные по способностям и воспитанию, Эмма и Джейн словно бы самою судьбой, которую следовало за это благодарить, предназначались друг другу в приятельницы. А Харриет? Кто она такая? Вероятнее всего, мисс Вудхаус и мисс Фэрфакс не сблизились бы настолько, чтобы Эмма была посвящена в тайну обручения, однако знала бы Джейн лучше и убереглась бы от ужасных подозрений касательно предосудительных чувств к мистеру Диксону — подозрений, которые она не только, по глупости своей, лелеяла сама, но и поведала другому. В силу этого ее непростительного поступка, а также в силу легкомыслия Фрэнка Черчилла ранимой душе Джейн нанесен был тяжелый удар. Худшим из всех зол, окружавших эту девушку со дня приезда в Хайбери, Эмма почитала себя самое. Всякий раз, когда они трое оказывались вместе, она ежесекундно, как неугомонный враг, жалила мисс Фэрфакс, а прогулка на Бокс-Хилл оказалась, по-видимому, последней каплей, которой несчастная уже не выдержала. Вечер в Хартфилде выдался долгим и печальным. Погода только усугубила дурное расположение духа Эммы: полил сильнейший холодный дождь, и о том, что на дворе июнь, говорили лишь терзаемые ветром кроны деревьев и кустарников, а также летняя долгота дня, вследствие которой унылая картина долго оставалась видна. Мистер Вудхаус, встревоженный таким ненастьем, требовал от дочери почти постоянного внимания. Обычные усилия, посредством коих она успокаивала старика, никогда еще не давались ей так тяжело. Невольно вспоминался их первый грустный тет-а-тет после свадьбы мисс Тейлор, но в тот день вскоре после чая пришел мистер Найтли, и его появление развеяло тоску. Увы! Скоро Хартфилд мог утратить для него былую привлекательность. Тогда, без малого год назад, грядущая зима также внушала Эмме опасения, которые, однако, оказались ложными: друзья не покинули Вудхаусов, веселье не прошло мимо их дома. Теперь угроза одиночества возвратилась, и вероятность избавления была ничтожна. Случись все то, что могло случиться, Хартфилд будет всеми покинут, а Эмме придется одной развлекать своего папеньку, втайне горюя об утраченном счастье. В Рэндалсе скоро родится ребенок, который вытеснит из сердца миссис Уэстон прежнюю воспитанницу. Ему одному станет она отдавать и свое время, и свою любовь. Мистер Уэстон тоже, вероятно, во многом будет потерян для Вудхаусов. Прекратятся визиты Фрэнка Черчилла, а значит, и Джейн Фэрфакс. Поженившись, они поселятся в Энскоме или его окрестностях. А если, в довершение всех этих утрат, от Хартфилда отдалится и мистер Найтли, тогда кто же подарит мистеру Вудхаусу и Эмме радость разумной дружеской беседы? Еще недавно гость из Донуэлла искал у них отдохновения вечерами, да и в другое время приходил так часто, что ему впору было совсем к ним перебраться. Скоро все это останется позади. Как тогда жить? А ежели он покинет их ради Харриет, ежели в ее обществе обретет все, чего желал, ежели она станет его избранницей, дражайшим другом, женой, воплощением высших благ существования… В таком случае уж ничто не сможет усугубить несчастья Эммы, кроме неотступного сознания того, что этот союз есть плод ее усилий. Когда мысли хозяйки Хартфилда становились столь невыносимо печальны, она вздрагивала, тяжело вздыхала или даже принималась расхаживать по комнате. Из одного лишь источника ей оставалось черпать некое подобие утешения: то была решимость впредь не повторять совершенных ошибок. Пусть ближайшая и все последующие зимы не будут и вполовину так веселы, как предыдущие, они оставят ей меньше сожалений, ибо теперь она сделалась разумней и познала себя. Глава 13 Все следующее утро погода почти не менялась, а Хартфилд оставался во власти печали и одиночества, но после полудня ненастье отступило: ветер, сделавшийся мягче, разогнал облака, выглянуло солнце, снова наступило лето. Эта перемена внушила Эмме нестерпимое желание скорее выйти из дому. Те изысканные картины, тонкие запахи и упоительные ощущения, которые дарит нам безмятежная сверкающая природа после бури, никогда не привлекали ее более, чем теперь, ибо она надеялась, что и к ней возвратится утраченный покой. Вскоре после обеда пришел мистер Перри, пожелавший посвятить свободный час беседе с мистером Вудхаусом, и Эмма поспешила в кустарниковую аллею. Мгновенно ощутив прилив свежих душевных сил и некоторое облегчение от мрачных мыслей, она успела лишь пару раз пройтись из стороны в сторону, прежде чем увидала мистера Найтли, направлявшегося к ней. До сего момента она не знала о его возвращении из Лондона и еще секундой раньше думала, что он, верно, находится не менее чем в шестнадцати милях от Хайбери. Внезапное его появление взволновало ее, однако она сделала все возможное, чтобы он ничего не заметил. Через полминуты они уже обменивались тихими принужденными приветствиями. Эмма спросила, как поживают их общие родные, и узнала, что все они здоровы. Давно ли мистер Найтли покинул Брансуик-сквер? Только нынче утром. Тогда ему, должно быть, случилось попасть под дождь? Да. Тем не менее теперь он желал прогуляться вместе с Эммой. Заглянув в гостиную и увидев, что мистер Вудхаус в нем сейчас не нуждается, он предпочел выйти в парк. Ни взгляд, ни голос мистера Найтли не показались Эмме веселыми. Руководимая собственными страхами, она подумала, что он, вероятно, сообщил брату о своем намерении жениться и теперь страдал от того, как это сообщение было принято. Они зашагали рядом. Мистер Найтли молчал, но часто бросал на Эмму такие взгляды, будто стремился прочесть, о чем она думает, на ее лице. Она сама, однако, вовсе не хотела этого. У нее зародилось еще одно подозрение: не о любви ли к Харриет он хочет с ней говорить и не ждет ли, что она подтолкнет его к откровенности. Нет, пускай начинает сам. Хотя это молчание так тягостно и так несвойственно ему… Поразмыслив, Эмма решилась и, сделав попытку улыбнуться, произнесла: — Покамест вы отсутствовали, в наших краях произошло нечто такое, чему вы удивитесь. — В самом деле? — тихо спросил мистер Найтли, взглянув на нее. — И какого же рода это происшествие? — О, самого приятного! Помолвка! Выждав несколько секунд, чтобы удостовериться, не желает ли она сказать что-нибудь еще, он ответил: — Ежели вы имеете в виду мисс Фэрфакс и мистера Фрэнка Черчилла, то я уже знаю об этом. — Но откуда? — удивилась Эмма, обратив к мистеру Найтли вспыхнувшее лицо: ей вдруг пришло в голову, что по пути в Хартфилд он мог заглянуть к миссис Годдард. — Мистер Уэстон писал мне в Лондон по делам прихода, вот и сообщил. Испытав облегчение, Эмма уже спокойнее сказала: — Вы, наверное, удивились меньше, чем любой из нас, поскольку и раньше подозревали… Я не забыла, что вы и меня пытались предостеречь. Мне следовало бы прислушаться к вам, но… — Эмма вздохнула и поникшим голосом закончила: — Как видно, мой удел — слепота. Некоторое время они оба молчали, и она было подумала, что не пробудила в мистере Найтли никакого интереса своими сетованиями, но он вдруг взял ее руку в свою, прижал к сердцу и тихо, но с большим чувством произнес: — Вашу рану, моя дорогая Эмма, залечит время. Зная ваш ум и вашу любовь к отцу… Нет, вы не позволите себе… — Он снова сжал ее руку и еще тише, прерывающимся голосом промолвил: — Чувства искренней дружбы… Ах какая подлость! До чего же редкостный он мерзавец! — После этих слов мистер Найтли овладел собою и заключил громче и тверже: — Он скоро уедет. Скоро они оба будут в Йоркшире. Ну а ее мне жаль: она заслуживает лучшей доли. Эмма поняла, что он имеет в виду, и, обуздав радостный трепет, вызванный такой нежной заботой, ответила: — Вы очень добры, но ошибаетесь, и я должна вывести вас из заблуждения. В сочувствии подобного рода я вовсе не нуждаюсь. По причине моей слепоты я вела себя с ними так, что вечно буду стыдиться: я наделала и наговорила много глупостей, — но других оснований сожалеть о моем неведении у меня нет. — Эмма! Правда ли это? — воскликнул мистер Найтли в волнении, но тотчас обуздал себя: — Нет-нет, я понимаю… Простите… Уже этими вашими словами вы в достаточной мере обрадовали меня. Жалеть о нем в самом деле не стоит, и вскорости, я надеюсь, вы поймете это не только разумом. Слава богу, если чувства ваши задеты несильно. Признаться, по тому, как вы держались, я не мог определить, что у вас на сердце, однако вы явно отличали Фрэнка Черчилла, а я не считал его достойным этого. Он не заслуживает называться мужчиной. Между тем именно ему досталась такая чудесная девушка! Ах Джейн, она будет с ним несчастна! — Мистер Найтли, — произнесла Эмма, стараясь казаться бодрой, но на деле несколько растерянная. — Положение мое совершенно необычайно. Я не могу допустить, чтобы вы продолжали неверно думать обо мне. Если причиной этой ошибки стало мое поведение, то должна признаться вам в совершенном безразличии к тому, о ком мы говорим, причем признаться с неменьшим стыдом, чем обыкновенно испытывает женщина, признаваясь в обратном. Как бы то ни было, это так. Мистер Найтли выслушал Эмму в полном молчании. Ей хотелось скорее получить от него ответ, но он не отвечал. Она подумала, что, вероятно, сказала недостаточно для того, чтобы заслужить снисхождение, и пусть ей нелегко было решиться еще сильнее принизить себя в его глазах, все же продолжила: — Сколько-нибудь существенного оправдания у меня нет. Знаки внимания Фрэнка Черчилла мне льстили, и я позволяла себе благосклонно их принимать. Эта ошибка стара, заурядна и совершалась сотнями других женщин, но оттого она не менее простительна для той, которая, подобно мне, желает прослыть понимающей всех и вся. Многие обстоятельства способствовали искушению: Фрэнк Черчилл — сын мистера Уэстона, он долго пробыл в Хайбери и всегда мне нравился, ну а главное… — Эмма вздохнула. — Сколько бы оправданий я себе ни находила, на первом месте будет стоять одна причина: его комплименты тешили мое тщеславие, потому-то я их и принимала, отнюдь не придавая им особенного значения. В знаках его внимания я давно уже усматривала лишь привычную игру, которая ни к чему меня не обязывала. Он навязал ее мне, но чувств моих не ранил, ибо я никогда его не любила. Ну а теперь я, кажется, в самом деле неплохо его понимаю: он хотел не меня увлечь, а скрыть свои чувства к другой. Фрэнк Черчилл старался ввести в заблуждение всех вокруг, а я, казалось бы, являла ему самую благодатную почву для обмана, однако не обманулась. Мне повезло. Так или иначе, я избежала опасности. Эмма надеялась, что хотя бы теперь мистер Найтли ей ответит: назовет ее поведение если не простительным, то по меньшей мере понятным, — но он все молчал, погруженный, насколько она могла судить, в глубокое раздумье. Наконец он посмотрел на нее и довольно спокойно сказал: — Я всегда придерживался невысокого мнения о Фрэнке Черчилле, но, вероятно, недооценивал его, поскольку знал лишь поверхностно. Если даже до сих пор я не ошибался, то, пожалуй, он еще способен перемениться к лучшему: с такой женой это вполне возможно. У меня нет причин желать ему зла, а ради той, чье благополучие будет зависеть от его нрава и его поступков, я, безусловно, готов пожелать и добра. — Я не сомневаюсь в том, что они будут счастливы, — сказала Эмма. — Думаю, они очень глубоко и искренно любят друг друга. — Он счастливец! — с чувством произнес мистер Найтли. — Так молод: всего двадцать три года. Обыкновенно в таком возрасте выбор мужчины оказывается неверным, а он получил от судьбы такой подарок! Удостоиться любви такой девушки! Любви бескорыстной, ибо натура Джейн Фэрфакс чужда всякой корысти. Во всех отношениях она для него идеальная пара — в глазах света, хочу я сказать. Происхождение, привычки, манеры — все сходится. Лишь в одном он имеет перед нею преимущество, и, поскольку чистота ее сердца не подлежит сомнению, это преимущество должно только увеличивать его радость, ибо позволяет ему дать ей то единственное, в чем она испытывала недостаток. Всякий мужчина желает ввести жену в лучший дом, чем тот, который она оставила, и, ежели это ему удается, однако не на этом зиждется ее любовь к нему, он может почитать себя счастливейшим из людей. Фрэнк Черчилл — сущий баловень фортуны. Все оборачивается ему во благо. На водах он встречает девушку и добивается от нее ответных чувств, да еще столь сильных, что она готова терпеть даже небрежение с его стороны. Если бы он сам и все его родные обошли целый свет в поисках жены для него, то и тогда им было бы не найти лучшей. Ему мешала тетушка, но вот она умерла. Теперь остается лишь объявить о помолвке. Друзьям не терпится способствовать его счастью. Он злоупотребил их доверием, но они рады его простить. Вот уж поистине счастливец! — Вы словно бы завидуете ему. — Это действительно так. В одном отношении он и вправду вызывает у меня зависть. Более Эмма ничего не сумела вымолвить. Казалось, еще полфразы, и они заговорят о чувствах мистера Найтли к Харриет, но ей вдруг захотелось непременно обойти этот предмет. Лучше она спросит о чем-нибудь совершенно другом, — например, о племянниках, — но не успела она перевести дыхание, чтобы задать вопрос, как мистер Найтли сказал, заставив ее вздрогнуть от неожиданности: — Вы не хотите знать, чему именно я завидую? Вижу, вы вознамерились не выказывать любопытства. Это мудрое решение, но я быть мудрым не могу. Эмма, я должен признаться вам в том, о чем вы меня не спрашивали, хоть в следующую секунду, вероятно, пожалею об этом. — О, тогда не говорите, не надо! — пылко воскликнула Эмма. — Подумайте, не спешите выдавать свои чувства! — Благодарю вас, — произнес он с горечью и более не прибавил ни слова. Мысль, что она причинила ему боль, была для Эммы нестерпима. Он хотел довериться ей, а вероятно, и попросить совета. Нет, она выслушает его, чего бы ей это ни стоило. Она поможет ему принять решение или примириться с уже принятым, заслуженно похвалит Харриет, а ему напомнит о том, что он человек независимый. Так он сумеет победить сомнения, которые для мужчины его склада хуже любого исхода дела. Тем временем они приблизились к дому, и мистер Найтли спросил: — Полагаю, вы уже завершили прогулку? Уныние, прозвучавшее в его голосе, помогло ей укрепиться в задуманном. — Я хотела бы пройтись еще, ведь мистер Перри пока не ушел. — Сделав несколько шагов, она сказала: — Я неучтиво прервала вас, мистер Найтли, и, боюсь, причинила вам боль. Но ежели вы хотите открыться мне как другу или спросить моего мнения о любом занимающем вас предмете, то вы, конечно же, можете располагать мною. Я выслушаю все и честно скажу, что думаю. Как друг. — Как друг… — повторил мистер Найтли. — Эмма, это, я полагаю, не совсем то слово… Нет, я не имею желания… Хотя постойте. К чему мне колебаться? Я и так уж сказал слишком много, и таиться смысла нет. Я принимаю ваше предложение, и, как это мне ни странно, обращаюсь к вам как к другу. Так скажите же мне: могу ли я надеяться на успех?