Откланявшись, мисс Вудхаус охотно позволила мисс Фэрфакс проводить ее из гостиной и даже спуститься с ней в переднюю, не замедлив воспользоваться таким случаем, чтобы объясниться. — Быть может, это и к лучшему, что я застала вас не одну. Если б не другие ваши визитеры, я бы, пожалуй, не удержалась и заговорила с вами куда откровеннее, чем допускают строгие приличия. Мне так о многом хотелось расспросить вас! Боюсь, вы сочли бы мое любопытство за дерзость. — О! — воскликнула Джейн, покраснев, и этот румянец растерянности был ей, как показалось Эмме, гораздо более к лицу, чем прежняя утонченная сдержанность. — Опасаться следовало бы не этого, а скорее того, что я бы вас утомила. Выказав ко мне интерес, вы бы несказанно обрадовали меня, поверьте, мисс Вудхаус. Джейн овладела собой и заговорила спокойнее: — После того как я повела себя столь неподобающе, для меня лучшее утешение — знать, что те мои друзья, чьим уважением я особенно дорожу, не испытывают ко мне такого отвращения, чтобы… Ах, я и половины не успеваю вам сказать… Есть столько всего, за что я хотела бы перед вами извиниться или, быть может, оправдаться. Это непременно следовало бы сделать, но, к сожалению… Словом, если ваше сочувствие не… — Ах, вы слишком щепетильны, уверяю вас! — с жаром воскликнула Эмма, взяв Джейн за руку. — Передо мной вам извиняться не за что, а все те, кого вы могли огорчить, теперь так довольны, так рады за вас… — Вы очень добры, но я знаю, как дурно вела себя с вами. Держалась с такой неестественной холодностью! Вечно мне приходилось играть эту роль, обманывая всех кругом. Понимаю: это, верно, было отвратительно. — Умоляю вас, ни слова более. Это я должна просить у вас извинения. Так простим же друг друга скорее! Не будем медлить, ведь времени у нас не много, а наши добрые чувства, надеюсь, не заставят себя ждать. Надеюсь, вы получили из Виндзора хорошие новости? — Очень. — И скоро мы, я полагаю, лишимся вашего общества, а ведь я только-только начала узнавать вас. — Ах, что касается моего отъезда, так это еще не скоро. Я буду здесь, покуда не понадоблюсь полковнику и миссис Кэмпбелл. — О чем-то, быть может, покамест рано определенно говорить, — произнесла Эмма с улыбкой, — но думать, простите, уже пора. Джейн улыбнулась в ответ: — Вы правы. Мы подумали. Скажу вам по секрету (уверена, что вы никому не передадите): жить мы будем в Энскоме у мистера Черчилла — это решено. Только по меньшей мере три месяца надлежит соблюдать глубокий траур, ну а потом, полагаю, ждать уже не придется. — Рада это слышать. Спасибо вам за прямой ответ. Я очень люблю определенность и открытость в делах и в речах. Ну а теперь прощайте, прощайте. Глава 17 Благополучное разрешение миссис Уэстон от бремени осчастливило всех ее друзей, и если радость мисс Вудхаус от того, что любимая подруга жива и здорова, могла быть чем-либо доведена до еще более высокой степени, то только известием о рождении девочки. Эмма определенно желала, чтобы на свет появилась маленькая мисс Уэстон. Не признаваясь себе в стремлении когда-нибудь соединить новорожденную с одним из сыновей Изабеллы, она была убеждена, что и матери, и отцу нужнее дочка. Какое это будет утешение для мистера Уэстона, когда он состарится (а через десять лет состарится даже мистер Уэстон), — сидя у своего очага, наблюдать забавы, милые причуды и шалости ребенка, которого не придется отсылать из дома! Ну а в отношении миссис Уэстон и вовсе не могло быть сомнений: получилось бы даже обидно, если бы она, имея такой учительский дар, не смогла употребить его снова. — Она уже испытала свои силы на мне, — сказала Эмма мистеру Найтли, — как баронесса Альман на графине Остали в романе мадам Жанлис «Адель и Теодор». Свою собственную маленькую Адель она воспитает по усовершенствованной методе. — То есть станет баловать ее еще пуще, чем баловала вас, и при этом верить, что не балует вовсе. Только в этом и будет заключаться различие. — Бедное дитя! — воскликнула Эмма. — Если так, то что же выйдет из девочки? — Ничего особенно дурного. Она разделит судьбу тысяч других барышень. Ребенком будет невыносима, но, когда подрастет, выправится. В последнее время я сделался гораздо терпимее к испорченным детям, милая Эмма. Ежели всем своим счастьем я обязан вам, то это было бы с моей стороны черной неблагодарностью — проявлять суровость к таким, как вы. Эмма рассмеялась: — Я оказалась небезнадежна, потому что вы старались всячески противодействовать излишней мягкости других воспитателей. Едва ли я сумела бы побороть мои недостатки одной лишь силой собственного разума. — А я не сомневаюсь, что сумели бы. Природа дала вам ум, мисс Тейлор — принципы. Мое же вмешательство способно было привести как к добру, так и к худу. Ведь вы вполне могли сказать: «По какому праву он читает мне проповеди?» И тон мой вполне мог показаться вам неприятным. Не думаю, чтобы мне удалось принести вам пользу. Скорее я принес пользу себе, сделав вас предметом нежнейшей привязанности. При всех ваших недостатках я не мог думать о вас без обожания, и, пока я приписывал вам всевозможные изъяны, вы еще тринадцатилетней девочкой внушили мне любовь. — Да нет же: вы принесли мне пользу! — воскликнула Эмма. — Вы очень часто оказывали на меня благотворное влияние — чаще, чем я тогда хотела признать. Я уверена: вы были мне очень полезны. А ежели бедную маленькую Энн Уэстон и правда станут слишком баловать, то вы поступите очень благородно, если окажете ей такую же услугу, какую оказали мне. Только не влюбляйтесь в нее, когда ей исполнится тринадцать. — Будучи девочкой, вы очень часто подходили ко мне этаким чертенком и говорили, что собираетесь сделать то-то и то-то. Papa вам, дескать, разрешил или мисс Тейлор позволила, а мне, как вы прекрасно знаете, это понравиться не могло. В таких случаях вы благодаря моему вмешательству вместо одного дурного чувства испытывали два. — До чего же милым созданием я была! Неудивительно, что вы с такою любовью храните в памяти мои речи. — «Мистер Найтли»! Вы всегда звали меня мистером Найтли, потому я не замечал, как церемонно это звучит. И тем не менее это действительно звучит церемонно. Я бы хотел, чтобы вы звали меня иначе, только не знаю как. — Лет десять назад, когда на меня нашло одно из моих премиленьких настроений, я сказала вам «Джордж», думая, что вы обидитесь, но вы не возразили, и больше я этого не повторяла. — Так повторите теперь. — Нет, это невозможно! Я не могу звать вас иначе, как мистером Найтли. Разве только взять урок элегантного лаконизма у миссис Элтон и говорить вам «мистер Эн»? Ну уж нет, этого я тоже обещать не стану. — Засмеявшись и покраснев, Эмма прибавила: — И все-таки однажды я произнесу имя, данное вам при крещении. Когда это будет, я не скажу, но где — вы, возможно, угадаете и сами: там «А берет Бэ в законные жены, чтобы быть с ней в радости и в горе». Эмма жалела о том, что не может открыто отдать должное мудрости и трезвомыслию мистера Найтли в одном важном для нее деле: не может поблагодарить за совет, который, если б она послушалась, помог бы ей уберечься от худшей из ее женских ошибок — неразумного сближения с мисс Смит. Но нет, вопрос был слишком щекотливый, и касаться его Эмма не решалась. Оба они редко поминали Харриет. Он, вероятно, просто не думал о маленькой приятельнице своей невесты. Ей же казалось, будто он по некоторым признакам заподозрил между недавними подругами разлад и молчал из свойственной ему деликатности. Эмма отдавала себе отчет в том, что, если бы они с Харриет расстались иначе, их переписка была бы более оживленной и ей не пришлось бы узнавать о происходящем на Брансуик-сквер почти исключительно из посланий сестры. Мистер Найтли тоже мог это заметить, и необходимость упражняться с ним в искусстве умолчания причиняла Эмме едва ли не такую же сильную боль, как чувство вины пред Харриет. Миссис Джон Найтли, как и следовало ожидать, присылала вполне обнадеживающие отчеты: поначалу гостья показалась ей невеселой, чему она не удивилась, ведь бедняжке предстояло посетить зубного лекаря. Когда же дело было сделано, мисс Смит стала, на взгляд Изабеллы, совершенно прежней. Наблюдательности сестры Эмма не слишком доверяла, однако, если бы уныние помешало Харриет играть с детьми, их мать заметила бы это. То, что мисс Смит решила остаться на Брансуик-сквер дольше первоначально названного срока, несколько успокоило Эмму и подкрепило ее надежды. Две недели обещали перерасти в целый месяц. В августе супруги собирались посетить Хартфилд и предложили Харриет оставаться у них, чтобы ехать вместе. — Джон даже не упоминает о вашей приятельнице, — заметил мистер Найтли. — Вот что он пишет, если желаете взглянуть. То был ответ на письмо, в котором старший брат сообщал младшему о своем намерении жениться. Эмме очень хотелось узнать, как принял ее зять эту новость, и она нетерпеливо протянула руку, нисколько не смутившись его молчанием касательно Харриет. — Джон отнесся к моему счастью по-братски, — продолжил мистер Найтли, — но говорить любезности он не мастер. Я знаю: он и вас тоже любит как брат, — однако в письме его столь мало галантерейных фраз, что молоденькой женщине немудрено обидеться. Вам, как бы то ни было, я показываю этот листок без страха. — Он пишет разумно, — сказала Эмма, дочитав. — Я ценю его искренность. По его мнению, от нашего с вами союза выигрываю я одна, но он не чужд надежды на то, что со временем заслужу вашу любовь и стану такой, какой представляюсь вам уже теперь. Выскажись он иначе, я бы ему не поверила. — Милая Эмма, он не хотел сказать ничего подобного. Он имел в виду… — Мы с вашим братом не так уж и сильно расходимся во мнениях, — улыбнулась Эмма, хотя лицо ее осталось серьезным. — Вероятно, гораздо меньше, чем ему кажется. Он убедился бы в этом, если б мы потолковали обо всем без церемоний и стеснений. — Ах, Эмма, любезная моя Эмма… — О! — воскликнула она, повеселев. — Ежели вы считаете, будто ваш брат не отдает мне справедливости, то погодите — дождитесь того дня, когда наша тайна станет известна моему папеньке, и послушайте, что он скажет. Не сомневайтесь: он будет еще менее справедлив: все счастье, всю выгоду припишет вам, а все достоинства — мне. Боюсь в одночасье сделаться для него «бедною Эммой» — именно так он обыкновенно выказывает сострадание притесненной добродетели. — Да, остается лишь надеяться, чтобы ваш батюшка хотя бы вполовину так же легко, как мой брат, позволил убедить себя в том, что добродетелями мы с вами равны и потому имеем все права быть счастливыми вместе. Кстати сказать, в письме Джона меня позабавило одно место. Вы заметили? Он говорит, будто мое сообщение его не удивило: он давно ожидал услышать нечто подобное. — Насколько я поняла, он говорит о вашем намерении жениться вообще; обо мне же он, по-моему, вовсе не думал. — Да-да, и все-таки я удивлен его проницательностью. По каким признакам он судил? Сам я не заметил, чтобы в речах моих или манерах что-либо выдавало намерение скоро жениться. Но, видимо, некие перемены со мной все же произошли. Вероятно, я меньше обычного играл с детьми, когда гостил на Брансуик-сквер. Помню, как-то вечером бедные мальчики сказали: «Дядя теперь всегда усталый». Приближалось время, когда новость нужно было сообщить отцу Эммы, а затем и друзьям. Миссис Уэстон уже достаточно окрепла, чтобы принять мистера Вудхауса, и, надеясь употребить для собственной пользы ее дар ласкового убеждения, Эмма решила сперва объявить о своем обручении дома, а затем и в Рэндалсе. Но как преподнести отцу это известие? Из страха смалодушничать и не исполнить задуманного она заранее назначила для объяснения такой час, когда мистер Найтли еще отсутствовал, но должен был скоро появиться, чтобы продолжить начатое ею. Условившись с женихом, Эмма волей-неволей заговорила, причем силилась держаться бодро, ибо не желала усугублять несчастье мистера Вудхауса собственной печалью: он должен был видеть, что дочь не усматривает в предстоящем событии повода для грусти. Итак, призвав на помощь все свои душевные силы, она объявила отцу: сейчас он услышит нечто для себя неожиданное. Ежели ей удастся заручиться его одобрением и согласием (а она очень на это надеется, ведь то, о чем пойдет речь, должно способствовать всеобщему счастью), то они с мистером Найтли поженятся. В Хартфилде появится еще один постоянный житель — джентльмен, чье общество всегда было отрадой для мистера Вудхауса. Эмме также было известно, что отец любит его больше всех на свете, не считая ее самой, Изабеллы и миссис Уэстон. Бедный старик! Поначалу он был потрясен и всерьез пытался разубедить дочь, не раз напомнив ей о том, что она всегда говорила, будто не выйдет замуж, что ей и вправду гораздо лучше остаться незамужней, чем разделить судьбу своей бедняжки сестры и бедняжки мисс Тейлор. Но уговоры не помогли. Увиваясь около отца, Эмма с ласковой улыбкой сказала, что должна стать женой мистера Найтли, а с Изабеллой и миссис Уэстон ее равнять не следует, ибо они покинули Хартфилд и эта перемена была печальной. Она же останется дома, рядом со своим папенькой, в жизни которого не произойдет никаких изменений за исключением того, что мистер Найтли, их частый гость, теперь будет с ними всегда, чему papa непременно обрадуется, когда свыкнется с этою мыслью. Ну разве он не любит мистера Найтли? Конечно же, любит и не станет этого отрицать — она уверена. У кого, как не у мистера Найтли, он спрашивает совета по всякому делу? Кто бывает ему так полезен, с такой готовностью пишет для него письма, всегда охотно предлагает помощь? Кто так весел, так внимателен, так привязан к мистеру Вудхаусу? Да, конечно, все это правда. Присутствие мистера Найтли не может быть лишним, и мистер Вудхаус рад каждый день видеть его в своем доме. Но он ведь и без женитьбы каждый день их посещал, так почему бы им не жить как прежде? Почтенный джентльмен не мог скоро примириться с предстоящим замужеством дочери, но худшее осталось позади. Мысль была посеяна в его сознании, а время и непрестанное повторение убедительных доводов обещали довершить дело. На помощь Эмме явился сам мистер Найтли, чьи исполненные любви похвалы в ее адрес порадовали слух старика, и вскоре он привык к уговорам, которые возобновлялись обоими влюбленными при каждом удобном случае. Изабелла, насколько могла, оказала им содействие, написав отцу не одно восторженное письмо. Миссис Уэстон тоже при первой же встрече с обитателями Хартфилда постаралась представить все в самом выгодном свете: во-первых, как дело уже решенное; во-вторых, как дело благое (и то, и другое имело в глазах мистера Вудхауса почти равный вес). Эмма уже дала мистеру Найтли согласие, и все, к кому старый джентльмен привык прислушиваться, уверяли его в том, что так ему же будет лучше. Он и сам почти признавал это, а посему свадьба, которой суждено было однажды состояться (через годик-другой), перестала очень уж страшить его. Убеждая мистера Вудхауса дать согласие на замужество дочери, миссис Уэстон ни в чем не притворствовала. Когда Эмма открыла ей свою тайну, она чрезвычайно удивилась, но, не усмотрев в этой новости ничего, что не сулило бы всеобщего блага, без колебаний взялась поговорить с мистером Вудхаусом. Высоко ценя мистера Найтли, она считала его достойным даже такой невесты, как ее дорогая Эмма. Их союз представлялся ей равным и удачным во всех отношениях, а в одном (чрезвычайно важном) так и вовсе исключительным. Мистер Найтли теперь стал в ее глазах едва ли не единственным, кого Эмма могла столь счастливо полюбить. До чего же глупо было со стороны миссис Уэстон не замечать этого и не желать скорейшего соединения двух своих друзей! Много ли нашлось бы других мужчин, равных Эмме по положению, которые были бы готовы ради нее покинуть собственный дом и поселиться в Хартфилде? Кто, кроме мистера Найтли, так хорошо знает мистера Вудхауса и замечательно с ним ладит, чтобы подобная перемена могла сулить всем троим счастье? Прежде, мечтая поженить Эмму и Фрэнка, Уэстоны с тревогой думали о том, что старый джентльмен будет им препятствовать. Спор, обещавший разгореться между Энскомом и Хартфилдом, казался неразрешимым — мистер Уэстон, в отличие от супруги, не признавал этого прямо, но тоже обыкновенно завершал разговор не слишком обнадеживающе: «Поживем — увидим. Молодые люди сами отыщут выход из положения». В случае же с мистером Найтли подобные расплывчатые фразы были ни к чему. Будущее представлялось совершенно ясно. Ни одна из сторон не теряла ничего такого, о чем следовало бы упоминать. Никакая действительная трудность не стояла на пути влюбленных, ничто не требовало даже отсрочки их равноправного счастливого союза. Предаваясь подобным размышлениям с ребенком на руках, миссис Уэстон ощущала себя счастливейшей женщиной на свете. А при мысли о том, что дитя скоро вырастет из первых своих чепчиков, ее радость, ежели такое было возможно, делалась еще сильнее. Все, кому сообщалась новость о мистере Найтли и мисс Вудхаус, принимали ее с удивлением. Удивился и мистер Уэстон, однако его проворному уму вполне хватило пяти минут, чтобы освоиться с этой мыслью, увидеть преимущества будущего союза и возрадоваться так же, как возрадовалась его жена. Очень скоро (не прошло и часа) обручение Эммы с мистером Найтли стало казаться ему делом столь естественным, что он почти верил, будто всегда ждал именно такого поворота событий, только уточнил: — Это, надо полагать, тайна? Такие вещи всегда тайна, покуда не выяснится, что всем все давно известно. Пожалуйста, скажите мне, когда можно будет открыто говорить об этом. Подозревает ли что-нибудь Джейн, хотел бы я знать? Дабы удовлетворить свое любопытство, он следующим же утром пошел в Хайбери и открыл мисс Фэрфакс вверенный ему секрет. Ведь она ему как дочь, как старшая дочь. Так мог ли он молчать? Мисс Бейтс, присутствовавшая при этом разговоре, разумеется, не замедлила передать известие миссис Коул, миссис Перри и миссис Элтон. Главные действующие лица ничему не удивлялись, поскольку догадывались, как мало нужно времени для того, чтобы новость, о которой стало известно в Рэндалсе, разнеслась по всему Хайбери, и подозревали, что во многих домах за семейным столом теперь толкуют именно о них. В целом общество встретило весть о будущем союзе мистера Найтли и мисс Вудхаус весьма одобрительно, хотя в вопросе о том, кто из двоих более выигрывает, единодушия не было. Спорили и о месте жительства супругов: одни говорили, что молодожены вместе с мистером Вудхаусом должны перебраться в Донуэлл, а Хартфилд оставить семейству Джона Найтли, другие на это отвечали, что слуги прежних и новых хозяев могут не поладить между собой. Однако против самой женитьбы никто как будто не возражал, ежели не считать обитателей пастората. Там, в доме викария, на смену удивлению не явилась радость. Мистер Элтон, принявший новость спокойнее жены, только выразил надежду, что «теперь юная леди удовлетворила свою гордыню», ведь она «с самого начала непременно хотела заполучить Найтли». Относительно переезда будущего мужа в Хартфилд викарий позволил себе смелое восклицание: «Хорошо, что на его месте не я!» Еще большую горячность выказала миссис Элтон, находившая в Найтли «при всех его чудачествах» тысячи достоинств. Бедняга! Какая неудача для него! Как он позволил этаким манером себя окрутить? Ведь он нисколечко не был влюблен — ничего такого она за ним не замечала. Бедный Найтли! Дружбе с ним настал конец. С каким удовольствием он обедал у них всякий раз, когда они его звали! Теперь уж больше звать не будут. Несчастный! И сам он не сможет устраивать в Донуэлле пикников в ее честь. О нет! Теперь появится миссис Найтли, которая все станет портить своим присутствием. Ужасно неприятно! А о давешних своих нелестных словах в адрес миссис Ходжиз она, миссис Элтон, нисколько не жалеет. Поселиться всем троим вместе? Это никуда не годится. Одно семейство, жившее близ «Кленовой рощи», тоже так поступило, и не прошло и трех месяцев, как им пришлось разъехаться. Глава 18 Прошло время. Считаные «завтра» оставались до прибытия лондонских родных и Харриет. Эмма думала о том, сколько тревоги и печали принесет ей, вероятно, это событие, покуда мистер Найтли своим появлением не развеял ее грустных мыслей. Но и он после нескольких минут приятной болтовни умолк, а затем, посерьезнев, добавил: — Я должен сообщить вам одну новость. — Хорошую или дурную? — быстро отозвалась Эмма, заглядывая ему в лицо. — Даже не знаю, как ее аттестовать. — О, должно быть, это добрая весть. По вам сейчас видно: вы прячете улыбку. — Боюсь, — ответил мистер Найтли, пытаясь придать лицу спокойное выражение, — я очень боюсь, милая Эмма, что вы, когда услышите, улыбаться не станете. — Да? Отчего же? По-моему, все, что радует или забавляет вас, должно обрадовать или позабавить также и меня. — Есть один предмет (надеюсь, он в самом деле один), в котором мы с вами не сходимся. — Мистер Найтли на несколько мгновений замолчал и улыбнулся, не отрывая глаз от лица Эммы, а затем продолжил: — Вы не догадываетесь? Не припоминаете? Я о Харриет Смит. Услыхав это имя, Эмма вспыхнула и ощутила какой-то страх, хотя и сама не знала, чего боялась.