— Быть может, нынче утром, — спросил мистер Найтли, — вы уже получили весточку от нее самой? Верно, получили и все знаете! — Да нет же, ничего я не знаю! Говорите скорей! — Вижу, вы приготовились к худшему. И не напрасно. Харриет Смит выходит замуж за Роберта Мартина. Эмма вздрогнула, как не вздрагивают те, кто вправду сумел подготовить себя к получению известия. Глаза ее, широко раскрывшись, сказали: «Нет, не может быть!» — но уст она не разомкнула. — Я знаю это наверняка, — продолжил мистер Найтли. — Мне сообщил сам Роберт Мартин. Он вышел от меня менее получаса назад. Она все не сводила со своего жениха красноречивого недоуменного взгляда. — Ваша радость, милая Эмма, так невелика, как я и опасался. Жаль, что мы с вами расходимся во мнениях, но когда-нибудь сойдемся. Уж будьте уверены: время заставит либо вас, либо меня передумать. А покамест нам незачем много говорить об этом деле. — Вы неверно, совсем неверно меня поняли, — произнесла наконец Эмма, сделав над собой усилие. — Я не огорчена, а просто не могу поверить. Это кажется мне невозможным! Вы ведь не хотите сказать, что Харриет ответила Роберту Мартину «да» или даже что он опять просил ее руки? Он ведь только еще собирается это сделать? — Да нет, уже сделал, — возразил мистер Найтли с улыбкой, но твердо, — и получил согласие. — Боже правый! — воскликнула Эмма и, опустив голову будто бы затем, чтобы отыскать какой-то предмет в рабочей корзинке, спрятала лицо, которое, как она догадывалась, выражало в эту минуту всевозможные оттенки восторга и удовольствия. — Что ж, теперь расскажите мне все толком, по порядку. Как это произошло, где и давно ли? Я никогда еще так не удивлялась. Но, поверьте, вы меня отнюдь не огорчили. Так как… как все случилось? — Очень просто. Три дня назад Роберт Мартин отправился по делам в Лондон, и я попросил его передать кое-какие бумаги моему брату. Он принес их Джону, а тот его пригласил пойти на цирковое представление в амфитеатр Эстли вместе с ним самим, Изабеллой, старшими мальчиками и мисс Смит. Мой друг Роберт не устоял. Они заехали за ним по пути и весело провели время, а назавтра брат пригласил его у них отобедать. Он согласился и во время этого визита, насколько я понимаю, изыскал возможность поговорить с Харриет. Разговор оказался ненапрасным. Ее согласие принесло ему то счастье, которого он и заслуживает. Вчерашним дилижансом он возвратился и сразу же после завтрака посетил меня: сперва доложил о состоянии моих дел, затем — своих. Вот как это произошло, где и когда. Мне прибавить нечего. Рассказ вашей подруги, когда вы с ней встретитесь, будет гораздо пространней. Она передаст вам все те многочисленные мелочи, которые бывают интересны только женщинам. Мы же, мужчины, говорим лишь о значительном. И все же я замечу, что сердце Роберта Мартина, по всей видимости, через край наполнилось чувством, ибо он рассказал мне одну подробность, не имевшую прямого отношения к делу: когда представление окончилось и они покинули ложу, мой брат пошел вперед с женой и маленьким Джоном, а он сам, с мисс Смит и Генри — следом. Им пришлось пробираться сквозь толпу, и, оказавшись в толчее, Харриет несколько смутилась. Мистер Найтли умолк. Эмма не знала, как реагировать, ибо опасалась, что, заговорив, выкажет радость, переходящую всякие разумные границы. Лучше было пока не говорить ничего, иначе он принял бы ее за сумасшедшую. Его, однако, обеспокоило это молчание. Некоторое время он наблюдал за Эммой, потом произнес: — Любовь моя, вы уверили меня, будто мое сообщение вас не опечалит, но боюсь, боль, которую я причинил вам, все же оказалась сильнее, чем вы ожидали. Положение Роберта Мартина низко, но ее оно удовлетворяет, так утешьтесь же и вы. Готов побиться об заклад: когда вы узнаете этого человека, ваше мнение о нем переменится. Вы найдете в нем и трезвый ум, и хорошие манеры. Ежели смотреть с этой точки зрения, то лучшего мужа для вашей подруги и пожелать нельзя. А его положение в обществе я изменил бы, если б смог, что было бы для меня, поверьте, немалой жертвой. Вы смеетесь над тем, как много времени я провожу в компании Уильяма Ларкинса. Роберт Мартин для меня так же незаменим. Мистер Найтли заставил Эмму поднять глаза, и она, обуздав себя, чтобы улыбнуться не слишком широко, весело заявила: — Напрасно вы стараетесь примирить меня с этим союзом. Он и без того представляется мне чрезвычайно выгодным для Харриет. Происхождением она может оказаться еще ниже его, и, уж конечно, она не похвастает, что ее родные — такие же честные достойные люди. Молчала я только лишь от удивления, от крайнего удивления. Вы не представляете себе, какой неожиданностью явились для меня ваши слова, поскольку я имела основания полагать, что в последнее время Харриет была сильнее, чем когда-либо прежде, настроена против Роберта Мартина. — Вам виднее, — не стал спорить мистер Найтли, — однако я нахожу вашу подругу добронравной мягкосердечной девушкой, которая не может быть слишком сильно настроена против молодого человека, кем бы он ни был, ежели он в нее влюблен. Эмма, не удержавшись, рассмеялась: — Право слово, вы знаете мою подругу не хуже, чем я сама. Но, мистер Найтли, точно ли она дала ему решительное согласие? Я допускала, что это произойдет со временем, но чтобы теперь? Точно ли вы верно поняли Роберта Мартина? Ведь вы говорили с ним и о многих других вещах: о деньгах, о выставках скота, о новых сеялках. Не может ли быть, что в путанице вы неверно истолковали его слова? Что он, к примеру, имел в виду не руку Харриет, а достоинства какого-нибудь породистого быка? Эмма вправду думала, будто вышло недоразумение и говорить о свадьбе по меньшей мере рано: слишком остро она сама ощущала различия между мистером Найтли и этим фермером, их лицами и манерами, слишком живо помнила все происходившее недавно с Харриет, которая с таким жаром говорила ей: «Полагаю, теперь я стала уж не та, чтобы меня можно было заподозрить в неравнодушии к мистеру Мартину». Нет, здесь не обошлось без какой-то ошибки. — Что я слышу? — возмутился мистер Найтли. — По-вашему, я настолько глуп, чтобы не понять, о чем человек мне толкует? И какого же обращения вы, по-вашему, заслуживаете? — О, наилучшего, разумеется, ибо ни с каким другим я мириться не согласна. Посему ответьте прямо: вполне ли вы уверены в том, что отношения между мистером Мартином и Харриет именно таковы, как вы сказали? — Совершенно уверен, — отчеканил мистер Найтли. — Она приняла его предложение. Это сказал мне он сам, и в его словах не было ровным счетом ничего неясного, ничего допускающего инотолкования. В доказательство могу прибавить следующее: Роберт Мартин спросил меня, как ему теперь быть. Он не знал никого, кроме миссис Годдард, кто располагал бы сведениями о родных или благодетелях мисс Смит. Я посоветовал ему идти к означенной даме. Дескать, ничего лучшего придумать нельзя. И он сказал, что сегодня же постарается выбрать время для визита. — Я вполне удовлетворена, — просияла Эмма, — и от всей души желаю им счастья. — С тех пор как мы говорили об этом с вами в прошлый раз, вы сильно переменились. — Смею надеяться; ведь тогда я была дурочкой. — Переменился и я, поскольку теперь готов согласиться с вами, что ваша подруга обладает множеством достоинств. Ради вас и ради Роберта Мартина (чья любовь к Харриет, как я всегда имел основания полагать, все это время не ослабевала) я, дабы узнать мисс Смит поближе, часто и подолгу говаривал с ней. Да вы нас, верно, и видели за одной из бесед. Иногда мне казалось, будто вы подозреваете меня в намерении самому просить руки Харриет для Роберта, но такового не имелось. Наблюдая за мисс Смит, я убедился, что она милая безыскусственная девушка с хорошими понятиями и твердыми правилами, для которой счастье есть любовь и разумно устроенная жизнь у домашнего очага. Не сомневаюсь: этими своими представлениями она во многом обязана вам. — Мне? Ах, бедняжка Харриет! — покачала головой Эмма, но тут же справилась с собою и спокойно приняла не вполне заслуженную похвалу. Беседа была вскоре прервана появлением мистера Вудхауса, о чем Эмма не пожалела. Ей не терпелось остаться со своими думами наедине. Ум, трепещущий от радостного удивления, никак не мог сосредоточиться. Хотелось напевать, приплясывать, издавать громкие возгласы. Она не годилась ни для какого толкового разговора или дела, пока не наговорится вдоволь сама с собой, не измерит шагами комнату вдоль и поперек, не посмеется собственным мыслям. Папенька вошел затем, чтобы сказать, что Джеймс закладывает карету для визита в Рэндалс, куда Вудхаусы теперь ездили ежедневно. Под этим предлогом Эмма тотчас удалилась. Благодарность и чистейший восторг переполняли сердце. Единственное, что до сих пор омрачало ее радость: будущность Харриет, — более не внушало тревоги, и Эмме даже стало немного страшно оттого, сколь безоблачным оказалось ее счастье. Чего ей теперь желать? Только сделаться более достойной того, кто всегда так далеко превосходил ее правильностью суждений и устремлений; извлечь из прошлых ошибок урок смирения и осмотрительности, чтобы помнить его в будущем. Предаваясь самым что ни на есть серьезным размышлениям о том, как щедро к ней Провидение и каких правил ей надлежит придерживаться впредь, Эмма то и дело принималась смеяться. Да и могла ли она противиться смеху, когда печаль, мучившая ее на протяжении пяти недель, наконец-то рассеялась? Вот, значит, каково оно — сердце Харриет! Теперь ее возвращение будет радостью для Эммы. Как и все другое, включая (и далеко не в последнюю очередь) знакомство с Робертом Мартином. Одним из первейших благодеяний, за которые она от всего сердца благодарила судьбу, было скорое избавление от необходимости таиться перед мистером Найтли. Еще немного, и она сможет отбросить столь ненавистные ей скрытность и уклончивость. Скоро она позволит себе в разговорах с ним совершенную откровенность, каковую рада почитать своим долгом. Бодрая и веселая, Эмма отправилась в Рэндалс вместе с папенькой, которого не всегда слушала, но с которым неизменно соглашалась. Молчали они или же беседовали, она поддерживала в отце выгодную для нее убежденность в том, что он прямо-таки обязан посещать Рэндалс каждый день, иначе бедная миссис Уэстон будет разочарована. Вудхаусы застали хозяйку дома одну в гостиной, но, едва она успела поблагодарить гостей за визит и ответить на вопрос о здоровье младенца, за окном, завешенном жалюзи, мелькнули две фигуры. — Это Фрэнк и мисс Фэрфакс, — объяснила миссис Уэстон. — Я как раз собиралась вам сказать, до чего приятно удивились мы нынче утром, когда увидали его. Он останется до завтра, и мисс Фэрфакс согласилась провести день с нами. Надеюсь, они идут сюда. Через полминуты гости уже были в гостиной. Эмма чрезвычайно обрадовалась, увидев Фрэнка, но оба они несколько смешались под натиском неловких воспоминаний и, хотя улыбались друг другу, первое время не могли и слова вымолвить от смущения. Когда все пятеро уселись, беседа шла поначалу так натужно, что Эмма задумалась, не зря ли пожелала увидеть Фрэнка Черчилла еще раз, причем в обществе Джейн, не напрасно ли ждала от этой встречи чего-то радостного? Скоро явился мистер Уэстон, принесли ребенка, и мало-помалу общий разговор наладился, а Фрэнк Черчилл достаточно осмелел, чтобы при удобном случае приблизиться к Эмме и сказать: — Я должен благодарить вас, мисс Вудхаус, за те великодушные слова, которые вы передали мне в одном из писем миссис Уэстон. Надеюсь, с тех пор ничто не переменилось и вы все так же готовы меня простить. — Не думайте сомневаться! — успокоила его Эмма, обрадовавшись. — Я очень рада встретиться с вами, пожать вам руку и лично пожелать счастья. Фрэнк от всего сердца выразил ей признательность, а потом еще довольно долго с чувством говорил о том, как благодарен своим друзьям и как счастлив, после чего, посмотрев на Джейн, спросил: — Ну разве она не сама красота, не само здоровье? По-моему, вид у нее теперь лучше, чем когда-либо. А поглядите, как пришлась она по душе моему отцу и миссис Уэстон! Вскорости к Фрэнку вернулась прежняя веселость: когда было сказано о близком возвращении Кэмпбеллов, он не замедлил помянуть Диксонов. Эмма, вспыхнув, запретила ему произносить в ее присутствии это имя и добавила: — Я не могу вспоминать тот случай без жгучего стыда! — Стыдиться должен лишь я один, — возразил Фрэнк. — Но возможно ли, чтобы вы ни о чем не догадывались? Поначалу, я знаю, вы и вправду были в неведении, но в последнее время? — Уверяю вас, я не имела ни малейшего подозрения. — Удивительно! А ведь я однажды был очень близок к тому, чтобы признаться вам, и напрасно не признался — так вышло бы лучше. Но я вечно совершаю ошибки, причем самого дурного свойства и такие, от которых мне самому нет никакого проку. Если б я нарушил тайну и все вам рассказал, это было бы менее тяжким прегрешением. — Теперь уж не стоит об том сожалеть, — сказала Эмма. — Я надеюсь убедить моего дядю приехать сюда с визитом. Он хочет, чтобы его представили мисс Фэрфакс. А когда Кэмпбеллы возвратятся в Лондон, мы будем видеться с ней у них, до тех пор пока я не смогу забрать ее на север. Ну а покамест мы живем в таком отдалении друг от друга! Не тяжко ли это, мисс Вудхаус? С самого нашего примирения и до нынешнего утра мы не виделись ни разу. Жалеете ли вы меня? Эмма выразила ему живейшее сочувствие. — Да, кстати! — воскликнул Фрэнк в порыве внезапной веселости, но вдруг, словно опомнившись, оробел на секунду, понизил голос и спросил: — Надеюсь, мистер Найтли здоров? Эмма рассмеялась, а он продолжил: — Знаю, вы читали мое письмо миссис Уэстон и, верно, помните, чего я вам пожелал. Так позвольте же теперь мне в свою очередь вас поздравить. Эта новость очень взволновала и обрадовала меня. Мистер Найтли — джентльмен таких достоинств, что я даже не смею его хвалить. Эмма была бы рада, если бы Фрэнк продолжал в том же духе, но в следующую же секунду он снова заговорил о своих заботах и Джейн: — Доводилось ли вам видеть у кого-нибудь такую кожу? Как она гладка и нежна! Хотя не то чтобы бела. Нет, это не обыкновенная белизна. Цвет ее лица поистине неповторим. До чего красиво оттеняют его темные волосы и ресницы! А какой аристократически тонкий румянец! — Я всегда хвалила цвет лица мисс Фэрфакс, — заметила Эмма лукаво, — а вот вы, помнится, находили ее слишком бледной. Помните ли вы наш первый разговор о ней? — Ох какой же я был нахал! Как я только посмел… Поскольку эти покаянные слова сопровождались веселым смехом, Эмма не могла не заметить: — Подозреваю, что, как ни трудно вам приходилось все то время, вы немало потешались над тем, сколь ловко водите нас вокруг пальца. Уверена в этом. Вы находили несомненное утешение в том, чтобы всех дурачить. — Ах нет, нет, нет, нет! Откуда, право, такие подозрения? Я был несчастнее всех на свете. — Однако не настолько несчастны, чтобы не поддаваться веселью. Обманывая нас всех, вы развлекались. Я, вероятно, оттого готова первая заподозрить вас в этом, что на вашем месте тоже, пожалуй, потешалась бы. Мне кажется, в этом мы похожи. Фрэнк поклонился. — Да, похожи, — повторила Эмма с чувством, — если не нравом, то судьбой. Нам обоим выпало счастье связать свою жизнь с теми, кто много превосходит нас. — Верно, очень верно! — пылко ответствовал Фрэнк. — Хотя нет: это верно лишь в отношении меня. Если вас никто превзойти не может, то мисс Фэрфакс действительно возвышается надо мной. Чистый ангел! Вы только поглядите на нее: не каждый ли ее жест выражает ангельскую сущность? Как она поворачивает головку, какими глазами смотрит на моего отца! Я с радостью могу сообщить вам, — он наклонился и заговорил шепотом, словно вел речь о чем-то чрезвычайно важном, — что дядя намерен передать ей тетушкины бриллианты. Из них изготовят новый гарнитур. Я предпочел бы заказать, кроме прочего, украшение для головы. К ее темным волосам очень пойдут драгоценные камни, не правда ли? — О, разумеется, будет очень красиво! — согласилась Эмма с таким энтузиазмом, что Фрэнк в порыве признательности воскликнул: — Как я рад снова вас видеть, да еще такой цветущей! Если б мы с вами не повстречались здесь, я непременно заглянул бы в Хартфилд. Другие тем временем говорили о ребенке. Миссис Уэстон рассказывала, как встревожилась накануне вечером, когда ей показалось, будто дитя нездорово. Она понимала, что ведет себя, вероятно, очень глупо, и все же беспокоилась. Еще полминуты, и послали бы за мистером Перри. Наверное, ей следует стыдиться таких пустых опасений, однако и мистер Уэстон разволновался не многим меньше ее. Так или иначе, прошло десять минут, и младенец снова чувствовал себя прекрасно. Этот рассказ более всех заинтересовал мистера Вудхауса. Он очень хвалил желание миссис Уэстон послать за аптекарем и сокрушался, что она передумала. Ей всегда следует посылать за мистером Перри, ежели здоровье малютки внушает хотя бы малейшую тревогу — пусть даже минутную. Не нужно бояться выказать излишнее беспокойство, часто приглашая Перри. Жаль, что вчера он не посмотрел ребенка. Сейчас девочка, быть может, и выглядит недурно (особенно если учесть вчерашние обстоятельства), но, вероятно, ее все-таки следовало показать медику. Фрэнк услыхал имя аптекаря и, стараясь поймать взгляд мисс Фэрфакс, воскликнул: — Перри! Мой друг Перри! Что о нем говорят? Он был здесь нынче утром? А как он теперь путешествует? Завел ли выезд? Эмма вспомнила тот случай, на который Фрэнк намекал, и рассмеялась с ним вместе. Джейн притворилась, будто ничего не слышала, но по выражению лица было заметно, что в действительности слух ее не подвел. — Вот так сон мне приснился! — вскричал Фрэнк. — Не могу вспомнить без смеха. А ведь она слышит нас, мисс Вудхаус, слышит! Это видно по ямочке на ее щеке, по улыбке, по тому, как безуспешно она пытается нахмурить брови. В эту самую минуту у нее перед глазами пробегают те самые строки ее письма, в которых она сообщила мне о намерении аптекаря обзавестись экипажем. Разве вы не видите? Она вспоминает ту мою нелепую оплошность и ни о чем другом не может думать, хотя делает вид, будто слушает общий разговор. Джейн поневоле улыбнулась. Улыбка, длившаяся всего одно мгновение, еще не совсем погасла на ее губах, когда она, повернувшись к Фрэнку, тихо и не без смущения, но твердо произнесла: