– Конечно. Но я не это имел в виду, – соврал он. – Просто захотелось узнать, будешь ли ты жить с матерью либо… – Только пока не найду себе жилье, – мечтательно улыбнулась Синди. – Взрослой женщине подобает распоряжаться собой, уходить и приходить когда вздумается, так ведь? И принимать гостей, тех, что ей нравятся. Майлз не успел поддержать разговор о том, что подобает или не подобает взрослым женщинам; позади раздалось громкое шипение, и ему не нужно было оборачиваться, он и так знал: его заклятый враг тут как тут. Кошку в младенчестве назвали Тимми, когда, не разобравшись с ее полом, сочли мальчиком по причине ее агрессивной зловредности. Крошечное животное – промокшее до костей, со свалявшейся шерстью, с вытаращенными от ужаса и ярости желтыми глазами – объявилось однажды утром в патио Уайтингов и орало столь душераздирающе, что Синди Уайтинг, выпущенная ненадолго из государственной психушки в Огасте, взяла его в дом, подлечила и откормила. Предположительно, котенком Тимми бросили в реку где-то выше по течению, где ей было суждено либо утонуть, либо разбиться о скалы под водопадом. Клочок рогожи застрял у нее в когтях – вероятно, Тимми начала свое плавание в мешке и, судя по разветвленности ее психоза, в компании с братьями и сестрами. Как бы то ни было, окрепнув, кошка мигом превратилась в мерзкую тварь, задавшуюся великой целью разодрать на клочки окружающий мир. Тогда решили прибегнуть к кастрации, но ветеринар, к которому привезли Тимми, с порога объявил затею неисполнимой по причине пола животного. По мнению Майлза, пол Тимми отвечал за ее поведение куда в меньшей степени, нежели ее метафизическая природа, представлявшаяся не столько кошачьей, сколько демонической. Хорас Веймаут, не раз бравший интервью у миссис Уайтинг в ее резиденции для “Имперской газеты”, уверял, что в Тимми перевоплотился некий покойный родственник, оберегающий старуху, и Майлз склонен был с ним согласиться, учитывая, что кошка частенько возникала ниоткуда при упоминании либо появлении миссис Уайтинг. Поскольку отрезать у Тимми было нечего, ее привезли домой целехонькой и водворили в погреб вместе с кошачьим сортиром и недельным запасом еды в расчете на то, что заточение в темном погребе заставит кошку осознать наконец: нынешние хозяева абсолютно не причастны к бесчеловечному обращению, которому ее подвергли на заре жизни. Не осознала. Напротив, заключение животное восприняло в штыки; возможно, погреб напомнил ей о мешке из рогожи. Между дверью погреба и полом на кухне имелась щель, и Тимми с верхней ступеньки удавалось просовывать лапы в этот узкий проем и трясти плохо прилегающую дверь с неимоверным грохотом; казалось, будто дверь трясет взрослый мужчина. Поначалу никто не верил, что маленькое злобное животное способно производить такой шум, но грохот не смолкал, и каждый вечер приходилось выпускать кошку из погреба; празднуя освобождение, она начинала драть чехлы на стульях в столовой. В конце недели миссис Уайтинг отправила домработницу в аптеку купить для всех обитателей дома беруши. Качественные беруши. Тем вечером, несмотря на беруши, они слышали, как Тимми вопит и расшатывает дверь в погреб, но вскоре после полуночи шум стих, и все трое поздравили друг друга: дух животного наконец сломлен. Наутро домработница, войдя на кухню, чтобы отпустить на волю укрощенное – как она полагала – и вразумленное животное, была потрясена и напугана как никогда в жизни. Сперва она не могла поверить своим глазам. Из-под двери торчала кошачья голова окровавленными клыками вверх, рядом на плиточном полу виднелись передние лапы, прижатые упавшей сверху дверью. Эта картина сложилась в голове домработницы по подсказке органов чувств. Умом она, конечно, понимала, что дверь не могла упасть. Обычная дверь на двух медных петлях открывалась и закрывалась по горизонтали. Но окровавленная голова и обездвиженные лапы под ней наводили на мысль, будто дверь сработала как гаражные ворота: поднялась и опустилась с потолка. И когда Тимми рванула к порогу, дверь разрубила ее на манер гильотины. Столь убедительной была эта оптическая иллюзия, что разум бедной женщины не мог с нею справиться, пока Тимми не зашевелилась. Увы, задергавшаяся, отделенная от тела, вся в крови, но не мертвая кошачья голова доконала домработницу, с диким воплем она выбежала из дома. Позже методом умозаключений пришли к выводу, что бедная женщина помешала Тимми сбежать из тюрьмы. Начиная с полуночи кошка, игнорируя кровоточащие десны, методично грызла дверь снизу, увеличивая просвет. Когда домработница вошла на кухню, отверстие было уже достаточно большим, чтобы Тимми, извиваясь на спине, просунула наружу свою жуткую голову и частично передние лапы. При неожиданном появлении домработницы она настороженно застыла. Зрелище было, несомненно, страшным, но ненамного страшнее, чем то, которое наблюдал в данный момент Майлз. Клыки Тимми не были перепачканы кровью, накануне она ничего твердого не грызла, но, растянув пасть, она наглядно продемонстрировала Майлзу острые, как лезвия, зубы. Шерсть у нее стояла дыбом, спина выгнулась, она походила на кошек из фильмов категории “Б”, когда явившийся в дом призрак виден только домашним питомцам, но не людям. Майлз, не веривший в призраков, инстинктивно попятился. – О, Тимми. – Рискуя потерять и без того хрупкое равновесие, Синди Уайтинг нагнулась и погладила зверюгу. – Перестань. Разве ты не видишь? Это Майлз. В ответ Тимми зашипела и оскалилась еще красноречивее. Зная по опыту, что владельцы диких животных слабо разбираются в мерах защиты от своих питомцев, Майлз оглядывался в поисках подходящего оружия, когда откуда-то из глубины дома послышался звон колокольчика. Майлз обернулся на Тимми – кошка исчезла. – Это мама, – сказала Синди, кивнув в сторону звона. – Наверное, она услышала, как ты подъехал, и теперь сгорает от нетерпения. Майлз по-прежнему рыскал глазами в поисках проклятой кошки. – Она ждет тебя в беседке, – продолжила Синди. – Я обещала привести тебя сразу же, так что пойдем. – Она начала медленно, неуклюже разворачиваться на ходунках: – У меня медленно получается. – Все хорошо. Майлз взял ее за локоть, он был все еще под впечатлением от враждебности кошки и своего постыдного страха перед ней. Колокольчик звонил не переставая, пока они медленно продвигались вперед, а у входа в патио он увидел Тимми, распластавшуюся на внутренней стороне раздвижной сетчатой двери – точно посередке; вонзив когти в сетку, кошка громко урчала. Кое-где сетка была порвана, а значит, Тимми не впервые исполняла этот акробатический номер. – Она обожает звон маминого колокольчика, – с нежностью произнесла Синди. Снаружи в беседке сидела старуха лицом к реке, спиной к ним и непрерывно звонила в колокольчик, будто ожидая, что рыба выскочит из воды по ее команде. Все прочие же прискакивали. Почему бы и рыбе не последовать их примеру? Грейс Роби говорила, что слышит колокольчик работодательницы даже во сне. Майлз опять растрогался: выбор у Синди был невелик – либо жить дома и подчиняться колокольчику, либо оставаться в больнице Огасты; печальнее участи не придумаешь. Прежде чем выйти наружу, Майлз глубоко вдохнул и взглянул на нее. – Синди, – ласково сказал он. Это было ошибкой. Удерживая ходунки левой рукой, правой она ухватилась за рукав Майлза, обнаружив недюжинную силу: – Я слышала о тебе и Жанин. О вашем разводе. Мне так жаль, Майлз. Он прибег к чистой правде, полагая, что от этого будет больше толку: – Мне тоже. Но его интонацию Синди явно пропустила мимо ушей. – Ты никогда не любил ее, Майлз, – заявила она. – Мне ли не знать. – Она тоже так говорит, – признался Майлз, взгрустнув от того, что две столь разные женщины пришли к одинаковому печальному выводу. Отпустив его рукав, Синди вцепилась в его пальцы, зажав их почти как в тиски. – Я солгала, Майлз, – из ее глаз опять покатились слезы, – я не сожалею о вашем разводе. Это дает мне тоненькую ниточку надежды… – Синди… – Он попытался вырваться, но так, чтобы не уронить ее. Колокольчик в патио звенел все громче. – Я все еще люблю тебя, Майлз. Ты это понимаешь, да? Это единственное, чего литию у меня никогда не отнять. Ты ведь в курсе? Лекарства промывают наш мозг, и со многим становится легче мириться, но они не могут затронуть твое сердце! Не могут изменить то, что в нем уже есть, Майлз. Она прижала его руку к своей груди, чтобы он почувствовал: она говорит правду. Теперь уже Майлзу казалось, что колокольчик в руках миссис Уайтинг звучит как пожарная сирена. Он попытался высвободить руку, но не смог из боязни опрокинуть Синди. – Я должен идти… – Нет, Майлз. – Синди, – сказал он резче, чем намеревался, и наконец вырвался, и она опять сомкнула ладони на ходунках. – Синди, пожалуйста. Ходунки пошатнулись, и он схватил Синди за запястье, то самое, которое она порезала двадцать лет назад. – Все нормально, – сказала она, с видимым усилием подавляя эмоции. – Иди. Вряд ли Бог есть, подумал Майлз. Его просто быть не может. – Синди, – повторил он. – Нет, иди. – Она отступала назад, волоча за собой ходунки. – Я в порядке. Майлз тяжело вздохнул, а потом услышал свой голос: – Ты не против, если я позвоню тебе на неделе? Лицо Синди мгновенно прояснилось, и Майлз заподозрил на секунду, что до сих пор она ловко притворялась, заманивая его в ловушку. – Правда, Майлз? Ты мне позвонишь? Теперь главное не выдать своего раздражения. – Почему нет? – спросил Майлз, у которого причин не звонить было больше, чем он мог сосчитать. – О, Майлз, – она снова прикрыла ладонью рот, – милый, милый Майлз. Милый, милый Бог. Он едва успел добраться до раздвижной двери в патио, как она окликнула его. Ее лицо потемнело, это выражение Майлз помнил еще с тех пор, когда они были детьми, и означало оно некую страшную догадку. – Майлз? – Да, Синди? – Там, во дворе? Когда ты вышел из машины? Ты остановился и с минуту стоял неподвижно. Будто… тебе хотелось убежать. На сей раз Майлз прибег ко лжи, причем наиболее правдоподобной: – Я вспомнил, что забыл кое-что, предназначавшееся для твоей мамы. Ты же знаешь ее – квитанции на все расходы. Синди не спускала с него глаз. – У меня возникла ужасная мысль, – медленно произнесла она. – Ты, заметив мою машину, понял, что я дома. – Синди… – начал Майлз. – Я могу смириться с тем, что ты меня не любишь, – оборвала его Синди. – Я мирюсь с этим всю мою жизнь. Но если я пойму, что ты не хочешь меня видеть… – Мы старые друзья, – заверил Майлз. – Никуда я от тебя не убегу. Она улыбнулась, и видно было, как борются в ней надежда и опыт, бьются на кулаках, и им вовек не одолеть друг друга. Нет, все-таки Бог есть, подумал Майлз, прощаясь. Кто бы еще сумел наслать на нас такую беду. Вместо того чтобы размышлять о Боге, Майлзу следовало бы сосредоточиться на кошатине Тимми. Когда он приблизился к раздвижной двери, колокольчик миссис Уайтинг прекратил звонить. Это вывело Тимми из транса, ее раскатистое урчание смолкло, и в тот же миг она вытянула лапу и цапнула Майлза за тыльную сторону ладони. – Ох, Тимми, – воскликнула Синди Уайтинг, увидев, что сделала кошка, – какая же ты таблеточка! * * * – Вам когда-нибудь приходило в голову, дорогой мой, что жизнь – это река? – спросила миссис Уайтинг, когда Майлз сел напротив нее в беседке. Как обычно, задаваясь отвлеченными вопросами, старуха брала тон, предполагавший, что из ответа Майлза она не узнает ничего нового. Случается, люди думают, что им известно нечто, неведомое тебе; миссис Уайтинг же давала понять: она знает всё, чего не знаешь ты. Лишь она одна улавливала смыслы и нюансы бытия и поэтому считала своим долгом хотя бы чуть-чуть подтянуть собеседника до своего уровня. Одета она была элегантно и даже более того, учитывая, что сидела она во дворе своего дома. Если Синди уже выглядела старообразной, то миссис Уайтинг – волосы подстрижены и уложены мастером своего дела, покрой твидового жакета и молескиновых брюк идеален, запястья сверкают украшениями, а не шрамами – выглядела как женщина достаточно любезная, чтобы пустить старость на порог, но затем все же выпроводить, предпочтя молодость. Конечно, это избавление от непрошеной гостьи совершалось медленно, постепенно; минута за минутой, час за часом, день за днем стрелки часов отсчитывали обратное время, пока результат – блистательный, разумеется – не удовлетворил миссис Уайтинг. Но в настоящую оторопь вгоняло то, что старуха излучала сексуальность, неподдельную, игривую, и Майлз понятия не имел, как ей это удается. Ее снисходительная улыбка намекала, что партнеры по сексу у нее не переводятся, не в пример Майлзу с тех пор, как от него ушла жена, о чем миссис Уайтинг было отлично известно. Словно она специально наводила справки, подумывая, а не уложить ли Майлза в свою постель, но потом отказалась от этой идеи. Миссис Уайтинг расположилась в той части беседки, куда падали лучи слабеющего сентябрьского солнца, предоставив Майлзу ежиться в прохладной тени. И ему вспомнилось высказывание брата: старуха не только не умирает, но жива-живехонька, вытеснив окружающих ее людей в нечто вроде чистилища. Сидя спиной к реке, Майлз глядел на покатую лужайку и гравиевую дорожку с бордюром из белого кирпича. Дорожка вела к дому, и если бы миссис Уайтинг расширила ее, а то и заасфальтировала, ее дочь-калека получила бы доступ к беседке. В конце концов, с архитектурной точки зрения беседка была наиболее приятным строением на всем участке, особенно в солнечный день, хотя Майлзу и показалось, что сегодня воздух слегка подванивает. – Не исключено, миссис Уайтинг, что подобная мысль приходила в голову любому, видевшему реку, – ответил Майлз. После разговора с Синди он не был расположен к абстрактному философствованию. На столе между ними лежал серебряный колокольчик, и Майлз подавил внезапный порыв швырнуть его в реку. Но не в Реку Жизни. Старуха, должно быть, прочла его мысли и подвинула колокольчик ближе к себе, чтобы Майлз не смог до него дотянуться.