Тик невольно делает шаг назад. Директор тут ни при чем, просто она терпеть не может, когда взрослые к ней прикасаются. Матёрый Лис, когда она подворачивается ему под руку, всегда проводит лапой по ее макушке, даже не подозревая, что этот жест вызывает в ней неодолимое желание встать под душ и вымыть голову. Мистер Мейер, заметив ее реакцию, быстро убирает руку. – Я не хотел… – Тик терпеливо ждет, пока директор объяснит, чего он, собственно, не хотел. – Вам необязательно становиться закадычными друзьями, нет, конечно, – говорит мистер Мейер, вытирая заблестевший лоб носовым платком. – Я лишь подумал… как было бы приятно этому мальчику узнать, что среди его сверстников есть человек, кто не… “Не считает его насекомым”, – мысленно заканчивает предложение Тик, поскольку это совсем нетрудно. И даже подбирает варианты, меняя “насекомое” на слизня, грызуна, таракана, рептилию или жабу, пока мистер Мейер из последних сил противостоит проблеме обоюдоострой подростковой жестокости. – Ты, наверное, слыхала, что вчера в столовой он подвергся нападению. – О своем вранье про то, как он подыскивал для Тик подходящего сотрапезника, он словно начисто позабыл. Тик кивает едва заметно, и директор продолжает: – Это уже второй такой инцидент за последние… Теперь уже самые обыденные слова, обозначающие время – дни? недели? месяцы? что? – вылетели у него из головы. Мистер Мейер с надеждой смотрит на Тик – ждет, что она предоставит необходимую информацию? А может, хочет, чтобы она пообещала: если ей доверят несчастного Джона Восса, она, в отличие от всех остальных в школе, сумеет не поддаться порыву накостылять парню. Либо, что вероятнее, директор сознает, о сколь огромном одолжении он просит. Он пытается делать вид, что в его просьбе нет ничего особенного, но оба знают, что это не так. Он просит девочку, пребывающую на нижних ступеньках школьной социальной иерархии, – девочку, у которой друзей ненамного больше, чем у парня, с которым ей предлагают подружиться, – опуститься к самому подножию этой лестницы, в сырую тьму, где обитают те, кто утратил всякую надежду, всякую поддержку, и им остается лишь дожидаться избавления в виде получения аттестата (если с успеваемостью порядок), колледжа (то же самое), работы (это в Эмпайр Фоллз?), бракосочетания (что не укладывается в голове) или смерти (наконец). – Ты можешь призвать на помощь своих друзей, – предлагает мистер Мейер, словно ему только сию минуту пришло в голову, что подобное задание может оказаться неподъемным для худенькой и уже непопулярной девочки. – Например, ту ученицу из класса миссис Роудриг? Ту, что порезалась? Тик, не сдержавшись, улыбается, припомнив, с каким ужасом реагировала Кэндис на шутки о ее тесных отношениях с Джоном Воссом. – Кэндис? – Да, Кэндис, – подхватывает мистер Мейер, изумленный тем, что Тик сообразила, о ком он говорит, либо просто обрадованный, что она наконец подала голос. – Или еще кого, – торопливо добавляет директор, не желая создавать впечатление, будто он лезет с непрошеными советами. – Ладно, я попробую, – вопреки всему обещает Тик и чувствует, как сердце у нее уходит в пятки. Не поднимает ей настроения и счастливая физиономия мистера Мейера, переложившего тяжкий груз со своих толстых округлых плеч на ее тонкие, костлявые. Избавившись от ответственности, директор будто становится выше ростом и, кажется, так и норовит броситься вприпрыжку по коридору, насвистывая. Но затем лицо его опять омрачается, и Тик предполагает, что, возможно, зря она плохо о нем подумала. – Тот мальчик, Минти… – начинает директор. – Зак? – вставляет Тик. Другого мальчика по фамилии Минти в школе нет. – Он твой друг? – Был раньше. Мистер Мейер понимающе кивает, затем оглядывается на дверь в столовую: – Этот мальчик страдает… Я не говорю, что Закари Минти напрямую к этому причастен, но думаю, без подстрекательства с его стороны ничего подобного не случилось бы. Но возможно, я несправедлив к нему. – К Заку трудно быть несправедливым. – Стоило словам вылететь изо рта, как Тик жалеет об этом. Получается, что сказанное скрепляет ее союз с директором и, хуже того, намекает на общность мировоззрения ее и мистера Мейера. Вдобавок Тик предчувствует, что сражаться на стороне мистера Мейера все равно что биться в одиночку. От слов Тик лицо директора опять светится радостью. – Как вы ладите с Дорис? – спрашивает он, называя миссис Роудриг по имени в знак своих особых отношений с Тик. – Отлично, – ровным тоном отвечает Тик, с усилием сглатывая и не видя смысла в том, чтобы сказать правду: помри эта женщина, Тик не заплачет. Вернувшись в столовую, Тик понимает, что наиболее привлекательная опция из тех, что у нее имеются, притвориться, будто разговора с мистером Мейером никогда и не было. Во-первых, директор скоро забудет, о чем он ее просил, если уже не забыл. А если и вспомнит об их соглашении, то лишь наткнувшись на нее на следующий день в коридоре, но Тик сумеет избежать столкновений с ним, учитывая ее статус инкогнито в стенах Имперской старшей школы. Если не встретиться с ним взглядом, он ее и не заметит, а если придется встретиться, самое худшее, что может произойти, – он вспомнит и в таком случае спросит, как у нее обстоят дела с Джоном Воссом. Но Тик знает, насколько охотно взрослые удовлетворяются всякой невнятицей. Пожимания плечами и “неплохо вроде бы” обычно бывает достаточно. Другой сценарий в привлекательности почти не отстает от первого, когда она практически ничем не рискует, а делает еще меньше. Можно подойти к парню и сказать: “Что, хочешь обедать со мной?” Ее интонация безошибочно даст понять, что втянул ее в это мистер Мейер, а она лишь выполняет обещание, вырванное у нее под пытками. Преимущество второй опции в ее искренности, если, кончено, искренность в принципе может быть преимуществом. Парень, разумеется, не захочет благотворительности с ее стороны, и на этом все закончится. В конце концов, он выбрал стол в дальнем углу столовой и, словно этого было мало, уселся спиной к ней. По всему видно, что он не хочет с ней общаться, как и она с ним. Наименее привлекательная опция – честно попытаться, и сперва Тик решает, что не будет этого делать и что от нее слишком многого хотят. Единственная проблема в том, что если Джон Восс устранил Тик из своего поля зрения, то она, увы, сидит к нему лицом, и ее не радует перспектива торчать в столовой до звонка на перемену, виновато пялясь в спину жертвы. Съев половину сэндвича с курицей и салатом, приготовленного отцом в ресторане этим утром, Тик равнодушно отодвигает вторую половину. В оставшиеся двадцать минут Тик собиралась прочесть еще одну главу из книжки про Пикассо, которую она закончила на прошлой неделе и была так потрясена, что сразу же взялась перечитывать. Она была просто зачарована тем, как спокойно этот человек принимал свою непохожесть на других, как шел своим путем, полагаясь только на себя, будто следуя заветам Эмерсона, изложенным в эссе, которое они читали две недели назад на уроке английского. Такая жизнь – высший пилотаж, и Тик хочется узнать, как Пикассо этого достиг, хотя она понимает, что книга не даст ответа, уж при первом чтении – точно. Однако, когда знаешь, что подобная самодостаточность возможна, это обнадеживает, и несколько страниц, прочитанных за обедом, помогут дотянуть до конца уроков. Но ей необходимо сосредоточиться, а значит, придется встать и пересесть спиной к спине Джона Восса. Поднявшись, Тик, к своему удивлению, вскидывает рюкзак на спину, сгребает остатки своего ланча и шагает на другой конец помещения. Дойдя до стола, где сидит Джон Восс, она с тяжелым стуком сбрасывает рюкзак на пластиковое сиденье. Парень исподлобья косится на нее, вернее, на ее подбородок, затем опять утыкается глазами в свою еду. Ест он из пластиковой коробки нечто похожее на тунца, но что бы это ни было, запах одуряющий. Тик, изрядно продвинувшуюся на пути к вегетарианству, от запаха мяса и рыбы почти всегда начинает мутить. – Мне понравилось твое яйцо, – делает она первый неловкий ход. – Ты не обязана со мной разговаривать, – грубо парирует Джон Восс, – настолько грубо, что Тик впору счесть себя свободной от всякой моральной ответственности. С какой стати он так обращается с ней? Тик, кажется, не давала повода. И нет ничего странного в том, что парень через день получает по мозгам. Но, вместо того чтобы удалиться, Тик выдвигает пластиковый стул, усаживается и смотрит на Джона Восса, пока тот опять не поднимает голову, почти – но не совсем – встречаясь с ней взглядом. А ведь она уже кое-чего добилась, мелькает в голове у Тик. Парень заговорил, хотя многие думают, что он немой. – Может, мне хочется. – Тик быстро сглатывает ложь, точно как мистер Мейер, добавив капельку грубости своей интонации для пущей убедительности. – Может, мне приспичило сказать, как мне понравилось твое яйцо. – Угу, – откликается он, запихивая в рот жирную волокнистую субстанцию, приготовленную ему на ланч, и Тик пытается вообразить, каково это – целоваться с парнем, после того как он съел такую гадость. – Он тебе велел. – Местоимение повисает в воздухе. Словно для Джона Восса мистер Мейер до сих пор находится с ними в столовой. Вдобавок всякий раз, когда парень поднимает голову, его взгляд на долю секунды задерживается на сэндвиче Тик, чтобы вновь опуститься вниз к коробке с отвратительной едой. – И почему же тебе снятся яйца? – отваживается Тик на вопрос. – Мне не снятся яйца. – “Что за дурацкая тема для снов”, – звучит в его голосе. Каждый раз, когда он говорит, Тик замирает от удивления: у него абсолютно нормальный, пусть и немного раздраженный голос – в общем, совершенно обычный, не считая того, что раньше она никогда не слышала, чтобы он им пользовался. Голос, заключает Тик, единственное, что есть нормального у этого во всех прочих отношениях пугающе странного парня. – Ну нам же задали нарисовать свой самый удивительный сон, – напоминает она. – Мне никогда ничего не снится, – говорит он. – Следовательно, я не мог выполнить задание. – Все видят сны. И тут он впервые глядит на нее в упор, и это ей о чем-то напоминает, но она не может сообразить, о чем именно. – Ты в единственном числе, – бесцветным тоном роняет Джон Восс, давая понять, что не ждет от нее развития темы. – Да, – не отрицает Тик. – И что? – А то, дает ли это тебе право утверждать, что все на свете тоже видят сны? Тик, у которой ранее состоялся похожий разговор с отцом, чувствует себя достаточно уверенной на этой интеллектуальной площадке. – Это называется полагание на основе фактов, – отвечает она. Будь Тик уверена, что и в классе могла бы высказываться столь же авторитетно, она бы реже отмалчивалась. – Я полагаю, что не существует двух одинаковых снежинок. И для этого мне не нужно изучать каждую снежинку. – Не очень удачный пример, – мгновенно реагирует парень, будто и он тоже раньше беседовал на подобную тему. – Когда ты говоришь, что мне должны сниться сны, потому что они снятся тебе, ты полагаешь, что никто не отличается от тебя, а не то, что все должны быть одинаковыми. – Его взгляд падает на книжку о Пикассо: – Разве он не отличался от других? Тик надо поразмыслить. – Только по калибру, – отвечает она, с удовольствием обнаруживая, что она действительно так думает, а не просто норовит переспорить собеседника. Еще большее удовольствие доставляет ей Джон Восс – он пожимает плечами, словно Тик сказала что-то несерьезное. Ей ли не знать, что плечами пожимают как раз тогда, когда речь заходит о серьезном. Или, точнее, она полагает, что в некоторых случаях он пожимает плечами по той же причине, что и она в некоторых случаях. – Так почему ты думаешь о яйцах? Он опять пожимает плечами, и Тик слушает его с удвоенным вниманием. – Просто мама однажды сказала, типа, знай цыплята, что им уготовано, они никогда бы не вылуплялись из яиц. Ага, философский подход. – Она как раз жарила яичницу, – продолжает парень. – Не уверен, что она была в курсе про те яйца, они и не предназначались для выведения цыплят. Моя мама не была особо умной – во всяком случае, по мнению бабушки. Поколебавшись, Тик спрашивает: – Твоя мать умерла? – Вероятность допустимая, – отвечает он, словно обсуждает научную проблему. Тик пытается с этим разобраться. Ей нравится докапываться до истины, и она страшно не любит признаваться, если чего-то не понимает, особенно когда чувствует, что упускает нечто очевидное. Наводящий вопрос может вызвать насмешку, поэтому она выжидает до тех пор, пока не становится ясно: Джон Восс не собирается пояснять свою мысль. – Я не втыкаю, – в итоге признается она. – Да, ты не втыкаешь, – хмыкает Джон Восс, используя уничижительную форму ответа, как правило напрочь отбивающую охоту к дальнейшим расспросам. Опять рассердившись, Тик закусывает удила: – Да, я не втыкаю. Помолчав, парень объясняет: – Первым уехал отец, а потом мама снова вышла замуж, и они оба уехали. А я перебрался сюда жить с бабушкой. Теперь втыкаешь? Он покончил со своей едой, но резкий запах пока не выветрился. Когда его взгляд снова останавливается на недоеденном сэндвиче Тик, она говорит: – Я не могу с этим справиться. Он твой, если ты еще не наелся. – Я сыт, – отвечает он, хотя на сытого даже близко не похож, и Тик следит за его адамовым яблоком, не дернется ли. У парня длинная тощая шея, и адамово яблоко выпирает под бледной кожей будто посторонний предмет, втиснутый в горло. По красноте на его шее Тик догадывается, что он недавно начал бриться и пока не слишком преуспел в этом деле. С подбородком и верхней губой почти порядок, но не хватает сноровки для более заковыристой поверхности прыщеватой шеи, где волосы жестче и растут в разные стороны. Отдельные волоски уворачиваются от бритвы неделями и начинают завиваться. Глаза Джона Восса вдруг вспыхивают, потревоженные чем-то за спиной Тик; она оборачивается к двери – в стеклянном прямоугольнике застывшая физиономия Зака Минти. Тик слегка вздрагивает. Неподвижность лица за стеклом наводит на мысль, что Зак давно наблюдает за ними. Тик открывает рот, чтобы успокоить своего сотрапезника, мол, после пятой перемены дверь всегда запирают, но не успевает – Зак открывает дверь и вваливается в столовую. Некоторым людям, думает Тик, категорически нельзя доверять ключи, и мистер Мейер один из них. Впустив в столовую Джона Восса, директор забыл запереть за собой дверь, хотя, обговаривая условия ее ланчей в одиночестве, настоятельно просил всегда запираться на замок и никому не открывать, даже своим лучшим друзьям. Дверь с лязгом захлопывается, и Зак Минти выдерживает театральную паузу, словно чтобы дать время своей бывшей подружке и самому популярному объекту издевательств в Имперской старшей школе осознать абсурдность ситуации: как они могли вообразить, что Зак Минти не сумеет проникнуть туда, куда он желает войти. Он демонстративно не спешит присоединиться к ним, но вразвалочку подходит к автомату с водой и принимается лупить по всем кнопкам в ожидании, когда что-нибудь прольется. Не дождавшись, Зак берется за автомат с боков и наваливается на машину, точно не в силах стерпеть, что его столь естественные запросы многократно отвергли. Он прижимается лбом к гладкой поверхности, будто размышляя, затем начинает раскачивать автомат, пока тот не ударяется о стену и не звякает разбившейся внутри него посудой. Позволив автомату встать на место, Зак выжидает. И опять зря. Тик наблюдает за этим представлением скорее с любопытством, чем с испугом. Джон Восс меж тем опять впадает в кому. Когда Зак, махнув рукой на автомат, подходит к ним и выдвигает стул рядом с Тик, она достает из кармана три монеты по четверти доллара и кладет перед ним. Зак еще не взглянул на Тик, он уставился на Джона Восса, словно тщетно пытаясь понять, что этот парень здесь делает. Наконец он замечает четвертаки, и, похоже, их присутствие на столе вызывает у него столь же глубокое недоумение: – Что это? – Ты же хотел минералки, – отвечает Тик.