Когда народ един – он непобедим! В какой-то другой день и в другом месте она, в компании друзей, потягивая из стакана риоху[31], посмеялась бы над такими лозунгами, но здесь и сейчас… Ингрид стояла с ними. Говорила вместе с ними. Ее голос превратился в рупор. Ее кулак пронзал вечернее небо. И не только ее кулак – сотни кулаков пробивали дыры в облаках. Если так пойдет дальше, думала она, пьянея от восторга, небо потрескается и рухнет. Ораторы взбирались на ящики и кричали в мегафоны. Хорошо одетый член местного совета, десятки возбужденных граждан, страстный проповедник, обращавшийся к толпе с вопросом: – Чего мы хотим? – Справедливости! – кричала в ответ толпа. – Когда мы хотим ее? – Сейчас! – Молитесь Господу! Ингрид выросла. У нее появилась тысяча рук и тысяча ног, она стала большой, как городской квартал. Ее голос разносился на мили вокруг. Она так увлеклась ростом своего тела и силой конечностей, что даже не услышала короткий крик. Когда стоявшая слева полная женщина оглянулась и произнесла: «О, черт», Ингрид тоже оглянулась. Схватка уже началась. Она подпрыгнула, чтобы рассмотреть лучше, и в верхней точке прыжка увидела сияющие плексигласовые шлемы и белый дым слезоточивого газа. Теперь его видели все. Из толпы вырвались крики, уже разрозненные. Голоса не принадлежали больше огромному зверю, и в каждом слышалась паника. – Держитесь вместе! – крикнул кто-то. Несколько человек держались и, задрав рубашки, закрывали носы и рты, но футболки и блузки – плохая защита от слезоточивого газа. Потом грохнул выстрел – неизвестно откуда – и толпа поддалась панике. Бежать! Суета, неразбериха, толкотня… Ее громадное тело развалилось на мелкие части, которые кричали, спотыкались и разбегались. Копы смешались с толпой, дубинки взлетали и падали, руки хватали за рубашки и тащили к стоящим наготове фургонам. Молодые отбивались – кидали камни, отмахивались рюкзаками – но сопротивление было быстро сломлено. На глазах у Ингрид под ноги мечущимся людям упал пожилой мужчина. Блеснул плексигласовый щит. Грохнул еще один выстрел. Очумелый мальчишка с окровавленной головой… Сирены… Тело Паркер рассыпалось, раскатывалось по переулкам. А потом и она снова оказалась в одиночестве. Не осознавая, что с ней происходит и куда теперь податься… Глава 17 – Помнишь, когда я вернулась домой? – спросила Ингрид, и Дэвид не ответил, если не считать ответом смущенное выражение на его лице. Она повернулась к Прю. – Я была в крови, и когда он понял, откуда кровь, то чуть не лопнул от злости. Из-за Клэр. Ругал меня на чем свет стоит. Что я потащилась черт знает куда, рискуя нашим ребенком ради совершенно незнакомых людей. – Все было не так, Ингрид… – попытался возразить ее муж. – Не ври сейчас, ладно? – Миссис Паркер снова повернулась к Рейчел. – Я вам потому это все говорю, что к тому времени уже сходила на вечеринку к Биллу и Джине и была готова к переменам. Прю взглянула на Кевина, но тот снова переместился к окну и стоял с закрытыми глазами, слушая историю, которую, видимо, знал наизусть. – Вам не нужны оправдания, – заметила Рейчел. – Не нужны, – бросила Ингрид и тряхнула головой. – И это вовсе не оправдания. Это объяснения. Даже не думайте, что собираюсь извиняться за свои решения. Да, я застряла в этом доме и беспокоюсь за безопасность дочки, но это результат не плохих решений, а лживости и лицемерия, пропитавших нашу эгоистичную страну. Рейчел откинулась на спинку кресла, ощутив вдруг приступ отвращения, которое попыталась скрыть. Лицемерие – всего лишь другое слово для обозначения реальности, но только не для таких, как Ингрид, живущей в мире абсолютов, которые, как показывает история, приводят к крови на улицах. – Во время той демонстрации пострадали семнадцать человек, – продолжила Паркер. – Один из них, пожилой мужчина, умер двумя днями позже. Почему такое случилось? Потому что полицию наняли избавиться от того, чего больше всего страшится правящий класс: обозленных людей, готовых крушить банки и бизнесы перед лицом несправедливости. – Хватит, Ингрид, – раздраженно сказал Кевин. Она посмотрела на него. – Что? – Здесь не мыльная опера. И поможет только одно – если ты расскажешь ей, что случилось. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, и Рейчел чувствовала, что между этими двумя остается еще масса недосказанного. Ну конечно, ведь в Уотертауне Мур спас ее от ареста и, вполне возможно, от гибели, а она отплатила тем, что сдала парня, догадываясь, что Бен Миттаг убьет его до прибытия спецназа. Однако же вот он, Кевин, защищает ее от всех, даже от Рейчел. Прю не видела между ними ни намека на привязанность или симпатию. Так зачем же он идет на риск ради неблагодарной революционерки? Рейчел наконец поняла, что имела в виду Фордем, когда отзывалась о Кевине. – Что ж, справедливо. – Ингрид повернулась наконец к Рейчел. – Послушайте, я увлеклась. Знаю, что не скажу ничего оригинального. Хочу только, чтобы вы меня поняли. А еще вам стоит знать, что, когда я встретила Мартина здесь, на вечеринке, то сразу же узнала его. То есть мне был знаком этот тип, потому что мой отец был коммунистом. Это и хорошо, и плохо. Паркер опустила глаза. Малышка Клэр задремала, и на ее губках набухли крошечные пузырьки. Кое-что об отце Ингрид Рейчел узнала от Дэвида: как тесть гонялся за ним с лопатой, как упился до смерти возле водохранилища Кирсли. И, как сказал Кевин, каждый, кто назовет хотя бы одну причину, оправдывающую их деяния, – лжец. – С радикалами я сошлась в Мичиганском университете, – продолжала Ингрид. – «Твиттера» тогда еще не было, но мы исписали короткими манифестами все здания. Я быстро освоила язык левых и скоро стала экспертом по «Фракции Красной Армии» и «Синоптикам», «Черным пантерам» и «Прямому действию»[32]. В общем, с Мартином я познакомилась уже на знакомой мне площадке. И после того как полиция атаковала наших демонстрантов в Ньюарке, меня снова повлекло туда. – Разговор завели вы? – спросила Прю. Ее собеседница покачала головой. – Я слонялась там, искала кого-нибудь, с кем можно поговорить о Джероме Брауне. Но никто не хотел. Все как будто стеснялись этой темы. А потом какой-то парень садится рядом на диван и говорит: «Так что вы думаете о событиях в Ньюарке?» Он завладел мною одной этой фразой. Глава 18 На фотографии в «Роллинг Стоун» он выглядел по-другому и, разговаривая с Ингрид, поразил ее своим невежеством. – Я только знаю, что что-то не так, – сказал он. На фоне бойких, образованных ученых мужей, чьи голоса заполняли эфир, знаменитый Мартин Бишоп, радикал-провокатор, выглядел крайне неубедительно. – Я думала, у вас и ваших людей всегда наготове ответ на подобные вещи. Разве вы не написали в одной статье, что поддерживаете восстание как форму отпора? – удивилась Паркер. Бишоп уклончиво покачал головой. – Я поддерживаю искреннее выражение чувств. Я за то, чтобы все голоса были услышаны. – И чтобы люди били витрины магазинов? – Случаи бывают разные. – И в чем разница? – В чистоте чувства. Женщина рассмеялась. – Вы хотя бы сами понимаете, что говорите? Мартин улыбнулся. – Хотите, чтобы я принес вам выпить? Ингрид замялась – ей почему-то не хотелось признаваться, что она беременна. – Принесите воды, хорошо? – попросила она. Бишоп вернулся с пивом и водой, и к тому времени Паркер уже припомнила кое-что еще из статьи в «Роллинг Стоун». Они заговорили о Ньюарке, и ей пришлось быстро забыть о первых впечатлениях. Дело было не в невежестве. Просто он легко признавал свои ошибки, а такая черта встречалась у людей нечасто. То есть его вера строилась на фундаменте самокритики, недоступном большинству тех, кого она знала. В тот раз она поделилась намного бо́льшим, чем намеревалась, и только лишь потому, что об этом попросил Мартин. Начала со своего работодателя, «Старлинг Траст». Основанный в 1972 году подавшимся в хиппи отпрыском отельного магната, фонд ставил целью донесение свободомыслия в самые темные уголки мира и продвижение нового века мудрости. Но за десятилетия существования, призналась Ингрид, от идеализма они соскользнули к прагматизму, а когда в начале нулевых она попала в управляющий совет, фонд уже пал жертвой убеждения, что свободомыслие может процветать только при стабильном правительстве. Получалось, что они в равной степени помогают режиму оставаться у власти и служат первоначальной миссии. – Время губит все, – сказал Бишоп, но прозвучало это не цинично, а сочувственно. – Даже самое прекрасное подобно истинной панк-группе – взрыв самоуничтожающейся энергии. Пара хипстеров, устроившись поблизости, завели дискуссию о демократии в Америке. К ним присоединилась Джина, а потом и Дэвид, и Ингрид, наблюдая со стороны, видела, как Мартин, наткнувшись на сопротивление, отступает в область доказуемого. – В отличие от ваших друзей, я не претендую на всезнание. Я недостаточно умен, – признался он. – Настоящих умников очень мало, и ваших друзей – вы уж не обижайтесь – среди них меньшинство. Слушая его, Ингрид думала о реакции Дэвида на убийство Джерома Брауна. «Эй, парень ведь на самом деле потянулся за револьвером, так?» Сейчас ее муж делал вид, что не жалеет времени на размышления о социальной справедливости. Смотреть на это было мучительно больно. Уже после ухода Дэвида Бишоп признался, что до того, как посвятить себя служению политической справедливости, он не жил, а существовал. – Каждый день я отправлялся на работу и потом возвращался домой. Напивался, чтобы уснуть. Все мои друзья лишь назывались друзьями. Проблема заключалась в том, что все вертелось вокруг меня. Я, Я, Я. Говорят, я обращаю людей в свою веру. Неправда. Я сам неофит. В свою веру меня обратили они – несчастные, бедные, угнетенные. – Он мягко улыбнулся. – Понимаете, о чем я? – Да. – Паркер рассказала ему о том, чем была одержима в колледже, – о «Фракции Красной Армии», она же «Банда Баадера-Майнхоф». В подтверждение своей осведомленности она сыпала именами главных участников движения, перечисляла совершенные акции – поджог, ограбление, киднеппинг и убийство, а потом даже выдала длинную цитату из их манифеста «Концепция городской герильи»[33]. – Вот это да! – изумился ее собеседник. – Никогда бы не подумал. – Конечно, не подумали бы. Зачем вам это? Бишоп покачал головой, как будто собирался поспорить, но вместо этого ответил своей цитатой из «Концепции городской герильи», фактически позаимствованной Баадером и Майнхоф у Элдриджа Кливера, министра информации партии «Черные пантеры».