Проклятье. Она знает меня. Она уже видела монстра. Я не хочу говорить об этом, иначе все испорчу. Поэтому игнорирую ее первый довод и сразу отвечаю на второй. – Но она не случайная; правила у нас записаны. – Мне не нужен набор правил. – Вообще? Никаких? Черт побери, вдруг она захочет до меня дотронуться? Разве я смогу защититься от этого? А, допустим, если она сделает что-то глупое и подвергнет себя риску? – Никаких, – заявляет она и, подчеркивая свои слова, решительно качает головой. Ладно, вопрос на миллион долларов. – А если я тебя отшлепаю? Не будешь возражать? – Чем отшлепаешь? – Вот чем. – Я показываю ей свою ладонь. Она ерзает, пожимает плечами, а внутри меня разливается тихая, сладкая радость. Ах, малышка, как мне нравится, когда ты так молчишь! – Пожалуй, не буду. Особенно если с теми серебряными шариками… При мысли об этом мой орел мгновенно пробуждается. Черт. Кладу ногу на ногу. – Что ж, тогда было забавно. – Тогда было хорошо, – добавляет она. – Так ты можешь вытерпеть чуточку боли? – Мне не удается убрать надежду из голоса. – Да, пожалуй. – Она пожимает плечами. Ладно. Тогда мы сможем построить вокруг этого наши отношения. Дыши глубже, Грей. Поставь перед ней условия. – Анастейша, я хочу начать все сначала. Остановимся пока на ванильных радостях. Может быть, потом, если ты начнешь больше мне доверять, мы научимся быть честными друг с другом. Тогда мы выйдем на более высокий уровень общения, шагнем вперед и станем делать кое-какие вещи, которые нравятся мне. Вот так. Черт. У меня бешено колотится сердце, кровь бурлит во всем теле и стучит в ушах, когда я жду ее реакции. Мне даже кажется, будто моя жизнь повисла на волоске. А она… молчит! Она глядит на меня, когда мы проезжаем под мачтой освещения, и я ясно вижу ее лицо. Она оценивает мои слова, меня самого. Глаза на ее прекрасном, похудевшем, грустном лице кажутся немыслимо огромными. Ох, Ана. – Как же наказания? – наконец спрашивает она. Я закрываю глаза. Значит, она не говорит «нет». – Никаких наказаний. Никаких. – А правила? – Никаких правил. – Вообще никаких? Но тебе ведь нужны правила… – Ее голос обрывается. – Ты нужна мне еще больше, чем они, Анастейша. Последние дни показались мне адом. Моя интуиция, мой здравый смысл убеждали меня, что я должен тебя отпустить, что я не заслуживаю твоего внимания. Те снимки, которые сделал парень… Мне стало ясно, какой он тебя видит. Ты выглядишь на них беззаботной и красивой. Ты и сейчас красивая, но я вижу твою боль. Мне грустно сознавать, что я стал виновником этой боли… – Это убивает меня, Ана. – Да, я эгоист. Я захотел тебя мгновенно, в тот момент, когда ты рухнула на пороге моего кабинета. Ты необыкновенная, честная, добрая, сильная, остроумная, соблазнительно невинная; твои достоинства можно перечислять бесконечно. Я обожаю тебя. Хочу тебя, и мысль о том, что ты будешь с кем-то другим, словно нож ранит мою темную душу. Черт. Пафосно, Грей! Очень пафосно. Я говорю как сумасшедший. Так я ее напугаю. – Кристиан, почему ты считаешь, что у тебя темная душа? – горячо возражает она, не на шутку удивив этим меня. – Я никогда бы не сказала. Печальная, да, возможно… но ты хороший! Я вижу это… ты великодушный, щедрый, добрый, и ты никогда не лгал мне. А я и не очень сильно страдала в тот раз от боли. Просто минувшая суббота стала для меня шоком. Или пробуждением, моментом истины. Я поняла, что ты щадил меня, что я не смогла быть такой, какой ты хотел меня видеть. Потом я ушла и вскоре осознала, что физическая боль, которую ты мне причинил, не идет ни в какое сравнение с болью потери, если мы расстанемся. Я очень хочу тебе нравиться, но это трудно. – Ты нравишься мне всегда. – Когда же она это поймет? – Сколько раз я должен повторять это? – Я никогда не знаю, что ты думаешь. Неужели не знаешь? Детка, ты читаешь меня как свои книжки; вот только я не герой. Я никогда не буду героем. – Иногда ты такой замкнутый… как островное государство, – продолжает она. – Ты меня пугаешь. Вот почему я притихла. Потому что никогда не знаю, какое настроение будет у тебя в следующий момент. За наносекунду оно переносится с севера на юг и обратно. Это сбивает меня с толку. И еще ты не позволяешь до тебя дотрагиваться, а мне так хочется показать, как сильно я тебя люблю. В моей груди взрывается тревога, сердце стучит как молот. Она опять сказала их, эти три слова, которые я не могу слышать. И хочет прикоснуться ко мне. Нет. Нет. Нет. Нельзя ко мне прикасаться. Но прежде чем я успеваю отреагировать, прежде чем на меня нахлынула тьма, она расстегивает ремень безопасности и перебирается ко мне на колени. Она берет в ладони мое лицо, заглядывает мне в глаза. У меня перехватывает дыхание. – Я люблю тебя, Кристиан Грей, – шепчет она. – Ты готов пойти на это ради меня. Я не заслуживаю такой жертвы, и мне очень жаль, что я не могу делать все эти штуки. Ну, может, со временем, я не знаю… однако я принимаю твое предложение, да, принимаю. Где я должна поставить свою подпись? Она обнимает меня за шею и прижимается своей теплой щекой к моей щеке. Я не верю своим ушам. Тревога перерастает в радость. Она растет в моей груди, наполняет меня светом с головы до ног, согревает душу. Ана готова попробовать. Я вернул ее. Я не заслуживаю этого, но вернул ее. Я тоже обхватываю ее руками, крепко прижимаю к себе и утыкаюсь носом в ее душистые волосы. Пустоту, которую я носил внутри после ее ухода, наполняют облегчение и калейдоскоп разноцветных эмоций. – Ох, Ана! – шепчу я и держу ее в своих объятиях, слишком обалдевший и слишком… счастливый, чтобы что-то говорить. Она уютно устроилась у меня и положила голову мне на плечо, и мы слушаем Рахманинова. Я снова вспоминаю ее слова. Она любит меня. Я оцениваю эти три слова в голове и в том болезненном узелке, который остался от моего сердца. Сглатываю комок страха, выросший в горле после этих слов. Я могу это сделать. Я могу с этим жить. Я должен. Я обязан защищать Ану и ее нежное, беззащитное сердечко. Я набираю полную грудь воздуха. Я могу это сделать. Кроме прикосновений. Вот этого я не могу. Мне надо, чтобы она поняла – и не требовала от меня этого. Ласково глажу ее по спине. – Я не переношу, когда ко мне прикасаются, Анастейша. – Знаю. Только не понимаю почему. – Ее дыхание щекочет мне щеку. Рассказать ей? Захочет ли она слушать про этот кошмар? Мой кошмар? Может, просто намекнуть ей? Дать подсказку? – У меня было ужасное детство. Один из сутенеров матери… – Вот ты где, маленький засранец. Нет. Нет. Нет. Не надо. Только не ожог. – Мама! Мама! – Она не слышит тебя, чертов ублюдок. – Он хватает меня за волосы и выволакивает из-под кухонного стола. – Оу. Оу. Оу. Он курит. Вонь. Сигаретная. Грязная. Страшная. Он тоже грязный. Как мусорный бак. Как помойка. Он пьет коричневое пойло. Из бутылки. – Да если бы и слышала, насрать ей на тебя, – орет он. Он всегда орет. Он бьет меня по лицу. И еще. И еще. Нет. Нет. Я бросаюсь на него с кулаками. Но он хохочет. И затягивается сигаретой. Ее конец разгорается, становится ярко-красным и оранжевым. – Ожог, – говорит он. Нет. Нет. Боль. Боль. Боль. Запах. Ожог. Ожог. Ожог. Боль. Нет. Нет. Нет.