— Испугался, как будто ему стало плохо от какой-то новости. Рид почувствовал, как внутри все похолодело. Беспокойство о том, что Зак сбежал, сменил ужас куда больший. Пендер оглядел магазин. — Джордж, помнишь, я тебе настоятельно рекомендовал поставить что-нибудь от магазинных воришек? Ты меня послушал? — Да. Пару месяцев назад установил камеру, с мелким экраном у прилавка. Работает без проблем… Я понимаю, зачем ты спрашиваешь. — Давай отсмотрим пленку, Джордж. Демпси водрузил на стойку маленький черно-белый видеомонитор и повернул так, чтобы картинку могли видеть Пендер и Рид. — Пока я не обзавелся вот этим, мне докучали мелкие воришки. Демпси хмыкнул и присел на корточки, запуская на низкой полке за прилавком перемотку и просмотр видеозаписи. На мониторе замелькала череда мальчишек в бейсболках, приходящих, уходящих и покупающих всякую всячину. — Клей, краски, модельки гоночных машин, электромоторы. Один пацан сунул себе под майку «Титаник»… Вот он! Все сходится. Демпси замедлил запись, и Рид увидел, как в магазин входит Зак и усаживается на корточки перед полкой с моделями. Демпси подмотал ленту ко входу мужчины в костюме и в темных очках, демонстрирующего удостоверение личности. — Ты знаешь этого парня? — напряженно спросил Рид Пендера. Не отрывая взгляда от монитора, тот покачал головой. — А ты? — Тоже нет, — ответил Рид. Вот мужчина приблизился к Заку. Они поговорили, а затем вместе ушли. Лицо Рида вспыхнуло, сердце забилось быстрее. Он не мог поверить своим глазам. — Джордж, мотни назад, к тому моменту как входит коп, — велел Пендер. Демпси перемотал пленку. — У тебя есть звук? — спросил Пендер. Демпси кивнул. Крошечный динамик на мониторе ожил жестяным звуком домашнего видео. Сквозь жесткое шипение донеслись усиленные громкостью монотонные голоса: «…разыскиваю мальчика лет десяти. Светлые волосы, рюкзак, кроссовки. С полчаса назад его видели в этом районе». «Может, это и есть тот парень, который вам нужен? Вон он, пускает слюнки над “Китти-Хок”». Только что зашел. Это, наверно, как-то связано со стрельбой в Окленде?» «Отвечать на данный вопрос я не уполномочен». Пендер посмотрел на Рида, который со вздувшимися на шее венами поедал глазами экран, прикрыв себе рот кулаком. — Ты узнаешь этот голос, Том? — Да. Это Эдвард Келлер. Где его борода и длинные волосы? Реальность пронзила тело словно стилет. У Келлера в руках Зак. Cын! «Вам когда-нибудь доводилось терять ребенка?» «Нет». «У вас вообще есть дети?» «Сын, Зак. Ему девять». «Моему старшему тоже было девять, когда он умер». Пендер схватился за рацию. 67 Вой сирен. Гомон, крики, лай. Словно оттуда-то из другого мира. Сюрреализм. Потому что реальности нет, не может быть. Вокруг кошмарный сон, наркотический дурман. Рид пребывал в оцепенении. Сам по себе, один, где-то в магазине, отстраненно наблюдая за происходящим. Разговоры с детективами шли под прицелом истребителей Второй мировой, реющих сверху под потолком. — Мистер Рид, вы можете вспомнить о Келлере что-то, способное… Губы не слушались. Какие должны быть реплики? Что он должен говорить? «Мой мальчик. Сынок. Похищен мой единственный ребенок». Что ему теперь делать? Лица напротив его лица. Мрачно-серьезные. Здесь и в витрине. Полицейские машины с мигалками. Растущая толпа. Телекамера… Нет, две… три. Детективы с запахом кофе и резким парфюмом теребили его за плечи. — Мистер Рид. Том. Нам нужна ваша помощь… Сирены, лай, гомон. Сирены — антураж его профессии. Хор зовет его к выходу на подмостки, рукоплещет трагедии незнакомцев. Речь всегда шла о них, а не о нем; трагедии неизменно случались с кем-то другим. Его это не затрагивало. Нет, на ранней поре, конечно, задевало. Но он поднаторел в своем ремесле. Он знал мосты к чужой боли, знал путь через расселины, способные тебя поглотить, если ты не сладишь со своей задачей; знал, как убаюкивать людское страдание в той мере, чтобы направлять его в услужение самому себе. «Город скорбит вместе с вами. Настало время сказать то, что должно быть сказано, в порядке воздаяния ушедшему». И практически в каждом случае они стремились оказать какую-нибудь помощь. Оглушенные утратой, они произносили невнятный некролог по сыну, дочери, отцу, матери, мужу, жене, сестре, брату или другу. Некоторые писали слезливые записки или показывали ему комнаты умерших, живописали их достижения, мечты, разочарования, последние вещи, к которым они притрагивались. «А не найдется ли у вас какой-нибудь фотографии для газеты?» И они послушно листали семейные альбомы, рылись в коробках из-под обуви, ежедневниках, бумажниках, шарились в поисках нужного фотоснимка на каминных полках. Вглядывались в каждое изображение, прежде чем нежно передать его в вызывающие доверие руки. Хотя были времена, когда родственники видели в нем человека, которым он себя считал на самом деле. О, те приснопамятные годы, когда преподы журфака и спалившиеся хакеры били себя в грудь с криками о непреложном долге свободной прессы защищать людское право знать; отслеживать, чтобы никто на американских улицах не умер неузнанно и безвестно. Однако все это хрестоматийное «бла-бла-бла» обращалось в прах, стоило тебе столкнуться со скорбящим лицом к лицу, взять его за руку и уговорить его раскрыться. Свою душу ты скрывал личиной союзника — сострадательного, услужливого репортера. Поборника справедливости. Хотя в глубине своей душонки ты сознавал, кто ты такой на самом деле: муравей-застрельщик, ведущий хлопотливую колонну своих сородичей к падали, одолевая и пожирая несчастных страдальцев, которые открывают тебе дверь в мучении слишком сильном, чтобы укрыться. А перед расставанием они же тебя еще и благодарят. В этом вся соль, вся суть той злой шутки. Они его благодарили. За заботу и участливость. Руководство пихало его, подпинывало и платило за успех, а они его благодарили. За заботу. «Не стоит того. Заботиться я не приучен. Для меня это не забота, а работа». Но он улыбался, как профессионал с опаской сознавая, что по мостику обратно можно и не пройти, поскольку в ушах звенит от мучительных причетов: «Погоди, тебе это еще аукнется. Придет время, и оно случится с тобой». Получается, да. Теперь он расплачивается за все, что совершил. Вот он, день воздаяния, залогом в котором его родной сын. «Закари, прости». — Где он? Пропустите меня! Энн. Пендер пытался ее удержать, но безуспешно. Прорвавшись, она побежала к Риду. Тот раскрыл руки для объятия, но получил хлесткую пощечину. — Ублюдок! В глазах поплыли звездочки и облик вдовы Франклина Уоллеса, обвинения которой воскресали теперь в голосе жены. Виноват был он. — Ах ты, сволочь! Пендер, должно быть, ей все рассказал. — Энн, прошу тебя. — Лицо Рида горело. — Ты не так понимаешь. — Это я не понимаю? Да я все понимаю! И виню тебя! Ты хотел подлезть поближе, копал материалец для своей статейки! Правда, она хорошо у тебя вышла? Ты использовал для нее моего сына!