Дорогая Рори! Может быть, просто напишешь, что ты жива-здорова, и я перестану тебе докучать? Пока, Мэл Дорогой Мэл! Хорошие новости: я жива. Плохие новости: иногда мне хочется умереть. Я не собиралась писать тебе это письмо. На самом деле я совсем не хотела и не хочу тебя ранить. Пожалуйста, помни об этом, пока будешь читать. Нужно, чтобы ты перестал писать мне. Ты понятия не имеешь, как мучительно видеть твое имя. Мы не сможем встречаться. Я оставила прошлое позади и пытаюсь наладить свою жизнь. Вернувшись из Ирландии, я обнаружила, что беременна. Я была напугана, одинока и только поступила в колледж. У меня совсем не было средств растить ребенка. Не к кому было обратиться. Сущий кошмар – стать матерью-одиночкой без денег и без помощи, и я с ним отлично знакома. И речи не могло быть о повторении судьбы своей матери. Несколько раз я помышляла связаться с тобой, но что тут скажешь? Ты там, а я здесь, и вряд ли ты бы смог обеспечить меня и ребенка. Я сделала аборт. Я не жалею о содеянном, хотя отчасти всегда буду оплакивать потерю этого малыша. Каждый год, просыпаясь, стану думать, сколько бы ему сейчас исполнилось. На кого он был бы похож. Кем бы он стал. Ты был чудесной ошибкой, но это не значит, что я не сожалею о тебе. Каждое твое письмо напоминает о том, чего мне не стоило делать. Перестань. Если я тебе хоть чуточку дорога, ты с уважением отнесешься к моей просьбе и оставишь меня в покое. Не твоя, Рори Это письмо режет как острый нож, потрошит внутренности и кидает их на пол. От каждой строчки в письме меня тошнит. Из-за его содержания. Из-за признания. Из-за аборта. Из-за ошибки. Из-за мысли, что письмо не написано от руки, а напечатано – я-то все свои письма писал вручную. Чернила так смазались, что, думается, Рори запихивала письмо в конверт в такой спешке, что даже не дождалась, когда высохнет краска. Это тоже травмирует. Ее фразы сухие, отчужденные и другие. Совсем непохоже на девушку, что спрашивала меня про Бога и бежала со мной под дождем. Я теряю контроль. Наконец – в кои-то веки – я слетаю с катушек. Уйду в длительный запой. Мама в отъезде, Бриджет в депрессии, Рори избавилась от нашего ребенка, назвала меня ошибкой и ясно дала понять, что между нами все кончено. Мне незачем жить, не за что умирать, нечему радоваться. Я еду в деревню. В планах накупить алкоголя на все деньги, что у меня есть, а их немного, учитывая, что мама временно не работает, а я оплачиваю все счета и еду. Подойдя к кассе и хлопнув перед продавцом двумя бутылками водки, я шарю по карманам и понимаю, что в них пусто. Для выступления день был не самый удачный. Погода не задалась, и все, что удалось заработать, я кинул в банку бездомному парню, потому как ему-то деньги явно нужнее. В кошельке тоже пусто. Под испытующим взглядом продавца делаю вид, будто рыщу по другим карманам, и уже подумываю спереть эти чертовы бутылки, как вдруг из-за моей спины показывается тонкая ручка и вручает даме платежную карту. Кэтлин, одетая в одно из своих крошечных платьев с вырезом до пупа, делает шаг вперед и соблазнительно улыбается. – Мэл, – воркует она. В последнее время она постоянно воркует. Я смотрю, как она оплачивает мне выпивку, и не пытаюсь ей помешать, ведь я чертов джентльмен. С такой же широкой и обольстительной улыбкой она бросает до кучи пачку чипсов и упаковку мятной жвачки. – Спасибо. – Я хватаю бутылки за горлышки. Помышляю сказать, что буду должен, но не хочу брать Кэтлин с собой. Лучше запихну ей наличку в почтовый ящик. – Ты не против компании? Могу тебя уложить, если что. «Не сомневаюсь», – мысленно брюзжу я. Господи, мне не нравятся мои мысли, я козел. И так мерзко, когда мои приятели показывают друг другу фотографии их обнаженных девушек. Меня передергивает при мысли, что я похож на них. Кики теребит локон и – представьте себе – воркует: – Тяжелая выдалась неделя. Много экзаменов. – Без обид, но сегодня я хочу побыть один. Давай так договоримся: я отдаю тебе бутылку и мы разопьем ее в следующий раз. Сегодня из меня в любом случае поганый собутыльник. И это еще мягко сказано. Я хватаю одну бутылку и иду прямиком к машине. Завожу двигатель, но он барахлит. Просто прекрасно. Моему счету в банке не хватало только поездки в мастерскую. Вижу, что Кэтлин медленно приближается к моей машине и машет второй бутылкой. Я вжимаю ногу в педаль, пытаясь завести машину. Давай, давай, давай. Рука Кэтлин на дверной ручке. Мы словно в фильме ужасов. Герой успеет или не успеет? Я кручу ключи в замке зажигания, а моя подруга открывает дверь и садится в машину. – И снова я, – напевает она, зажимая голыми ногами бутылку, чтобы та не упала. Смотря перед собой, я бью кулаком по рулю. – Я же сказал, что… – Мне все равно, – отрезает она. – Я знаю, что ты будешь ужасным придурком. Я все равно хочу тебя поддержать. Дома я открываю бутылку, и мы передаем ее друг другу, сидя за обеденным столом и наполняя чайные кружки до краев. На улице льет как из ведра, и внезапно я ненавижу Толку, Ирландию и себя. Неудивительно, что Рори не хочет иметь с нами ничего общего. Со всеми нами. Хорошо, что она не знает, каким человеком был ее папаша. Достаточно сказать, что есть весомая причина, почему Кэтлин не убивалась от горя, когда он скончался. Перестань придумывать Рори оправдания. Она первоклассная дрянь, которая даже не удосужилась сказать, что убила твоего ребенка. «Ее тело – ее дело», – убеждаю себя. Хотя неплохо бы было предупредить заранее. Я мог бы уговорить ее. Обдумать варианты. Задать вопрос. Ого, пора завязывать с алкоголем. – Похоже, тебе нужно еще. Я налью. – Кэтлин похлопывает меня по руке и в третий раз наполняет кружку. Водка выплескивается за край. Я замечаю, что сама она не пьет. Неудивительно, ведь Кики никогда не была любительницей пригубить. Я замираю и удивляюсь, зачем она вообще сказала, что ей нужно выпить, а потом решаю, что лучше тонуть в жалости к себе и в алкоголе, чем пытаться понять ее мотивы. – Ты не спросишь, что произошло? – брюзжу я в уже наполовину опустошенную кружку. Первые две порции я вылакал так, словно это была вода. Кэтлин сидит напротив, качает головой. – Думаю, я и так знаю, и остается только гадать, что у тебя еще случилось. Я проявляю выдержку. – Рад, что хоть один из нас это делает, – бурчу я, вспоминая те дурацкие письма. Мне никогда не удастся их забыть. Теперь я действительно знаю, что не продам ни одной песни. Я не могу рисковать, ведь, если стану известным, Рори может обнародовать ту писанину. – Ты не заслужил таких страданий. – Кики наклоняется вперед и поглаживает меня по плечу.