– Почему воняет так, будто этот болван обоссал всю комнату, включая потолок и ближайшие страны? – Потому что так и есть. – Я поворачиваюсь к мужу и закатываю глаза. – Он не просыпается. Принесешь мне из мини-бара бутылку холодной воды, чтобы я вылила ее ему на лицо? Мэл хмурится и подходит к кровати. Не обращает внимания на наготу Эштона и подносит руку к его носу. Лицо Мэла сереет. – Дорогая, будь добра, подожди в коридоре. – Что? Почему? – Потому что. – Муж поворачивается ко мне. Его фиолетовые глаза полны горя. – Он мертв. Через две минуты прибывает «Скорая». Следом полиция. Не знаю, откуда пошла новость, но все основные сайты со сплетнями посылают местных журналистов осветить историю. А Райнер, который по ту сторону океана переживает нервный срыв с сердечным приступом на закуску и попадает в больницу, приказывает нам возвращаться в Толку, ни с кем не разговаривать и ждать дальнейших распоряжений. После короткого допроса полиция нас отпускает, и мы возвращаемся в отель. В шоке собираем вещи и оставляем Брэнди вместе с остальным персоналом в слезах. Я бы хотела задержаться, утешить людей и выяснить, что произошло, но понимаю, как отчаянно Мэл хочет вернуться домой. Да и не время перечить Райнеру. В самолете мы глядим в пустоту и молчим. Первым молчание прерывает Мэл: – Знаешь, чувствую себя хреново за то, как с ним обращался. Я глотаю комок в горле. – Ты ему очень нравился. Я целовалась с этим парнем на неделе. Его рот был горячим и активным, сердце билось. Черт, всего несколько часов назад я разговаривала с Эштоном, и он был смешливым, милым и беспечным; беззаботным в своем сумасбродном мире. Не знаю, почему я потрясена до глубины души его смертью, но хочется просто свернуться калачиком и плакать. – Меня убивает, что нам не удалось ему помешать, – бормочу я. – Мы не могли. – Он постоянно был под кайфом. Мы ничего не сделали. – Видимо, ты не знаешь наркоманов. Ни ты, ни я не смогли бы его отговорить. – Мэл целует меня в плечо. – Рори, это не твоя вина. Чувствую, как снова слезятся глаза. – Тогда почему мне так грустно? – Потому что ты хороший человек. Потому что и он, по сути, был хорошим. Мы не разговариваем о проекте, об альбоме, о бесполезности нашего воссоединения ради работы над тем, что никогда не появится на свет. Отныне этот проект официально закончен, как и жизнь его звезды. Что-то фундаментальное не выдержало и покачнулось в мире, который мы вместе создали. У нас больше нет площадки для работы. В Ирландии у меня нет дедлайна. Я постукиваю по телефону, лежащему на колене, гоню из головы прочь беспрерывные, оставшиеся без ответа звонки Саммер и длиннющие сообщения мамы, в которых она умоляет меня вернуться домой до того, как случится несчастье. Мэл сжимает мое плечо. – Ты плачешь. Я понимаю, что это так. Качаю головой. – Прости. Раньше никогда не оказывалась так близко к смерти. Бабушка с дедушкой умерли, когда мне и трех не было. А когда умер Глен, я была подростком. Я не знала его и никогда не видела. Смешно. Мне почти двадцать семь, но до сегодняшнего дня смерть представлялась чем-то туманным и абстрактным. Вроде как она есть, но в то же время и нет. А теперь я чувствую ее всюду. Мэл берет мою руку и целует. – Согласен, – говорит он. – Ты, наверное, постоянно тоскуешь по Кэтлин, – произношу я. – Да, – задумавшись на секунду, признается Мэл. – Но еще я считаю, что когда теряешь кого-то юного и в расцвете лет, то понимаешь, насколько хрупкая штука жизнь. Понимаешь, что появился на свет не ради работы. Не ради того, чтобы мыть посуду или вовремя платить налоги, или, не знаю, чтобы подсчитывать количество выпитого или съеденного за неделю. Мы здесь не для того, чтобы получать престижные премии или зарабатывать деньги. Что проносится в голове, когда понимаешь, что все, время пришло? Это поцелуй, который ты сорвал у своей первой возлюбленной под дубом. Кувырки с братьями на пляже в солнечный день. Первый раз, когда племянница произносит твое имя и ты понимаешь, что пропал. Что отдашь ей все, что она попросит, включая конечности. Потерять кого-то в юном возрасте – все равно что пережить смертельную болезнь. Жизнь дарует тебе второй шанс, который нельзя профукать. Этот опыт либо погасит тебя, либо вынудит сиять ярче. Отличное напоминание о том, что у нас есть редкий дар, мимолетный и тот, что нельзя безалаберно растратить. Хочешь почтить память Ричардса? Живи. – Вот почему ты никогда не стремился к славе, – хлюпаю носом. – Ты всегда хотел семейной жизни. Свой укромный уголок в этом мире. И Мэл почти его получил. С Кэт. А потом она умерла. И теперь мне отчасти хочется вернуться в Ирландию и нарожать Мэлу детишек. Вернувшись домой после своей первой поездки, я ни с кем не делилась идеями, что роились в моей голове. Как отчасти – и даже больше – я жалела, что приняла таблетку экстренной контрацепции. Потому что это стало бы отличным предлогом все бросить и уехать к Мэлу. Я сделала бы то, на что не решилась моя мать. Я бы попыталась. Нахмурившись, Мэл трет большим пальцем мою щеку. – Вот ты все и поняла, принцесса. Следующие дни пролетают как один миг. Мы с Мэлом занимаемся долгим, изнурительным, чувственным сексом. Часами болтаем, обнимая друг друга. Я много плачу, а он слушает – много. Мэл тщательно разрабатывает план рассказать своей семье о нашей свадьбе, а я собираюсь признаться матери. Но на практике я не отвечаю на ее звонки, а он не заводит никаких бесед со своей семьей. Каждый день он уходит к ним в гости, но не разрешает зайти к нам домой. Я бы сказала, что он избегает моей с ними встречи как чумы, но даже с чумой обращаются по-королевски в сравнении с тем, как он ведет себя со своей семьей в моем присутствии. Однажды утром, еще лежа в постели, слышу чей-то шепот у входной двери. Этот Мэл – задиристый козел, мало напоминающий мужчину, за которого я вышла замуж. – Время неудачное. Позвоню тебе попозже. – Когда именно позже? – нервно и настороженно спрашивает пожилая, судя по голосу, женщина. – До бесконечности, мама. – Именно так и кажется с тех пор, как появилась она. С той стороны двери доносится тихий бурный спор. Они ругаются. – Нет. Точно нет, – громко произносит Мэл. – У меня все под контролем. Просто уходи. Иногда Мэл пропадает. И тогда вместо того, чтобы поговорить наконец с Саммер и мамой, я трачу время на споры по телефону с Райнером. – Просто отправь мне этот чертов материал. Я воздаю ему особую дань уважения, поняла? О, и на случай, если не заметила: ты работаешь на меня! – кричит он сразу же по выписке из больницы. – Его тело еще даже не остыло, – замечаю я. – И напрашивается вопрос: это дань уважения покойному Эштону Ричардсу, с которым ты работал, или дань твоему карману и компании? Сдается, ты хочешь выжать из этой ужасной трагедии все до малого. – Я только что пережил сердечный приступ, – ворчит Райнер. Словно этот инфаркт – причина исполнять все его желания. – Верно, и я не хочу, чтобы у тебя случился второй, поэтому и прошу оставить это дело в покое. Не плати мне за проект. Пусть Эштон упокоится с миром. Не позволю Райнеру нажиться на его смерти. Его волнует, лишь как продать несколько постеров и выпустить незаконченные песни, чтобы заработать миллионы. – Добро пожаловать в мир безработицы, милая. На этот раз ты официально уволена, – тут же орет мне в ухо Райнер. – Благодарю за теплое приветствие. Постараюсь извлечь из него по максимуму. – Я вешаю трубку. Пару раз я делала снимки Эштона Ричардса, пока он был наедине с собой, пока страдал от своей ужасной зависимости, что привела к смерти. Не понимаю, зачем кому-то еще это видеть. Он так отчаянно стремился к счастью, но так его и не обрел. Мэл не говорит, что смерть Эштона его расстроила, но он вообще это не обсуждает, только слушает меня. И по-прежнему упрямо не желает ехать на похороны в Штаты. Возможно, причина в том, что у него есть тайная любовница, семья, жизнь, ведь периодически он продолжает исчезать. Я говорю об этом совершенно спокойно, но, безусловно, что-то в душе ломается всякий раз, когда я просыпаюсь и нахожу его половину постели холодной. Каждый день я мысленно себе говорю: «Вот сегодня он откроет мне душу». Каждый день я ошибаюсь. А потом, через неделю после возвращения в Ирландию, Мэл заявляет, что снова готов выступать на улице. Он говорит, что ему нужно прочистить голову. – Можешь составить мне компанию. Пофотографируй Дублин. Показываю ему два больших пальца. – Думаю, я найду чем заняться. У меня наконец есть план. Я собираюсь разыскать новый адрес отца Доэрти в старой телефонной книге – толстом желтом каталоге, которым бабушки и дедушки обычно подпирают дверь или который используют в качестве самодельной подставки. Отец Доэрти живет в центре деревни, и пора нанести ему визит, пролить немного света на мою ситуацию. И конечно, Мэл видит меня насквозь. За все наше знакомство мы и месяца вместе не провели, но каким-то образом он лучше всех меня понимает. – Уверена? – хмурит он брови. Я киваю.