Глава 25. Или «Вот был на памяти, да выскочил» Возвращение в Троссард-Холл было поспешным, а точнее, лихорадочно-торопливым. Это больше напоминало бегство. Первокурсники не противились такому решению преподавателей — настолько все были подавлены и напуганы. А потом наступила бесконечная череда расспросов, приезд родителей Антуана, ошалевших от горя. Преподаватели, беспорядочно сновавшие по школе, усердно делали вид, что чем-то заняты, и Дейра, которая всегда являлась воплощением Троссард-Холла, его твердым основанием, увы, тоже подверглась всеобщей панике, появившейся сразу по возвращении первокурсников из Хвойной долины. Ее обычная уверенность и удивительная способность решать сложнейшие задачи уступили место растерянности и совершенному и категоричному неприятию ситуации. Про Антуана она говорила так: «Он просто заболел, переволновался, но скоро, я уверена, скоро наши талантливейшие врачи поднимут его на ноги». В то же время одного мимолетного взгляда на мальчика хватало, чтобы понять — такие больные нескоро идут на поправку. Если вообще идут. Гарантий, конечно, никто давать не рисковал, но родителям весьма тактично пообещали вылечить их сына за несколько месяцев. Довольно-таки оптимистично, но что еще можно было сказать? На территории спальных домиков было серо и уныло — несколько дней кряду шел обильный дождь; подбодряемый заунывным ветром, он методично вымывал из земли последние остатки смрадня. Сейчас он немного поутих, что, впрочем, никак не сказалось на окружающей обстановке. Троссард-Холл выглядел невыносимо пустынным: ведь старшекурсники еще не вернулись из Гераклиона, многие учителя улетели на каникулы в Беру к своим родным, всадников еще учили полетам, занятия не начались, и только унылые первокурсники изредка пробегали под дождем по узким улочкам спального городка. Повсюду раздавалось это меланхоличное «кап, кап», уже начинающее действовать на нервы. Энергетики вообще не показывались, даже на Шоколадной фабрике — любимом месте их основных сборов и посиделок. Впрочем, подобное поведение можно было понять. Их друг находился в плену у болезни, доселе никому не известной. И если от этого всем без исключения было плохо и грустно, то, пожалуй, хуже всех себя ощущала Роза Мидельстоун. Из поездки она вернулась совсем другой, и ее решительно никто не мог узнать. Куда же делась та легкомысленная белокурая девчонка? Роза стала дичиться друзей, совсем перестала улыбаться и даже не ела в столовой вместе с остальными. Ей вдруг удалось взглянуть на свое поведение со стороны, от чего она пришла в полнейший ужас. Стыд, до этого момента ей неизвестный, прожигал девушке сердце. Действительно, если бы она все время находилась подле своего друга — Антуана, то, возможно, с ним не случилось бы ничего подобного. А она вместо этого пыталась привлечь внимание другого мальчика и вела себя просто отвратительно и глупо! Сейчас она действительно поняла, как дорог ей Антуан, но что уже можно было сделать? Само собой разумеется, Роза ходила к нему в палату каждый день и возвращалась непременно вся поблекшая от грусти. Ее лицо… Весь облик бедной девушки выражал сейчас одно простое слово — «поздно». Бедняжка даже представить себе не могла, что именно в эти тяжелые для нее минуты ее простили абсолютно все, даже Ноэма, которая больше всего пострадала от легкомысленности Розы. Так или иначе, но этот урок пошел девушке на пользу. Не зря же говорят беруанские мудрецы, что «беда вымучит, беда выучит». Что же касается Даниела Фука, то он пострадал куда меньше Антуана. Несколько дней у него поболела голова, а на макушке появилась шишка довольно приличных размеров, но в целом он был здоров и чувствовал себя сносно. На данный момент мальчик пребывал в одной из палат больничного крыла. Ему разрешалось также посещать «прогулочный зал» — гигантское помещение с несметным количеством скульптур животных. Из отверстия в куполе всегда светило солнце, так что больные при желании могли даже позагорать. В первые дни Даниела настолько успели замучать расспросами, что у него даже не было времени выйти в зал отдохнуть. Учителя надеялись на то, что его рассказ хоть как-то прольет свет на эту историю, но, к сожалению, мальчик и сам видел ничтожно мало. По его словам, произошло следующее. В тот памятный для всех день он пошел за Антуаном, пока ребята и преподаватели сидели у костра. В палатке никого не оказалось, и тогда Даниел решил пройтись по округе с надеждой его отыскать. Неожиданно неподалеку от лагеря мальчик увидел Антуана, сидящим на земле. — Мне еще тогда показалось очень странным… Как Тан сидел, — рассказывал Даниел. — Руками ковырялся в черноземе так, что они у него по локоть были в грязи… Я окликнул его, но Тан не ответил. Тогда я подошел ближе, а он стал вопить так, что я чуть не убежал со страху. Не зная, что делать, я повернулся в сторону лагеря, думая позвать кого-нибудь на помощь, как вдруг… Передо мной все потемнело… Преподаватели решили, что Даниела мог ударить не кто иной, как Антуан. Учитывая свое болезненное состояние, он мог просто не понять, кто перед ним находится. Но не все придерживались данной точки зрения. Тому подтверждением было сегодняшнее вечернее нападение небольшой группки энергетиков на Тода, который направлялся после ужина к своему шале. На его счастье неподалеку прогуливались единороги-охранники, в противном случае ему действительно не поздоровилось бы. На лице мальчика теперь красовался синяк, который недвусмысленно показывал отношение энергетиков ко всей этой истории. По какой-то причине Деджери и его приятели решили, что Тод виновен в произошедшем с Антуаном. Возможно, им просто хотелось найти крайнего, чтобы хоть как-то заглушить свою совесть. Ведь каждый из них отчасти винил себя — они же друзья Тана, так почему не разобрались, что с ним происходит, почему не были с ним, когда случилась беда? И только Тод, этот мерзкий, по их мнению, и довольно сомнительный персонаж оказался рядом с их другом в тот роковой момент! При всем при этом он молчит и не говорит ни слова! Мальчик, единственный свидетель, никак не объяснил произошедшее, а когда у него что-то спрашивали, то он попросту отходил в сторону. Этим вечером, когда Тод, расстроенный и поникший, пришел в домик Львов, его друзья сидели внизу возле камина. Они пристально посмотрели на вошедшего, на его разбитое лицо и замерли в ожидании, надеясь получить хоть какие-то объяснения. Тод ничего не сказал; просто прошел в свою комнату. Мальчик отчетливо осознавал, что так делать нельзя, что это неуважение к тем, кого он, в общем-то, считал друзьями и своей командой. Он мог хотя бы снизойти до простого приветствия. Но у него не вышло. Не сейчас. Сначала он должен был поговорить с одним человеком… Даниел Фук еще находился в лечебном крыле. Его интенсивно пичкали всякими настойками, а медсестры проводили с ним как можно больше времени, полагая, что еще неокрепшая детская психика мальчика пострадала, и его нельзя надолго оставлять одного. Но на самом деле психика Даниела страдала куда больше от присутствия этих не замолкающих ни на секунду незнакомых женщин в белых халатах с зелеными рукавами, которые постоянно менялись, принося новые гадкие отвары и незлобивые сплетни о жизни в Троссард-Холле. Поэтому, когда в дверном проеме показалось еще одно из этих одинаковых круглых лиц женщин-лекарей, Дан даже не пошевелился. — Дорогой, к тебе посетитель! Даниел встрепенулся: он любил, когда к нему приходили его друзья. С ними он был готов проводить все время. Они приносили ему интересные познавательные книжки (а Дан всегда испытывал слабость к учебе и к получению новых знаний), рассказывали ему последние новости, да и просто сидели рядом. Дан обожал, когда к нему заглядывала Лилетта. Девушка всегда застенчиво краснела, заходя к нему, что делало ее еще прекраснее. Однако сейчас Даниелу отчего-то стало не по себе. В его голове мелькнула старая знакомая мыслишка, что добром это не кончится. Хотя, справедливости ради отметим, что подобные размышления все реже и реже посещали его, да и то по старой привычке. Даниел становился оптимистом, и жизнь его удивительнейшим образом менялась вместе с ним, приобретая все новые краски; она уже не была такой как раньше — скучной и унылой, полной невезения. Дверь в палату опять открылась — на пороге стоял Тод. Неожиданный гость не переминался с ноги на ногу, как это делают обычно люди, когда они сильно взволнованы, и, в общем-то, внешне выглядел вполне спокойным, но Даниел сразу понял, что его друг чувствует себя неладно. Тод держал руки за спиной, словно боялся показать их приятелю, губы у него были сильно сжаты, как будто он решился на что-то необыкновенное, а тело сотрясала мелкая дрожь. Мальчика лихорадило. — Привет, Дан, — сказал Тод и широким, нарочито уверенным шагом перешагнул через порог, не дожидаясь приглашения войти. — Привет. Тод, ты здоров? — спросил Даниел, приподнявшись в своей кровати на локтях и внимательно глядя на своего друга. Лицо Тода украшал серый синяк, замазанный какой-то зеленоватой мазью. — Хороший вопрос, — криво улыбнулся гость и присел на кровать, впрочем, на самый краешек, чтобы ни в коем случае не дотронуться до ноги Даниела. — Но, если позволишь, я отвечу на него чуть позже. Как ты? Даниел пожал плечами. Он-то чувствовал себя прекрасно и вполне понимал, что его друг просто тянет время. Тод еще раз усмехнулся и посмотрел Дану в глаза. — Я… Знаешь, что толкуют про меня в Троссард-Холле? — Нет, — удивленно пожал плечами Даниел. До него еще не дошли последние новости. — Может, это и к лучшему. Так ты услышишь все от меня самого. А говорят то, что это я ударил тебя по голове. Даниел со страхом покосился на своего друга. Лицо Тода было непроницаемым и совершенно неуязвимым, но Дану, глядя на него, отчего-то сразу же вспомнился тот момент, когда он увидел Тода в Желтом море, утопающим, полностью утратившим веру в спасение. — А еще то, что из-за меня Антуан… В общем… Стал ненормальным. — Ты не мог этого сделать! — воскликнул Даниел. — Что за ерунда? Кому вообще такое могло прийти в голову? Тод грустно улыбнулся запальчивости Дана. — Даже если бы… Даже если бы я сказал, что я тебя ударил, ты бы этому не поверил? — вдруг спросил он, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово. — Нет, — твердо ответил Дан. — Я бы подумал, что ты не в себе, вот и все. Тод судорожно закрыл лицо руками, не в силах посмотреть на своего друга. — Я должен тебе рассказать… Потому что ты… Ты имеешь право знать. Тогда в море ты спас мне жизнь, но даже не в этом дело. Все это пустое, ерунда. Ты спас меня… в другом смысле. Вся эта история с Желтым морем… Я помню, как ты говорил, какие эмоции ты испытал, когда пошел за мной. И когда впервые посмотрел на него. Отвращение. У меня все было наоборот. Я жаждал увидеть его и прикоснуться хоть на секунду. Ты знаешь, я много думал об этом. И сейчас, мне кажется, я знаю, почему у нас было такое разное восприятие одного и того же. Море словно давало мне возможность совершить ужасную вещь… Отомстить. Убить. Эти мысли жили во мне с тех пор, как я потерял свою младшую сестру. Я всегда держал у сердца эти заветные желания, мерзкие по своей сути. Море воспользовалось ими (не сочти меня сумасшедшим, что я говорю о нем как о живом, но мне так легче), заманило меня к себе, чтобы утопить. Интересно то, что, когда я пошел к воде, я не мог в нее зайти. Она уходила от меня. Теперь мне кажется, все это потому, что на тот момент я еще не был достаточно мерзок. Я еще не осуществил свои тайные помышления, а только мечтал о них. Потом море показало мне образы… Мне почудилось, будто я наяву увидел того, кто украл мою сестру. Потом море дало мне кинжал, чтобы я смог расправиться с этим человеком. И как ты думаешь, что я сделал? Я поднял оружие. Я метнул его прямо ему в сердце. И только после этого… Море прикоснулось ко мне. Понимаешь? С тобой было все по-другому. Оно не манило тебя, поскольку ты шел к нему с мыслью благочестивой, доброй. Ты хотел мне помочь. Поэтому тебе так неприятно было видеть его, поэтому ты не мог до него дотронуться. Это все напоминает бред, да? Море как живое? Но иначе как тогда объяснить все произошедшее? После того, как ты меня спас, я стал меняться. Изменения эти постепенно овладевали мной. Да, мне было плохо, но сейчас я не хочу жаловаться. Просто все самые неприятные черты моего характера всплыли на поверхность и будто бы дразнились — какое хочешь, такое и бери! Высокомерие, себялюбие, ненависть, мстительность, обидчивость — выбор немаленький, есть чем поживиться. И ты знаешь, мое восприятие людей поменялось. Мне все стали ненавистны, каждый по-особенному донимал меня. А ты… Тебя, пожалуй, я ненавидел больше всех. — Тод замолчал и перевел дух. Его лицо побледнело, дыхание было тяжелым, а глаза лихорадочно блестели, будто он и вправду был тяжко болен. Даниел молчал, не перебивая. — Тебя. Потому, что ты тоже был в море. И оно тебя не коснулось! Оно не коснулось твоей души. Зависть мучала меня, преследовала и днем, и ночью. Прости мои глупые слова, сказанные в странной болезни, за всё прости. В наш последний вечер в Хвойной долине, когда мы все сидели у костра, а ты пошел искать Антуана… Эвридика сказала мне, чтобы я извинился перед тобой. О, ты не представляешь, какая ненависть переполняла мое сердце в тот момент, когда я сделал вид, что послушал ее. Как я хотел воспользоваться случаем и сделать так, чтобы ты перестал мучать меня! Хотел прекратить все разом. У меня не было четкого плана и понятия того, как надо действовать. Но я знал, что ты где-то там, что единороги, как и преподаватели, рядом с костром… Единственной проблемой мог оказаться Антуан. Если бы вы с ним уже встретились, это помешало бы моим планам… Так вот сейчас, Дан, когда ты знаешь почти все… Когда ты понимаешь всю предысторию и видишь, что я был сильно болен… Когда ты узнал, что я шел за тобой вовсе не затем, чтобы извиниться… Веришь ли ты, что я тебя ударил? — Тод окончательно умолк и выжидательно, не мигая, посмотрел на Даниела, ожидая самого худшего приговора. — Нет, — твердо сказал Даниел. — Я не верю. И тогда Тод почувствовал, как слезы льются у него по щекам. Он спрятал лицо в своих руках, не в силах побороть страшное волнение. — И вот за это спасибо, Дан. Действительно спасибо, — прошептал бедный юноша, силясь сказать что-то еще. Потом он овладел собой и продолжил: — Я увидел тебя, лежащим под деревом, с кровью на виске; вокруг ни души… И подумал, что мысли мои материализовались… Я решил сперва: вот как все удачно вышло! Но потом вдруг что-то перевернулось во мне. И все это мерзкое, пошлое ушло. Страх за тебя вытеснил все плохое, что переполняло мою душу. Я внезапно вспомнил до малейших подробностей, как ты вытащил меня из моря, как рисковал собой и, наконец, что ты мой друг. И я стал звать на помощь. Ребята подошли, увидели меня… Как же мне было стыдно предстать перед их недоверчивыми взглядами, будто я предал их всех разом! Деджери, как мне показалось, с особенным недоверием посмотрел на мои руки. А потом… В целом потом ничего не произошло. Только меня стали терзать муки иного толка. Я никак не мог поверить, что такие страшные мысли могли меня занимать когда-то, что ты тоже веришь, что я способен на ужасные вещи. Но теперь… Я вижу, ты доверяешь мне. Даже не представляешь, Даниел, какую услугу ты мне оказал! — Спасибо, что рассказал мне все, Тод. Теперь многое в твоем странном поведении прояснилось. Что до меня… Не так уж я и хорош, в сущности, как ты меня тут расписываешь. Я пошел тогда за тобой, чтобы одна девчонка… Словом, чтобы Лилетта обратила на меня внимание. Вот и все. Да и то, пройдя полдороги, я начал сомневаться в успешности данного предприятия. Откровенно говоря, я труслив, как кролик… Мне повезло воспитываться в самых что ни на есть тепличных условиях, в семье известных беруанских академиков, понимаешь… Так что я боюсь грязных рук, микробов, насекомых, грозы и много чего другого… И, увидев тебя в море, первым моим желанием было бросить все и убежать… Мне даже подумалось, что я могу и не сказать, о том, что видел тебя… В этом случае меня бы не заставили возвращаться к тому ужасному морю! Видишь, все мы не такие уж и замечательные, как может показаться. Мой дед, единственный, пожалуй, разумный член нашей семьи, часто говорил мне одну фразу: «Мальчик мой, не бойся ничего. Особенно, когда делаешь что-то хорошее для других людей; да и кто сделает тебе зло, если ты будешь ревнителем[12] добра?» Я никогда не осознавал этих слов и думал, что старик сбрендил. Но там, на берегу, сначала я позорно понесся прочь, бросая тебя одного, как вдруг неожиданно вспомнил эту мудрость и понял ее. Именно она заставила меня вернуться и помочь тебе. Сама мысль о том, что я могу тебя спасти, придавала мне сил и уверенности. Было странно, что я не могу коснуться моря, как бы ни пытался. И тут я осознал, что мне действительно нечего бояться; словно какая-то неведомая сила защищала меня от этой мерзкой желтой воды. Я даже подумал, что скорее море боится меня, нежели я его. А значит, и вправду с добрыми помыслами никакое зло не страшно. А ты… Не вини себя, Тод. Ты тоже поборол свой страх и гордость, придя сегодня ко мне и все рассказав… Кстати. А что произошло с твоей сестрой? — Она пропала. После школы я хотел искать ее… Быть может, в Полидексе. Но своим глупым поведением в море, своей глупой местью я чуть было не предал идею найти Оюну! Я практически перечеркнул свою жизнь, отравил ее злобой… — Ты все исправишь, — просто сказал Даниел. — Ты найдешь ее. Я думаю (и все наши ребята с этим согласятся), мы поможем тебе ее отыскать. Иначе зачем еще нужны друзья? Тод слабо улыбнулся. — А это море… Я тоже думал о нем, как о живом, — признался Даниел. — Мне даже казалось, что все будто так специально сошлось, чтобы мы разделились, и одна группа подошла близко к воде. — Да, и я вел ее. Самоуверенный, надутый индюк! — с презрением к самому себе сказал Тод, и Дан засмеялся. — Прекрати, Тод. Такое самоуничижение тебе не к лицу! Я привык видеть тебя в другом образе. Тод тоже улыбнулся. — Да, ты прав. Добром это не кончится. Вот видишь, я стал даже думать, как ты. В этот же день Даниела выписали, и вечером, ко всеобщей радости Морских львов он вошел в свой спальный домик, неся за спиной котомку с грязной одеждой. Ребята тепло поприветствовали его. Каждому хотелось как-то показать свою радость оттого, что он выздоровел; потрясти Дану руку, потрепать по плечу, либо же (это, правда, делали исключительно девочки) чмокнуть вконец смутившегося героя в щеку. Тод находился вместе со всеми, однако он выглядел куда более робким, чем его друзья. Даниел сам подошел к нему и с чувством пожал руку, чем вызвал недоумевающие переглядывания других. Этим своим действием Дан как бы показал остальным, что Тод — его друг и таковым останется, несмотря на всякие сплетни со стороны Энергетиков. В этот вечер ребята долго сидели у камина, болтая обо всем на свете. Единороги-охранники к ним не заглядывали, и посему ничто не мешало им веселиться до полуночи. Кто-то принес безалкогольный эль из «Билли Блейка» и плюшки с сахарной пудрой, кто-то стал играть на клависоне. Раньше это была прерогатива Тода, ведь он являлся, пожалуй, обладателем самого приятного голоса и необычного репертуара. Но теперь мальчик не желал находиться в центре всеобщего внимания. Напротив, он часто ловил себя на мысли, что ему хочется спрятаться ото всех, стать невидимым, если бы такое только было возможно. Когда все стали разбредаться по своим комнатам, Артур подошел к Даниелу. — Дан… Я хотел бы поговорить с тобой, — сказал мальчик. — О Тоде? — сразу догадался Даниел. Артур кивнул головой. — Просто мы… Понимаешь, мы так ничего и не поняли. Что в итоге с вами произошло… После того случая на море Тод как будто бы… Изменился. Даниел понимающе кивнул головой и вкратце рассказал все, что знал сам, начиная от произошедшего на Желтом море и кончая разговором с Тодом в больничной палате. Артур слушал, не перебивая. — Все было именно так. И ты знаешь… Сейчас я верю ему даже больше, чем раньше, — закончил свою историю Даниел. Ребята разошлись, а Артур продолжал думать об услышанном. Утром ему непременно надо было заглянуть в единорожню и посоветоваться со своим единорогом. Только Баклажанчик мог знать про Желтое море больше, чем кто-либо. Зайдя в свою комнату, мальчик увидел уже заснувшего Тина. Его приятель имел два необычных свойства: мог есть на протяжении всего дня без остановки и засыпать моментально, только коснувшись ухом подушки. Сейчас он уже сладко похрапывал. Артур улыбнулся и прошел к своей кровати. Его не покидало странное чувство, что в первый раз за все время, проведенное в Троссард-Холле, ему не хочется разбудить своего друга и рассказать ему о том, что он несколько минут назад узнал от Даниела. Впрочем, уже глубокой ночью мальчику все-таки пришлось нарушить безмятежный сон Тина, причем осуществил он это предприятие самым что ни на есть бесцеремонным образом. Артуру снился отвратительный сон, хотя в начале он мог показаться вполне безобидным. Мальчик сидел на берегу озера, которое сложно как-то охарактеризовать, кроме того, что оно было не большого и не маленького размера — скорее, среднего. Вокруг было не темно, не светло, а на душе у Артура было не хорошо и не плохо; словом, такое состояние неопределенности, которое порой возникает, когда не знаешь, как поступить, или когда уже совершил что-то, но не понимаешь вполне, как охарактеризовать этот поступок — как нечто правильное или, напротив, противоречащее всем своим убеждениям. И в этот момент неопределенности в озере вдруг стала прибывать вода. И чем больше Артур сомневался, тем более было воды, которая лилась ото всюду. Сначала прозрачная, она потом вдруг стала с примесью ржавчины, а в следующее мгновение поменяла свой цвет на янтарно-желтый. Мальчик кинулся было бежать от озера, но волна догоняла его и буквально хватала за руки и за ноги, заливалась в уши и в нос и все говорила с ним, шептала странные слова, уговаривала, будто старого приятеля. Он должен был только перестать сопротивляться и вновь погрузиться в свои сомнения. Именно это нашептывала ему вода. В этот момент Артур проснулся и с ужасом обнаружил, что его ноги намокли. Впрочем, тут же он понял, что причиной тому является открытое окно и дождь, вполне характерный для полузня, безжалостно барабанивший холодными каплями по его голым ступням. Артур поежился и, поспешно встав, прикрыл окно. Снаружи все казалось серым и тоскливым, пожалуй, даже слишком серым после солнечной Хвойной долины. Отвернувшись от дождливого пейзажа, мальчик взглянул на соседнюю кровать. Тин, счастливец, спал все так же и, по образному выражению клипсян, «находился в объятиях перины». Вдруг Артур отчетливо услышал голос из своего сна. Это был тот самый шепот, который донимал его в Троссард-Холле практически с самого первого дня. — Давард ках де ли… Убид ра икоа… — голос проникал в самое его сознание. Артур с удивлением вслушивался в слова — это была какая-то несуразица, непонятный набор букв. Заинтересовал его тот факт, что все эти буквы произносились с разной интонацией; слова вплетались в предложения, и каждое из них носило свой оттенок. То, казалось, будто голос нежно успокаивает провинившегося ребенка, то, наоборот, ругает. То просит или даже умоляет, то настойчиво требует и приказывает. Одна фраза, если так можно охарактеризовать случайный набор слов, повторялась особенно часто и четко, с какой-то выраженной интонацией, и Артур невольно повторил эти слова. «Да и трои давард кхах». Мальчик улыбнулся тому, как смешно прозвучала фраза. «Это даже не сверуйский», — подумалось было ему, как вдруг он со страхом ощутил чью-то холодную руку на своем плече. Резко обернувшись, он с удивлением увидел Тина.