– Но почему? Миша усмехается. – Никто не обвинит тебя в том, что ты романтик. – Тебе никогда не хотелось просто побыть в одиночестве? Он выгибает бровь. – Если я хочу побыть в одиночестве, я могу себе это устроить. Я качаю головой. Он не понимает, о чем я спрашиваю. – Ты хочешь сказать, что все время ходишь, точно зная, что чувствует Амира? Его вечно веселая ухмылка исчезает. – А почему ты думаешь, что я связан узами с Амирой? Вот оно что. То есть… – Она твоя жена. Я просто думала… – Наш брак был заключен ради политической выгоды, а не по любви, – говорит он. – Мне нужно было заключить с ней брак. И хотя большинство считает, что мы связаны узами, поскольку традиционно правящие супруги в моем дворе их заключают, в этом не было необходимости. У меня не было никакого интереса заставлять мою невесту разделять нечто столь интимное. Сглотнув, я опускаю голову. Так легко думать о Прете как о проигравшей стороне в их запутанных отношениях. Она была влюблена в женщину, которая была помолвлена с ее братом, и когда ее родители узнали об этом, они отослали ее. Я никогда особо не задумывалась о том, что по этому поводу думал Миша, – и каково было жениться на женщине, которая его не любила, но которая любила его сестру. – Мне жаль, – говорю я, но когда я снова поднимаю взгляд, на его лице снова появляется веселье. – Почему? – Просто… вся эта ситуация. Мне жаль, что ты не женился на той, кого любишь. – Я люблю ее, Абриелла. – Он наливает себе чашку кофе. – Может быть, не так, как мужья любят своих жен в вашем мире, но она дорога мне. Она – мой лучший друг, как говорите вы, люди. – У вас будут дети? – Вопрос слетает с моих губ прежде, чем я успеваю прикусить язык. Я перехожу границы. Задавать такой личный вопрос практически неприлично, и это абсолютно не мое дело. – У Амиры есть любовники, – говорит он, пожимая плечами. – И у меня тоже. Возможно, однажды мы будем благословлены ребенком, но если нет, в моем роду есть много других фейри, которые могли бы стать способными правителями. У них есть любовники, но они не спят вместе? Я и так перешла все границы, так что я не осмеливаюсь задавать и этот вопрос. Непохоже, что для Преты это хоть что-то изменит. И плевать, что я очень хочу, чтобы моя подруга могла быть с той, кого любит. Подруга… Подруга ли она мне еще? Даже теперь? – Как бы то ни было, я верю, что моя сестра считает тебя подругой, – говорит Миша с грустной улыбкой. – Тебе просто нужно решить, хочешь ли ты, чтобы она была твоей. Я сжимаю челюсти, но вместо того, чтобы отругать его за то, что он прочитал мои мысли, качаю головой. – Научи меня отгораживаться. Он вздыхает, и я задаюсь вопросом, надеялся ли он убедить меня снова довериться его сестре. – Я пытаюсь придумать, как лучше тебе объяснить. – Он постукивает указательным пальцем по губам. – Что скажешь насчёт этого? Я хочу, чтобы ты подумала о разнице между тем, каково это – быть смертной и бессмертной. – О разнице? – спрашиваю я. – Трудно сказать, что это для тебя значит. В конце концов, сила была у тебя еще до того, как ты стала бессмертной. Но даже так твоя связь с этой магией теперь другая, не так ли? Я киваю. – Совершенно. – Я и раньше могла ее использовать, но обычно делала это сознательно. Потому что решила это сделать. Теперь она просто есть. Все время. И, похоже, теперь я должна сознательно отказываться от ее использования. – Расскажи об этом, – говорит он. Я пожимаю плечами: – Сейчас она просто есть. – Опиши ее. Какой она была раньше. И какой не была. – Сейчас магия как будто прямо передо мной. Все время окружает меня. Мне не нужно искать ее или даже открывать глаза, чтобы знать, что она есть. Раньше пользоваться ей было все равно что… – Я пытаюсь придумать, как это описать. – Как если бы я смотрела на что-то прямо перед собой и видела тот же предмет через грязное стекло. Глаза Миши загораются. – Отлично. С этим я могу работать. – Что ты имеешь в виду? Он смотрит вдаль, как будто у нас есть все время в мире. – Я имею в виду, что мы будем использовать то, что ты себе представляешь, чтобы воздвигнуть стену на узах с твоим принцем. Тебе просто нужно будет подумать об этом грязном окне, как ты его называешь. Возьми это стекло и затемни его. А теперь представь, что это происходит не между тобой и твоей магией, а между тобой и эмоциями Себастьяна. Я качаю головой. – Они внутри меня, – говорю я, прижимая руку к груди. – Я чувствую их почти так же, как если бы они были моими. – Закрой глаза, – говорит он, и я неохотно подчиняюсь. – Что он чувствует сейчас? Ответить на этот вопрос не так просто. Его эмоции сливаются с моими и создают в моем сознании такой беспорядок, что я чувствую себя опустошенной и измученной. – Успокойся… и сосредоточься. Я медленно выдыхаю и сосредотачиваюсь на том, что пыталась игнорировать с тех пор, как сбежала из Золотого дворца. Что чувствую я. Что чувствует он. – Ему грустно, и он… волнуется. Почему-то очень волнуется. И также полон надежд. Надежд, что команда, которую он собрал сегодня утром, добьется успеха и он сможет вернуть мое доверие. Я бросаю взгляд на Мишу, беспокоясь, что он заглянет в мой разум и узнает, что я была у Себастьяна прошлой ночью, но он, кажется, погружен в свои мысли. – Хорошо, – говорит Миша. – А теперь держи глаза закрытыми и следуй за этими эмоциями. Ты чувствуешь их внутри себя. Пройди до самого их основания, как будто следуешь по нити, запутавшейся в твоей груди. Я хочу, чтобы ты нашла конец этой нити и медленно потянула ее. Понемногу. Медленно, аккуратно я тяну за печаль. – Продолжай тянуть, – говорит он, – пока вся она не окажется на ладони твоего мысленного взора. Печаль покидает меня, как кошка, убирающая свои когти с моей кожи, и мои глаза распахиваются. – Получилось. – Закрой глаза, – говорит он. – Заканчивай. Я делаю, как мне велят, вытягивая оставшуюся печаль, как будто физически извлекая ее из своей груди. Какое облегчение – а также напоминание о том, как я на самом деле одинока. Чувствуя Себастьяна, я забывала про свое одиночество, а теперь оно вернулось ко мне, как старый, нежеланный сосед по дому. Но я продолжаю, делая то же самое с его беспокойством, с той гложущей мукой, которой оно для него стало. Это сложнее, но я продолжаю тянуть, пока мысленно не держу нити в своих ладонях. – Хорошо, – говорит Миша, похоже, чувствуя, что я закончила. – А теперь помести их по другую сторону стекла. – Я снова открываю глаза, но он говорит: – Оставайся сосредоточенной. Это твой разум. Ты сама решаешь, что может туда попасть и что может там остаться. Помести их по другую сторону твоего затемненного окна, где им и место. Сосредоточившись, я приоткрываю темное окно и бросаю в него моток веревки. В ту секунду, когда я опускаю стекло обратно, мне становится легче. Мои глаза распахиваются, я улыбаюсь, – но тут же снова начинаю чувствовать Себастьяна. Все его беспокойство и печаль вернулись, и я чувствую их так же четко, как и раньше. Я качаю головой: – Не получается. – Ты не сосредоточилась, – говорит Миша. – Попробуй еще раз. Я закрываю глаза и повторяю то, что делала до этого, представляя клубки веревок и затемненное окно. На этот раз, когда мы разъединены, я сосредотачиваюсь на том, чтобы сохранять бдительность, но когда я открываю глаза, эмоции Себастьяна снова ощущаются так же сильно, как и мои. – Ты пытаешься все упростить, – говорит Миша. – Перестань думать об узах как о чем-то податливом и начни воспринимать их как нечто неподвижное. Узы существуют, нравится тебе это или нет. Ты просто задергиваешь плотную занавеску, чтобы было сложнее увидеть, что происходит внутри и снаружи. Попробуй еще раз. Я пытаюсь. Еще раз. И еще. Я представляю себе затемненное окно, но оно превращается в воздух. Или стекло трескается от интенсивности моего внимания. – А как ты затемняешь окно? – спрашивает Миша, расхаживая передо мной. Судя по его виду, он думал, что эта небольшая тренировка будет легче, чем оказалось на самом деле. Я пожимаю плечами. – Я закрашиваю стекло черной краской. Он перестает расхаживать и с улыбкой поворачивается ко мне. – Не краска. А ночь. Помести свои тени – самые глубокие и черные, что у тебя есть, – между собой и своим принцем.