Мама уходит. Следующие минуты я подвожу глаза, наношу на губы блеск и закалываю волосы. Я выгляжу как девчонка… та девчонка, которую два года назад подвозили к дому Джоша на вечер кино. Кажется правильным идти так к его родителям. Папа не говорит со мной, но едет вместе с нами. Когда мы припарковываемся у дома Андерсонов, я замечаю во дворе табличку «Продается». И снова глаза на мокром месте. Положив ладонь на дверную ручку, напоминаю себе: «Дыши, просто дыши». Я все еще не уверена, что выдержу. – Мне пойти с тобой? – спрашивает мама. – Нет, я в порядке, – сиплю я. Глубокий вдох, поворот ручки, и я ступаю на тротуар. Тут ничего не изменилось: та же черная дверь с золотой ручкой, та же скамейка по одну сторону от двери, а на ней те же подушки с вышитыми совами. Я почти вижу сидящего на скамейке Джоша, снимающего шиповки[32] и стучащего ими друг о друга, чтобы сбить комки налипшей на подошву грязи. Я не успеваю позвонить в дверной звонок. Дверь открывается, и за ней стоит Пэтти, мама Джоша. Она тихо улыбается. Не радостной, а понимающей улыбкой – полной непроизнесенных слов. Пэтти кажется старше, хотя с нашей последней встречи прошло всего четыре месяца. За это время словно все годы разом отпечатались на ее лице и теле. Она кажется страшно усталой. – Роу, как я рада тебя видеть. В ее глазах слезы, и мои тоже тотчас начинает щипать. Я шагаю к ней, и она обнимает меня, ладонью обхватив затылок. – Входи. – Пэтти поднимает руку, приветствуя моих родителей, ждущих меня в машине. Она не спрашивает, войдут ли они в дом. В этом вопросе нет необходимости. Все знают, для чего я здесь. Я прохожу за Пэтти в кухню, где она уже поставила для меня тарелку с печеньем и стакан молока. Она всегда держит для меня вкусности – не перестала угощать меня даже тогда, когда я навещала их после случившегося. Пэтти пододвигает тарелку ко мне, и я беру печенье. Я не голодна, но не хочу обижать маму Джоша. – Я не знала, – начинаю я, и глаза тут же обжигают слезы. Я судорожно вздыхаю, пытаюсь их сдержать. – Я бы приехала. Я бы была здесь. Но я не знала. – Кладу печенье на стол и опускаю взгляд на свои колени. Пэтти протягивает руку через стол и берет мою ладонь. – Я знаю, милая, – говорит она, и, держа ее за руку, я несколько минут тихо плачу. – А где мистер Андерсон? – спрашиваю, стараясь не замечать незначительные, но такие привычные вещи вокруг. Это место теперь знакомо и привычно мне больше, чем мой собственный, ставший чужим, дом. – На работе. Он передавал тебе привет и сожалел, что не сможет повидаться с тобой. Я киваю. – Это произошло… быстро? Это глупо, но… – мямлю я, подбирая слова, и чем дольше говорю, тем больнее становится. – Он не страдал? Перед смертью. – Нет, Роу. – На губы Пэтти возвращается тень улыбки, и я понимаю: она говорит правду. – Он умер во сне. Последние месяцы он потихоньку угасал. Пришло его время. Снова киваю и смотрю на свои колени, силясь проглотить вставший поперек горла ком. Я отпиваю из стакана молока, беру отложенное печенье, отламываю от него маленький кусочек и кладу в рот. Его вкус привычен мне, как и все остальное тут, он вызывает десяток воспоминаний, и я кладу печенье на стол. – Роу, ты же понимаешь, что ничем не могла ему помочь? – спрашивает Пэтти, склонив голову, чтобы поймать мой опущенный взгляд. Я пожимаю плечами. Знать-то знаю, но не могу избавиться от ощущения, что должна была попытаться или хотя бы быть рядом. – Роу, моего сына не стало в тот день, когда в школьную столовую вошел безумец. Последние два года… пока он был здесь… это ведь был уже не он, понимаешь? Тело жило, а разум – нет. – Но я должна была попрощаться с ним. Теперь я срываюсь на рыдания. Пэтти пододвигает свой стул к моему, притягивает меня к себе и успокаивающе поглаживает по спине, пока я содрогаюсь в ее руках. – Он умер, думая, что я забыла о нем. Что я не любила его. – Нет. Никогда так не думай, Роу, – сжимает меня в объятиях Пэтти. – Я убеждена, последнее, что помнит мой сын, – проведенный с тобой день: ваши разговоры о предстоящем лете, конце учебного года и прошедшем накануне свидании. Мне хочется верить, что он умер с воспоминаниями об этом, лучшими воспоминаниями в своей жизни. То, что случилось позже, он уже не осознавал. – Но я ни разу не видела его. Не могла. Была слишком… слишком слаба. – Я тру глаза кулаками. – И я рада этому, Роу. Потому что твое последнее воспоминание о нем тоже счастливое. То самое, которое осталось и у него. Нам с папой Джоша так не повезло. И если бы у меня был выбор, я бы выбрала никогда не видеть своего сына в таком состоянии, не видеть того, как он последние два года… практически не жил. – Пэтти поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на нее, и вытирает мои щеки мягким полотенцем. – Я… я не знаю. – Мне так стыдно за свои слабость и страх. – Но я знаю. – Она несколько секунд удерживает мой взгляд, словно изучая, затем поднимается и берет меня за руку. – Идем со мной. У меня для тебя кое-что есть. Пэтти ведет меня по коридору в комнату Джоша, и мое беспокойство растет с каждым шагом. – Не волнуйся, – говорит она через плечо. – Мы сложили его вещи в коробки и убрали больничную кровать. Там все по-другому. Не переживай. Мне нравится, что Пэтти меня понимает, и ненавистно то, что ей приходится меня понимать. Она толкает дверь. Окна не зашторены, и комната залита ярким солнечным светом. Спальня похожа на гостиную. Джош тут словно никогда и не жил. Пэтти отодвигает раздвижную дверь шкафа, опускается на колени, достает шляпную коробку и относит к кровати. Она приглашающе хлопает ладонью по матрасу, я подхожу и сажусь рядом с ней. – Я оставила кое-что из вещей, разложив их по коробкам. Одну собрала для нас с мужем, одну – для наших родителей и одну – для тебя. Пэтти ставит коробку на мои колени и снимает крышку, словно понимая: сама я этого сделать не в состоянии. Первое, что я вижу, – фотографию, на которой Джош размазывает о мое лицо торт на бейсбольном банкете. Нас снимала Бетси, что делает это фото еще более особенным, и я не могу не улыбаться, глядя на него. Я откладываю снимок в крышку коробки, чтобы увидеть следующую вещь. Это стопка писем. Нет, записок, которые я писала Джошу. Он их сохранил. – Не волнуйся, я не читала их, – мягко смеется Пэтти. – Хотела… но не нашла для этого достойной родительской причины. Я с улыбкой прижимаю записки к сердцу. По щеке катится слеза. Отложив записки к фото в крышке, достаю из коробки приглашение на школьный бал и наши с Джошем снимки с бейсбольных игр, барбекю и вечеринок, а в самом конце – старую бейсбольную куртку, все еще грязную с той последней игры, когда его занесло у базы. Я складываю вещи обратно в коробку, закрываю ее крышкой и, обняв, плачу. Голос не слушается меня, и я одними губами, беззвучно благодарю Пэтти. И она вновь притягивает меня к себе для объятия. – Не за что, Роу. Не за что, – отвечает она, готовая утешать меня столько, сколько мне потребуется. Некоторое время спустя я выхожу на улицу. Я не спросила Пэтти ни о продаже дома, ни об их переезде, ни о том, где похоронен Джош. Все, что мне нужно – для того, чтобы жить дальше, ни о чем не забывая, – лежит в шляпной коробке в моих руках. Сев в машину родителей, я ставлю коробку на сиденье рядом со мной и придерживаю крышку рукой – на всякий случай, чтобы не потерять ни единой вещи. Когда мама трогается с места, я подаюсь вперед и кладу ладонь на плечо папы. Напряженный, он расслабляется от моего прикосновения и сжимает мои пальцы. Я держу его за руку всю обратную дорогу домой. Нейт Такое ощущение, будто у меня первый учебный день, хотя мы с Таем вернулись в университет всего на несколько дней, чтобы сдать экзамены и снова уехать. Ощущение вызвано тем, что все, случившееся до этого дня, кажется сном. Роу здесь нет, и я не знаю, приедет ли она на экзамены. Я отправил ей кучу сообщений, но она ни на одно не ответила. Надеюсь, она не злится на меня за то, что я предупредил родителей о ее возвращении. Я хотел убедиться, что дома она будет в безопасности и не одна. Ее отец написал мне, когда она приехала домой, поэтому я знаю, что она долетела. Но больше я не слышал о ней ни слова. Тай рассказал Кэсс за меня о случившемся, и если она общается с Роу, то держит это в секрете. Она приходит к нам, когда мы с братом собираем вещи у кроватей. Я смеюсь, оглядывая нашу глупую розовую комнату. Роу нет, но куда ни посмотри – все напоминает о ней. Она вписала себя в каждый дюйм этой комнаты, и сбежать нельзя. Я ложусь на постель и смеюсь еще громче, поскольку в ней тоже везде Роу. – У тебя это нервное, что ли? – спрашивает Тай, шлепая меня по ноге. – Да… наверное, – отвечаю, прижав ладони к глазам в попытке отгородиться от окружающей обстановки. – О ней что-нибудь слышно? – смотрю я на Кэсс. – Ничего. Я писала ей и вчера, и сегодня утром. Но она же должна приехать на экзамены? Пожимаю плечами. Роу ничего не должна. Я вынимаю из кармана мобильный, чтобы глянуть, не написала ли она мне. Новых сообщений нет. – Черт! Срывы мне, вообще-то, не свойственны, но сейчас хочется волком выть. Еще недавно у меня было все, а теперь в душе лишь сожаления и беспросветная тоска. Если бы я знал, что с ней все в порядке, что она не потеряла себя во второй раз… Наверное, мне было бы легче это пережить. – Пойду потренируюсь. Вернусь… не знаю… позже. Я беру бейсболку и натягиваю ее на глаза, чтобы ни на кого не смотреть. Когда я ухожу, Тай с Кэсс о чем-то говорят – уверен, что обо мне. Плевать. Мое состояние вызывает вопросы, и, возможно, они найдут какие-нибудь ответы. По дороге к тренировочным кабинкам достаю телефон и опять набираю Роу сообщение. Как-то же можно до нее достучаться? «Ты хотя бы экзамены приедешь сдавать?» Ну вот – простой вопрос. Роу может ответить двумя-тремя буквами: «да» или «нет», и меня это окрылит. Я убираю мобильный в карман и перебегаю дорогу. Несколько парней уже отрабатывают подачи, и я иду в раздевалку к шкафчику со своей экипировкой. Тренеров нет поблизости, и я надеваю только шлем и перчатки, оставаясь в джинсах и бейсбольной футболке с длинными рукавами. Футболке Роу – поскольку мне нравится мучить себя. Я киваю ребятам, захожу в тренировочную кабинку в самом конце, включаю пушку, пропускаю несколько подач и только потом делаю замах и отбиваю мяч. Тресь! Первый удар отдается болью. Дерьмово отбил, яростно, не концентрируясь. Отхожу на шаг, пропускаю очередные два мяча, глубоко вдыхаю и снова вступаю в бой. Следующие четыре мяча отбиваю, причем дается мне это непросто, и промазываю мимо пятого. Не помогает. С чего я решил, что это поможет? Вырубаю пушку, отпинываю мячи в конец кабинки и бросаю биту на пол. Метания тоже не помогают. Сцепив пальцы на затылке, делаю несколько успокаивающих вдохов, убираю все за собой и возвращаюсь в раздевалку. Когда мобильный звякает, я его чуть не роняю, в спешке вытаскивая из кармана. Сердце, воспарившее от надежды, спустя миг ухает вниз, поскольку сообщение не от Роу, а от Тая. Тай: Ужин. В «Сэлли». Угощает Кэсс. Я: Ок. Буду через двадцать минут. Захлопываю дверцу шкафчика, запираю его и, уходя, киваю одному из пришедших ребят. Лучше бы я никогда ее не встречал. Нет, это ложь. Эти недели и месяцы стоили того. Я уже подхожу к ресторану, когда снова вибрирует мобильный. Достаю его написать Таю, что я уже тут, и застываю на месте. Это сообщение от Роу. «Да». Одно слово. «Да». Роу приедет на экзамены. Она не исчезла навсегда. Она не бросает учебу – во всяком случае, пока. Она появится здесь – в общежитии – хотя бы на день. Моя девочка не исчезла. И не закрылась от меня. Две буквы, две самые прекрасные буквы на свете. Большего мне и не нужно.