– Ну, ма!… – Разговоры! Судья дождалась, пока в зале стихнут волнения, и продолжила: – Подсудимый признается виновным в совершении кражи и приговаривается к исправительным работам сроком на три месяца. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Она хотела по привычке ударить молотком, но в ее руках осталась только ручка от него, поэтому вместо удара получился дребезжащий стук. Вокруг зашумело и загрохотало – люди вставали с мест и расходились. Коренев продолжал сидеть и переваривать случившееся. #21. Толпа зевак расходилась, когда адвокат похлопал Коренева по плечу: – Видите, замечательно вышло! – сказал с довольным лицом, будто они выиграли дело, а не продули с разгромным счетом. – Такое событие не грех и отметить! Но я не пью, мама не одобряет. Коренев пребывал в прострации и не отреагировал на поздравления. Месяц назад он был счастливейшим человеком без забот и хлопот, ведущим беззаботный образ жизни холостяка, не обремененного бытовыми трудностями, а теперь беззаботная жизнь скатилась под откос. Будто кто-то задался целью испортить ему существование, причем затейливо, с выдумкой, исподтишка. Ведь не зря же у Вани выпросили именно его и никого другого. Стоило догадаться. Дернул черт отправиться в дальний путь в неведомые края. – Очистить помещение! Не задерживаемся! – потребовала судья. – Обеденный перерыв! Коренев на ватных ногах с портфелем в руках направился к выходу. Он не имел понятия, что делать дальше – где отбывать наказание, какие исправительные работы выполнять. У двери поджидал человек с маленькой головой и широкой улыбкой. – Подсыпкин, председатель и основатель альтернативного профсоюза, – повторно представился он. – Борюсь за интересы простого трудового народа любыми доступными способами. Если у вас найдется свободная минутка, хотелось бы с вами пообщаться на насущные темы. Надеюсь, не возражаете? Коренев рассеянно кивнул. Подсыпкин говорил с переменной скоростью, растягивал слова, проглатывал отдельные звуки и слегка запинался. Даже когда он сообщал очевидные и правильные вещи, ему верилось с трудом. Коренев вспомнил слова потомственного революционера, сказанные в первую их встречу: «Никому нельзя доверять. Особенно себе». Доверять председателю альтернативного профсоюза не хотелось. – Приношу искренние соболезнования в связи с вопиющим безобразием, участником которого вам пришлось стать, – говорил Подсыпкин. – Конечно, тотальный произвол и волюнтаризм, помноженный на полное беззаконие, но это не повод сдаваться без борьбы. К примеру, вы заметили Семена? Регулярно бывает пойман на хищениях, но каждый раз выходит сухим из воды. А знаете почему? Потому что его мать – главный судья, – Подсыпкин выпучил глаза, будто сообщил огромную тайну, узнав которую, следовало упасть от изумления. «Тоже мне, секрет Полишинеля». Коренев еще на суде сообразил, кто кому кем приходится, а всем остальным об этом и подавно было известно. Подсыпкин говорил очевидности и возмущался всеобщей несправедливостью: – Сплошной произвол. Законы пишутся под НИХ и направлены на защиту ИХ интересов. Но мы не должны сдаваться, нужно поднимать вопросы и ставить ребром, иначе ничего делаться не будет. Вы знаете, как ОНИ зажрались в своих хоромах?! – Кто ОНИ? – уточнил Коренев. – И как у вас получается называть их с большой буквы? В целом, люди на фабрике умели говорить еще и курсивом. Это было странно вдвойне, но Подсыпкин проигнорировал вопрос. – ОНИ – это руководство фабрики, конечно! Заметили, как в каждой газете вылизывают Директора? Не руководитель предприятия, а сам Иисус – детей любит, природу обожает и по ночам не спит, о фабрике думает, о нас с вами переживает. Только профанация это, плевать ему на всех, кроме себя и дружков. Подсыпкин оседлал любимого конька и был готов жаловаться несколько часов кряду. Коренев его не слушал и смотрел под ноги в раздумьях, что же ему делать: никто не рассказал, как отрабатывать наказание. – Пойдемте, по пути поговорим, – сказал Подсыпкин. – Куда? – К начальнику изоляторного цеха, конечно, чтобы он определил вас на исправительные работы. Вас же на краже словили в изоляторном цехе, вот и наказание вам там же отбывать полагается. Коренев вздохнул, и они пошли вместе. Подсыпкин продолжал рассказывать ненужные подробности о жадности власть имущих и их безнаказанности. – Кстати, – сказал он. – Благодаря нам, у вас хотя бы был адвокат, а так вам никакого не полагалось. Коренев не испытывал особой признательности за подобную помощь и не преминул выразить недовольство работой защиты: – Я что-то не заметил полезности вашего адвоката. За время судебного заседания он не сказал ни слова в мою защиту. У меня скорее сложилось ощущение, что он меня осуждал. – Вы не владеете ситуацией, – возразил Подсыпкин. – Да, как человек он вас презирал, а как адвокат – неплохо защищал. Суд – это показательная часть мероприятия, предназначенная для формального соблюдения процессуальных норм, а в действительности принципиальные вопросы решаются до суда в неофициальной обстановке. Скажем, по делу о хищении ваша вина была очевидна с самого начала, и ни о каком оправдании речи идти не могло, вопрос состоял в суровости наказания. Прокурор требовал оставить вас в изоляторном цехе пожизненно, а адвокат уговорил смягчить срок до трех месяцев. – Ого! – удивился Коренев и проникся уважением к жизнерадостному юноше с голубыми глазами. – Давать пожизненное за кусачки – идиотизм! – Во-во! – подхватил Подсыпкин. – И я о том же говорю. – А разве это подобие суда имеет компетенцию судить и выносить приговоры? Это же противоречит Конституции… – Не произносите крамольных речей, – прошептал Подсыпкин и огляделся по сторонам. – Конституция – слово ругательное, его не принято озвучивать в общественных местах. Вы находитесь на фабрике и подчиняетесь ее законам, у вас другого выхода нет. А если вы скажете что-то нехорошее о Директоре, вам никакой адвокат не поможет – пожизненный эцих с гвоздями без права на досрочное. – Удивительно. Вы о руководстве говорите мало хорошего, а продолжаете оставаться на свободе. Не кажется ли вам подозрительным? – Меня Директор боится, – у Подсыпкина задрался подбородок. – За мной есть люди, готовые подняться против руководства в случае моего заключения. Меня предпочитают не замечать и притворяться, что я не существую. В качестве побочного эффекта могу позволить себе некоторую вольность в высказываниях. Но небольшую и в личной беседе, как сейчас с вами. Зато, когда за пределы фабрики просачивается информация о местных порядках и всеобщем угнетении, меня показывают проверяющим. Дескать, смотрите, у нас полная свобода, а недовольных мы не только пальцем не трогаем, а еще и позволили им организовать альтернативный профсоюз. Кстати, я его и возглавляю. – Складывается впечатление, что вы играете за команду Директора, – заметил Коренев. – Мне безразлично, как там у вас складывается. Но хотя бы так я имею возможность сдерживать вседозволенность руководства. Коренев ущипнул себя за руку. Казалось, что попал в сон – длинный, тягучий, алогичный. – Зачем вы себя щиплете? – с подозрением спросил Подсыпкин. – У вас страсть к самоистязанию? – Давненько я не видел такого количества идиотов, подобная их концентрация возможна исключительно в кошмаре, – пояснил Коренев, убедившись, что ничего не поменялось и он не проснулся от боли в руке. – Решил проверить, не сплю ли я. – Ну и как? Каковы результаты проверки? – с интересом спросил Подсыпкин. – К сожалению, я по-прежнему здесь, рядом с вами. – Кстати, нельзя идиотов называть идиотами, это унижение достоинства, экстремизм и дискриминация по умственным способностям, даже если у них справка имеется, – сказал Подсыпкин. – То есть, я не могу высказать правду, даже при наличии доказательств? – Совершенно верно, на ваши аргументы всем плевать. Лучшая стратегия для выживания – молчать и не привлекать внимание. Точнее, руководство добивается укоренения этой мысли в каждой голове. Мы, по их мнению, должны сидеть и безучастно смотреть на творящиеся безобразия. И хуже всего, это действует, люди боятся высказываться. – Как предусмотрительно со стороны руководства. – Да, там не дураки сидят, – согласился Подсыпкин. – Точнее, дураки, но не все. Взять, к примеру, директора, общался я давеча с ним во сне, умнейший человек, даром, что зажрался. Не люблю зажравшихся. При этих словах он облизнулся, и глазки на маленьком лице загорелись неподдельным интересом. – Разговаривали во сне? – Коренев усомнился в адекватности Подсыпкина. – Да-да! Сами потом поймете. Кстати, смотрю на вас и думаю, что в наших рядах не хватает таких людей, как вы. – Можно уточнить, каких именно? – осторожно спросил Коренев. – Со стороны, с незамыленным взглядом, плохо поддающиеся официальной пропаганде руководства, готовые пострадать за идею. У нас чрезвычайная нехватка подобных кадров. – Не собираюсь я ни за что страдать. У меня и идей-то никаких нету. – Тогда страдайте за нашу идею, – расщедрился Подсыпкин. – Вам-то все равно, вы уже страдаете, но пока бессмысленно и неэффективно, а так будете мучиться с пользой для общего дела. Ну как, по рукам? – Я подумаю над вашим предложением, – холодно ответил Коренев. Почему-то всем хотелось, чтобы он страдал за чужую вину или чужие идеи. Они подошли к небольшой стеле, выкрашенной серебристой краской. – Изоляторный цех, – прочитал Коренев и огляделся. Вокруг располагались те же самые однотипные здания, ничем не выделяющие изоляторный цех среди прочих структурных подразделений фабрики. – И что тут делают? – Изолируют, конечно. Они вошли в двухэтажное здание, стоявшее за стелой, и поднялись по пустым коридорам на второй этаж. В коридоре стояла тишина, будто никто не пришел на работу. Подсыпкин довел Коренева до двери с надписью «Начальник цеха» и вручил бумажку со следующей инструкцией: – Это решение суда. Предъявите его начальнику, вас определят на работу. Я же вынужден распрощаться, было приятно пообщаться с умным человеком. Начальство, как вы понимаете, меня недолюбливает, некоторые даже считают шпионом с конкурентного производства. Это обидно, потому что никто не болеет за фабрику больше меня. Честное слово! Эти руки, – он эмоционально продемонстрировал нежные, лишенные мозолей ладони, – не украли ни копейки! Клянусь самым святым – моей честностью. Подсыпкин склонил голову – к сожалению, она была маленькая, и его жест остался незамеченным – и немедленно ретировался. Коренев помял бумагу в нерешительности, постучал и вошел. Кабинет начальника изоляторного цеха оказался небольшим. С порога бросался в глаза огромный аквариум с тремя упитанными рыбками оливкового цвета с фиолетовым отливом – Коренев выбирался с Виталиком на рыбалку, но в рыбах не разбирался. Специально для далеких от морской темы гостей на стенке аквариума наклеили поясняющую табличку: «Пираньи». Видимо, это был какой-то подвид для разведения в аквариумах. Каждый, читавший в детстве приключенческую литературу, знал о кровожадности рыб, в долю секунды обгладывавших до скелета несчастных людей и животных, которым не повезло оказаться за бортом в Южной Америке. Кореневу тоже было интересно, правда ли это или миф, порожденный желанием впечатлить читателя. Интуиция и богатый опыт ведения колонки «А знаете ли вы?» подсказывали, что истину следует искать где-то посередине. – Что вам надо?