– Вы использовали множественное число первого лица. Это послужило основой для моей гипотезы. – Ты чего сказать-то хочешь? Его холодные глаза отражались в зеркале. Машина двигалась, но очень медленно. Мы выбрались из-под покрова деревьев и приблизились к водоему – не то пруду, не то озеру. Как много времени заняла эта поездка? По моим прикидкам, от тридцати до тридцати пяти минут. По обе стороны машины не было видно ни одного строения – дома или коттеджа. Здесь не было ничего, кроме заросшего берега. Он заглушил мотор. Я читал, как трудно стартапу заразить инвесторов новой идеей, и поэтому нужно как можно быстрее произвести на них благоприятное впечатление. Но я сомневался, что многим начинающим бизнесменам приходилось излагать свои идеи посреди ночи на берегу озера, в котором их утопят, если идея не найдет поддержки. Теперь я понимал, что происходит. Часы тикали. – В этом контексте я хочу сказать: десять тысяч евро, – сказал я. – Наличными или банковским переводом. На ваш личный счет. В обмен на организацию встречи с теми, на кого вы работаете. С теми, кто распоряжается суммами, сопоставимыми с размером долга моего брата. Повторяю: только за организацию этой встречи я заплачу вам десять тысяч евро. А. К. плотнее сжал мое запястье. Я чувствовал его хватку, но мои собственные пальцы утратили всякую чувствительность. В наушниках по-прежнему ухали басы. Должно быть, это одна из самых длинных из когда-либо созданных композиций. – Во-первых, у тебя нет денег, – сказал Игуана голосом, в котором не было убежденности. – И ты предлагаешь отвалить десять косых, чтобы я сделал один звонок? – Это очень простая математика, – объяснил я. – У меня есть десять тысяч, но нет, скажем, трехсот тысяч. Чтобы получить более крупную сумму, я готов вначале заплатить более мелкую. А когда я получу предполагаемые триста тысяч, вы получите еще больше. – Насколько больше? – Это зависит от исхода встречи. – В каком смысле? – Десять тысяч требуют определенного терпения. Дальнейшее я скажу вам во время встречи. – Откуда ты знаешь, что тебе это удастся? – Я актуарий. И я не даю необоснованных обещаний. На краткий миг все замерло. Затем Игуана поднял руку и указал ею вперед. Недвижимая вода сверкала в лунном свете, как лед. – Это видишь? Я кивнул. – Для такого тощего, как ты, на дне места хватит. – Понимаю, – сказал я, решив воздержаться от комментария по поводу соотношения объемов водоема и тела, погруженного в водоем. Игуана посмотрел в зеркало, открыл дверцу и выскользнул из машины. Он отошел, но недалеко, и я видел, что он поднес к уху телефон. Затем он исчез за деревьями. Я сидел в достаточно новой, высококлассной китайско-шведской машине. Пока человек размером с гору держал меня за руку. В других обстоятельствах это было бы одним из наиболее безопасных способов путешествовать – с точки зрения статистики. Но сегодня ночью этот вариант перешел в разряд одного из наиболее опасных. Когда переворачиваешь уравнение, все меняется. В то же самое время я думал о своем неожиданном спокойствии. Частично это объяснялось тем, что я был невероятно измотан и, видимо, пребывал в состоянии шока. Я чувствовал, что у меня ломит мышцы, как при высокой температуре, а в голове мечутся мысли. Наверняка мой разум достиг критического предела напряжения и даже пересек невидимую границу. Как будто я добрался до вершины высокой горы. С одной стороны, меня нещадно хлещет ветер, но с другой – я еще дышу. Игуана возник как из-под земли. Он больше не говорил по телефону, его руки свисали вдоль тела. По выражению его лица ничего понять было нельзя. Он сел в машину, захлопнул дверцу и поудобнее устроился на сиденье. На все это ушло с минуту. Он молчал. Я сознавал: первые слова, которые он произнесет, будут означать, направлюсь ли я к ближайшему банкомату или приготовлюсь к очень долгой ходьбе с очень короткого пирса. В зеркале заднего вида появились глаза Игуаны. Своих пальцев я не чувствовал уже какое-то время, но сейчас перестал ощущать также руки и ноги. Я превратился в одно висящее в воздухе одинокое громовое сердцебиение. – Я возьму десять тысяч наличными, – сказал он. 4 Я сразу понял, что телефон звонит уже какое-то время. Шопенгауэр лежал около кровати в полной отключке. Я не имел ни малейшего представления о том, который час. Разумеется, для меня это нехарактерно. Так же, как нехарактерно договариваться о встрече с гангстерами и рано утром снимать со счета все свои сбережения. Но именно это и произошло. Шопенгауэр поднял голову, прищурился и посмотрел на меня. Телефон продолжал звонить. Кот смотрел не на телефон, а на меня, как будто это я был виноват в том, что его разбудили. Впрочем, так оно и есть. Я сел в кровати и начал шарить по ночному столику в поисках телефона. Тщетно. Я вышел в прихожую. Телефон лежал на тумбочке рядом с вешалкой. Номер незнакомый. Я ответил: «Алло!» Лаура Хеланто спросила, я ли это. В ее голосе звучала уже привычная мне живость, и настроение у меня сразу поднялось. Трудно сказать, как и почему, но у меня неизменно улучшалось настроение, стоило мне услышать ее голос. «Это я», – сказал я. Затем я взглянул на свое отражение в зеркале и подумал: а может быть, это и не я. Я заснул в рубашке. Раньше такого никогда не случалось. Я отвернулся от зеркала и попытался сосредоточиться на словах Лауры Хеланто. – Прошу прощения, – перебил я ее. – Я только проснулся. Все в порядке? – Да, – сказала она. – Я сейчас в Питяянмаки, вот и подумала, может, подбросить вас до Парка. Мне по пути. – Подбросить? Из Питяянмаки? Но как?.. – Я в промзоне, – сказала она, как будто не слыша моих вопросов, что вполне вероятно: она явно звонила из машины. До меня доносились негромкие звуки урчащего мотора, а ее голос иногда раздавался как будто из-под воды. – Приехала за новым флагштоком. Вы живете в Каннельмяки? Верно? Я тут рядом и как раз еду в Парк. – Как вы узнали, что?.. – Что вы дома? Сейчас полдевятого. Когда я уезжала с работы, вас там не было… Я еще раз обернулся и посмотрел на часы над входной дверью. Еще никогда я жизни я не просыпался так поздно. В прихожую зашел Шопенгауэр. Он потягивался и зевал, а потом вдруг принялся озираться, словно попал сюда впервые. Любопытно, что я чувствовал присутствие Лауры Хеланто на том конце провода, хотя она молчала. – Я еще не… В один миг у меня возникло ощущение, что жизнь и окружающий мир застали нас с Шопенгауэром врасплох, как будто мы проснулись в странном незнакомом месте, не помня ни кто мы такие, ни откуда взялись. – Я могу подождать, – сказала она. – Вообще-то мне хотелось кое о чем с вами поговорить. Я вас подвезу, а вы можете угостить меня кофе. Я зайду за булочками с корицей. Через пятнадцать минут, хорошо? Я смотрел на Шопенгауэра, он смотрел на меня. – Думаю, мне это по силам, – услышал я свой голос. Ровно через пятнадцать минут раздался звонок в дверь. Сложный аромат, в котором смешивались запах духов Лауры Хеланто и булочек с корицей… Лаура, со своей буйной шевелюрой и в очках в темной оправе, сидела напротив меня. Булочки с корицей, размером с тарелку каждая, занимали середину стола. Булькала кофеварка. Я старался вести себя как можно естественнее. По какой-то причине я чувствовал потребность объяснить, почему так задержался. Я мог бы сказать, что на самом деле побывал на берегу пустынного пруда, а потом спасал свою шкуру в обмен на десять тысяч евро, причем половину этой суммы снял в банкомате на стене большого, прежде никогда мной не виденного гипермаркета, не говоря уже о том, что накануне ночью я тоже толком не спал, потому что в рамках самозащиты убил человека огромным ухом кролика, которого она назвала «непредсказуемым», а запихивание трупа в морозильник кафе обернулось двухчасовой операцией, потребовавшей от меня напряжения всех физических сил. Вместо этого я хранил молчание. Проверил, ровно ли у меня завязан галстук, и тут заметил, что у меня дрожит рука. – Простите, – повторила Лаура. В первый раз она извинилась, едва зайдя в прихожую, опустив на пол большой сверток и вручив мне пакет с булочками. – Я давно об этом думала… Но теперь моя работа закончена, и все, что мне нужно… Я навязалась к вам в гости… – Я впускаю к себе только тех, кого хочу впустить, – сказал я, и это была чистая правда. Лаура Хеланто посмотрела на меня своими сине-зелеными глазами и почти улыбнулась. – Приятно это сознавать. – Да, – кивнул я, потому что ничего умнее не придумал. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Я не забыл некоторых деталей: сказанных ею слов, ее вчерашнего удивления при виде меня в кабинете. Эти вещи меня беспокоили, но я пока не понимал, чем конкретно. – Новый флагшток будет смотреться отлично, – сказала она. Мне показалось, она хотела сказать что-то другое, но в последний момент не решилась. Она взяла булочку и положила ее себе на тарелку. – Он гораздо прочнее предыдущего. Мне гарантировали, что он устоит, даже если кто-нибудь на него наедет. Я воздержался от замечания, что вероятность подобного, скорее всего, равна нулю. Я ел булочку и пил кофе. Лаура Хеланто тоже ела булочку. Мне показалось, что она с большим интересом рассматривает мою гостиную. Мы сидели практически на границе между кухней и гостиной. Это было самым практичным решением. Кухня у меня слишком узкая, чтобы туда поместился старый обеденный стол, унаследованный от родителей. А гостиная слишком далеко от ключевых систем жизнеобеспечения, таких как холодильник, плита, микроволновка и кофеварка. – Вижу, вы поклонник минимализма, – сказала она. Я тоже бросил взгляд в сторону гостиной. В ярком утреннем свете все предметы располагались как будто дальше один от другого, чем обычно. В комнате стояли длинный диван голубого цвета, такого же цвета кресло, рядом – металлический торшер. Между диваном и креслом примостился низкий кофейный столик. Вдоль одной из длинных стен тянулись книжные полки; стену украшала большая картина – репродукция записей Гаусса, испещренных формулами. Пол устилал светло-серый ковер; с потолка свисала лампа в абажуре из рисовой бумаги. Должен признать, все это не отличалось новизной, и, очевидно, Лаура Хеланто имела в виду именно это, говоря о минимализме. Наверное, придется кое-что ей объяснить. – Однажды я вычислил, как часто я использую каждый предмет мебели, – начал я, проглотив кусок булочки. – На основе этих вычислений я составил вероятностную таблицу соотношения стоимости и пользы потенциальных новых приобретений. Результат был очевиден. Вероятность того, что я буду сидеть в еще одном кресле или положу книгу на еще один кофейный столик, оказалась бесконечно мала, а время, которое я мог бы провести в этом кресле, настолько ничтожным, что никаких разумных экономических аргументов в пользу этой покупки попросту не существует. Я помолчал и добавил: – Не то чтобы я планировал покупать новую мебель… Как видите, у меня уже есть мебель. Пока я говорил, Лаура Хеланто смотрела на меня. Уголки губ у нее дернулись. Это улыбка? Поначалу визит Лауры меня удивил, но сейчас я воспринимал его как нечто скорее приятное, пусть и неожиданное. Но тут я кое-что вспомнил. – Вы сказали, что хотите о чем-то со мной поговорить. Похоже, Лаура Хеланто тоже об этом вспомнила. К ее обычной жизнерадостности примешалось нечто вроде сомнения. – Да… Просто я не уверена, что все это разумно, – заговорила она, выделив последнее слово так, чтобы я хорошенько его расслышал. – Это скорее… Эмоциональное предложение. Во всяком случае я на это надеюсь. Может, лучше я вам покажу?.. Я не возражал. Лаура встала и принесла из прихожей папку формата А3. По пути она на миг задержалась возле моей картины и взглянула на вычисления Гаусса. Я надеялся, что она спросит меня о них. Она этого не сделала. Сдвинула в сторону тарелки на столе и попросила меня встать. Мы оба стояли у стола. Лаура открыла папку и показала мне фотографию Парка приключений формата А3. Только это была не совсем фотография. К изображению были добавлены буйные узоры и фантастические цвета. – Это муралы, – объяснила она и перевернула страницу. – Я хочу расписать стены Парка приключений. Это просто эскизы будущих рисунков. Я пыталась совместить традиции граффити со стилистикой некоторых художников, которыми восхищаюсь. Это сильно отличается от моих обычных работ, но мне хотелось, чтобы эти фрески соответствовали духу Парка приключений, его ритму, детскому отношению к игре, наконец, названию «Заходи, здесь весело». Они подойдут и для других помещений. Наверное, это что-то вроде инсталляции, хотя обычно под инсталляцией понимают нечто иное. По ее голосу я понял, что она вернулась в свое привычное состояние энтузиазма. Я посмотрел на изображение. То, что я видел, представлялось мне совершенно бессмысленным, но я не мог отвести от картины глаз. – Здесь, – сказала она, ткнув пальцем в верхний левый угол третьей картины, – прослеживается влияние Ли Краснер, хотя отсылка к ней не вполне очевидна. А вот на следующей картинке нельзя не заметить влияния Доротеи Таннинг. Я дала каждой стене свое название. Эта зовется «Краснер идет в Парк приключений», а эта – «Таннинг садится в поезд», потому что эта стена расположена прямо за Вараном. По существу каждая стена так или иначе иллюстрирует то, что находится рядом. Всего их шесть. Краснер, Таннинг, де Лемпицка, Франкенталер, О’Киф и Янссон. Фрески в длину будут составлять от четырех до двенадцати метров, каждая – четыре метра в высоту. Мне придется нанять помощника для подготовки к реализации проекта, но я уверена, что работа не займет больше месяца, включая непосредственно роспись. В случае необходимости я готова работать по ночам. С вашего разрешения. Стоимость более чем разумная, потому что я буду использовать обычную краску для стен. За исключением небольших фрагментов, для которых я приготовлю особые смеси. Предполагаю, что мы уложимся в стандартный бюджет ремонта. Обожаю стены в том большом зале. С самого начала смотрела на них, еще даже не зная, что хочу с ними сделать. Теперь я знаю. Вот о чем я хотела с вами поговорить. Напрямую.