Она закрыла зонт, встряхнула головой, слегка ослабила узел шарфа и посмотрела мимо меня, внутрь ресторана. – Выглядит неплохо, – сказала она. Я повернулся и посмотрел в том же направлении. По залу шла официантка в сияющей белой блузке и облегающей черной юбке. Посетители больше напоминали персонажей американского сериала, чем клиентов Парка приключений, готовых занять у меня денег до зарплаты. – Не знаю, – сказал я, – ни разу здесь не был. – Почему тогда ты выбрал именно этот ресторан? – Я учел рейтинг, расстояние от твоей и моей автобусных остановок, погоду, день недели, время года, твою любовь к острой пище и свою цель – произвести на тебя наилучшее впечатление. Этот ресторан оказался оптимальным вариантом. – Оптимальным… – повторила Лаура и улыбнулась, как будто я сказал что-то смешное. Ее улыбка осветила темноту вечера, словно яркий фонарь. – Звучит романтично. – Я тоже так думаю. Нас провели к столику на двоих, зарезервированному на мое имя. Столик находился в дальнем конце зала, у окна, довольно низкого, потому что сам ресторан располагался чуть ниже уровня улицы. Спешащие мимо прохожие были видны нам только до пояса. Угадать, какое лицо принадлежит какой паре ног, невозможно. Если бы все мы были только парой ног, замаскироваться ничего не стоило бы. Вслух я эту мысль не озвучил. У меня до сих пор чуть кружилась голова; рот и язык как будто онемели. В то же самое время я чувствовал, что готов произносить все что взбредет в голову. Мне приходилось концентрироваться на том, чтобы, глядя Лауре в глаза, не утонуть в них. Чтобы я мог не только слушать, но и слышать ее. Ее волосы напоминали цветущий розовый куст. Ее лицо сияло. Она явно была довольна. На ней была белая блузка в черный горошек, застегнутая под горло. Подошедший официант поинтересовался, не желаем ли мы что-нибудь выпить, пока изучаем меню. Лаура заказала джин с тоником. Я тоже. Я не люблю ни джин, ни тоник, но сейчас это не имело никакого значения. Более того, любой напиток, способный увлажнить мой пересохший рот, представлялся мне шажком из пустыни к оазису. Потому что мной владело именно это ощущение – как будто я брел сквозь пески. Меню оказалось милосердно коротким и, к моей радости, пронумерованным. Оно состояло из четырех разных наборов: на пять, восемь, одиннадцать и шестнадцать блюд. Мы остановили свой выбор на меню из восьми блюд. Мы, конечно, собирались устроить пирушку, но не намеревались провести здесь всю ночь. Официант удалился, а я поднял свой бокал. – Поздравляю! – сказал я. Я долго размышлял, что именно сказать, но лучше ничего не придумал. – Спасибо. Мы чокнулись. Не успел я сделать первый глоток, как Лаура меня остановила: – Если бы не ты… Не знаю… Выпьем за математику? – Она улыбнулась. Мы выпили. Нашим первым блюдом оказалась розовая скорлупка размером с половину шишки, наполненная соленой пенистой субстанцией с рыбным вкусом. Похоже, Лауре оно понравилось. Меня это обрадовало. Чего нельзя сказать о результатах моих вычислений по поводу соотношения стоимости исходных материалов и изготовления, с одной стороны, и цены, с другой. Я решил отложить подобные мысли. Но только на секунду. – Я тоже взяла кредит, – ни с того ни с сего сказала Лаура. Кажется, мой удивленный вид вполне соответствовал удивлению, которое я испытал. – Как и все остальные, – продолжила она. – Остальные сотрудники. Но я взяла кредит не потому, что все брали. Я начинал понимать, о чем она. Парк приключений. Банк, который я основал. – Все? – я честно изумился. – Да, – кивнула она. – Всем внезапно понадобились дополнительные деньги? – Ты сам сказал, что занимать деньги в нашем банке разумно. – Это действительно разумно… – заикаясь, пробормотал я. Это разумно, если ты не можешь получить ту же сумму на более выгодных условиях где-нибудь еще. В свою очередь, это означает, что они не понимают… – Именно, – перебила меня Лаура. – Мне правда нужны эти деньги. Школьная поездка Туули во Францию. Я хочу, чтобы у нее было то, чего никогда не было у меня. К тому же мне все это обходится дороже, потому что надо учитывать ее проблемы со здоровьем. Она давно рассказывала мне об этой поездке и упрашивала ее отпустить. Я знаю, как она о ней мечтала. Все ее друзья едут, и мне было бы неприятно думать, что она не сможет поехать вместе со всеми. Но теперь она точно поедет. Я так за нее рада! Это гораздо важнее моей стены. Официант принес нам следующее блюдо. На большой белой тарелке – две длинные темные полоски в полсантиметра высотой. Наверху – букетики микроскопических лесных цветов. Вокруг всего этого – кольцо густой ярко-красной жидкости толщиной с нитку. – Где-нибудь еще мне кредит не дали бы, – сказала Лаура. – У меня были… Ну, я трачу зарплату на оплату жилья и на еду… Короче говоря, к концу месяца приходится… балансировать. И у меня нет ни цента сбережений. Я никогда не умела особенно ловко обращаться с деньгами. Эта наука дорого мне стоила. – Последние ее слова прорвались наружу, словно вода из трещины в плотине. Лаура явно смутилась. Она сказала слишком много. На ее месте я чувствовал бы себя так же неуютно. Наверняка пытался бы мысленно прокрутить свой монолог назад и перепроверить, не ляпнул ли лишнего. Она снова улыбнулась. Ее улыбка изменилась: в ней появился новый оттенок. – Не знаю, зачем я все это тебе рассказываю… Может быть, все дело в замечательной компании, приятной обстановке и превосходной еде? Она все еще выглядела смущенной. Во всяком случае так мне казалось, пока до меня не дошло, что причина ее смущения совсем в другом. Это понимание озарило мой разум словно вспышкой света. Я попытался сформулировать это для себя в словесной форме: возможно, она думает о моем обществе примерно так же, как я думаю о ее. Мое присутствие влияет на нее, на ее мысли и действия – и это влияние в каком-то смысле непредсказуемо. Неужели я действительно ей нравлюсь? Это соображение повлияло уже на меня – в еще более непредсказуемом направлении. Я старался не думать о любовных песнях, которые считал тошнотворно приторными, но смысл которых вдруг показался мне предельно конкретным и точным. Лаура похвалила блюдо. На мой вкус, это был обыкновенный финский гриб, и я старатель гнал от себя мысли о его цене за килограмм. Сейчас это было мне безразлично. Замечательная компания. Мы ели разные гастрономические конструкции, каждая из которых состояла примерно из одной ложки еды. Внешний вид блюд был выдержан в строгих геометрических формах, а их вес приблизительно равнялся весу тарелки. Самое легкое блюдо – едва заметный копченый заяц между островками щавеля – весило, по моим прикидкам, не больше одного усика этого лесного зверька. Но Лауре это все нравилось, а мне нравилось, что ей это нравится. Винные бокалы множились у нас на столе, поскольку каждое блюдо сопровождалось особым вином определенного года. Но довольно трудно пить вино за едой, если еда исчезает, едва ты к ней прикоснешься. В результате перед нами выстроилась целая шеренга бокалов. Вина не отличались одно от другого – во всяком случае, не настолько, как на то претендовал официант, излагавший нам историю происхождения каждого. Нас засыпали потоком прилагательных: терпкий, дубовый, сложный, дымчатый, землистый, плотный, пылкий – и десятками других, сдобренных щедрой дозой бессовестного вранья про маленькую органическую винодельню на северо-востоке Италии. Тем не менее, я понимал, что цель этого слишком дорогого вечера состояла не в том, чтобы находить изъяны в логике официанта и ловить его на лжи, а в том, чтобы просто сидеть друг напротив друга, забыв о времени. – Я чувствую, как ко мне возвращается уверенность, – сказала Лаура после того, как мы проглотили по одинокой ложке мусса из раков, тем самым опустошив свои тарелки. – Я даже не представляла себе, насколько я была зажата. Не знала, что меня спасет живопись. Та же живопись, из-за которой я и потеряла веру в себя. Мне самой странно, но твоя математика и правда помогла мне взглянуть на дело под другим углом. Она открыла мне новую оптику. В голосе Лауры звучало воодушевление. Она глотнула вина, глядя поверх кромки бокала прямо мне в глаза. Мягкий рассеянный свет не мог скрыть от меня ее лицо, в котором уже знакомая мне твердость сочеталась с ее всегдашними жизнерадостностью и оптимизмом. Все это выглядело так, как будто с ней и в самом деле произошла разительная перемена. Математика способна творить чудеса – это я знаю. Но по какой-то причине мне не верилось, что все сводилось только к цифрам. Не знаю почему. Возможно, мой жизненный опыт и десятки тысяч проведенных вычислений говорили мне, что подобное математическое пробуждение – привилегия единиц. Я улыбался, потому что Лаура давала мне для этого повод. Она тоже улыбалась. – Похоже, все встает на свои места, – сказала она, чуть наклоняясь вперед. – Самые разные вещи. Когда подали десерт номер два – три клубничины с каплей сиропа и крохотной пирамидкой ванильного мусса – мы обсуждали следующую стену под роспись. Лаура сказала, что на сей раз источником вдохновения ей послужит Туве Янссон. – Но стена будет выполнена не в ее стиле. Она будет в моем стиле. Но под влиянием Туве и ее тем. Я помещу ее в центре, а вокруг расположу все то, о чем ее работы заставляют меня думать снова и снова. Свобода, красота, море… Любовь. Последнее слово повисло в воздухе между нами, между рядами винных бокалов, там, где встретились наши глаза. Не ослабить ли мне узел галстука, задумался я. Вероятность того, что температура в ресторане с течением вечера повысилась, была ничтожно мала, но мне вдруг стало жарко. – Это будет потрясающе, – сказал я. – Все, что ты делаешь, трогает мне душу. Я заметил это еще в «Атенеуме». Мне понравились кувшинки во французском пруду. Мне нравились финские мастера. Я не представлял себе, что есть столько способов изобразить смерть, горе и страдание с помощью таких печальных цветов. Но я их не любил. Но ты… Когда я увидел твои работы, то есть твои картины… Я полюбил… Я люблю… Тебя. Вряд ли я выпил слишком много, но у меня кружилась голова. Я обливался потом и говорил то, чего не собирался говорить. Я уже поверил, что серьезные финансовые затраты на этот вечер и симптомы легкого отравления этанолом несравнимо меньше, чем радость, которую я испытал. Я чувствовал себя потерянным, хотя сидел на месте. Возможно, Лаура это заметила. Она поставила локти на стол, и ее новое лицо – расшифровать которое мне было намного труднее, чем предыдущее, – приблизилось к моему. Когда она, в свою очередь, удивила меня вопросом, в ее голосе тоже звучало что-то новое и трудно определимое. – Что ты планировал делать после ужина? 19 До этого я никогда никого не целовал в электричке. Поэтому мне показалось, что дорога заняла гораздо меньше времени, чем обычно. Разумеется, это поверхностное наблюдение, которое я сделал постфактум. Когда мы брели сквозь ночь в Каннельмяки. Странным образом мои губы горели. В то же время мое тело, легкое, как перышко, было напряжено, как тетива лука. Лаура шла рядом со мной – точнее, она шла со мной. Своим плечом она касалась меня. Мы направлялись к моему дому. Несмотря на самые невероятные ощущения, владевшие моим разумом и телом, я не забывал поглядывать по сторонам. Я высматривал внедорожник. Внимательно обегал глазами парковки, обочины дороги и повороты и тратил секунду или две, изучая фигуру каждого попадавшегося нам навстречу человека. А. К. выделялся бы своими габаритами, Игуана – силуэтом без плеч. Но я не видел ни внедорожника, ни эту парочку, ни кого-либо еще, способного угрожать моей жизни. Я решил, что это хороший знак – особенно в условиях нашего свидания. Я открыл дверь подъезда. Мы молча поднялись по лестнице. Подошли к дверям моей квартиры. Я пропустил Лауру вперед и зашел следом за ней. Помог ей снять пальто, показал, где ванная, зашел на кухню и предложил Шопенгауэру скромный ужин. До меня донесся шум спускаемой воды в унитазе, затем журчание воды в кране – Лаура мыла руки. Что делать дальше, я не знал, но у меня сложилось впечатление, что мое тело знает это лучше меня. В гостиной мы поцеловались, купаясь в лунном свете, прямо под уравнениями Гаусса. Конечно, я их видел, но не чувствовал такого почтительного восхищения, как раньше. Они превратились просто в символы, а секундой позже я вообще про них забыл. В спальне мы разделись. Как минимум, для меня этот процесс выглядел совершенно неорганизованным, как будто я не помнил, в каком порядке следует снимать с себя предметы одежды. Самым последним я снял галстук. Все осложнялось тем, что я снова чувствовал себя натянутой тетивой лука, готовой выстрелить. Раздеваться и ложиться в постель оказалось особенно трудно потому, что наши губы были так плотно прижаты друг к другу, как будто их склеили и не существовало силы, способной их разделить. Наши поцелуи напоминали влажный борцовский поединок двух языков. Это совсем не так отвратительно, как звучит. На самом деле ощущения были очень приятные, но и они меркли по сравнению с ощущением прикосновения обнаженной кожи Лауры к моей. Оно пьянило и в то же время освобождало от всех оков. Мои руки сами знали, где им следует быть, что находить и как действовать в данных обстоятельствах. Когда наши рты на секунду разъединялись, мы издавали звуки, которые я предпочел бы не воспроизводить при свете дня. Потом Лаура сдвинулась в сторону и нежно толкнула меня на спину. Ее дикая шевелюра щекотала мне грудь и живот. По позвоночнику пробежала дрожь. После этого рот Лауры нашел кое-что новое, и в этот миг я вообще забыл, что в мире существуют уравнения Гаусса. Все, что я видел, это потолок, озаренный узкой полоской света, пробивающегося из гостиной, но даже его я по сути не видел. Чем быстрее мы приближались к черной дыре, тем медленнее текло время, а материя все больше уплотнялась. Прежде чем я рухнул в пропасть за горизонтом событий, готовый принять судьбу, ожидающую меня внутри черной дыры, где меня сожмет в точку меньше булавочной головки и я сольюсь с окружающей тьмой, я понял, что должен вырваться из этого неуправляемого состояния и вернуться под действие гравитации. Я сказал Лауре, что единственно правильный путь – это полная взаимность. Не уверен, но не исключено, что она хихикнула. Или что-то сказала, но я не понял что, потому что часть меня все еще была соединена с ее языком. В любом случае мы поменялись ролями. В каком-то смысле мне захотелось, чтобы наш официант увидел это. Лаура на вкус была лучше, чем все блюда и вина, которые мы дегустировали в этот вечер. Судя по звукам, которые она издавала, и обрывкам произносимых ею фраз, я заключил, что она тоже чувствует некоторое удовлетворение от того, что мы не выбрали меню из шестнадцати блюд, потому что в этом случае мы до сих пор сидели бы в ресторане. Соотношение затрат и выгод приблизилось к уровню, который гарантировал нам счастье. Потом мы снова прижались друг к другу, и напряжение моей тетивы стало нестерпимым. Я обрел способность действовать с удовлетворительной интенсивностью. Я не обладал особенно богатым опытом в том, чем мы занимались, но, возможно, это и не требовалось. Громкие стоны Лауры и сила, с какой она притянула меня к себе и обхватила пальцами, вонзая в мое тело ногти, указывали на достаточно высокую вероятность того, что я достаточно успешно справлялся со своим заданием. Мы испробовали несколько способов познания друг друга. Изменения не были слишком радикальными и скорее напоминали коррекционные движения; примерно так вы добавляете количество знаков после запятой в зависимости от требуемой точности измерения. Лаура издала долгий и протяжный крик, в котором слились поражение и победа. Из моего горла вырвалось что-то вроде хриплого рыка, какого я прежде никогда от себя не слышал. По какой-то необъяснимой физиологической причине он длился гораздо дольше, чем позволял объем воздуха в моих легких. Лаура громко дышала рядом со мной. Между нами произошло что-то настолько настоящее, настолько важное, что ничто не могло с ним сравниться. Я не знал, откуда взялись все эти новые чувства, эти специфические мысли и наблюдения. Моя кожа начала остывать. Одеяло сбилось в кучу у основания кровати. Я чуть присел, нащупал угол одеяла и потянул его к нам. – Думаешь, пора начать храпеть? – спросила Лаура. Ее вопрос звучал абсолютно разумно. Час стоял поздний, а между позой спящего и качеством сна существует прямая корреляция. Но прямо сейчас этот вопрос представлялся вторым по важности. Я сказал, что не хочу подхватить простуду, особенно с учетом нашей деловой активности.