— Утром мы едем сажать деревья, — продолжает губернатор. — Что? — невольно вырывается у Сашки. У Всеволода Алексеевича тоже вопросительно изгибается бровь. Губернатор машет рукой. — Ну, условно. Прикопаете саженцы в уже готовых ямах, повесим таблички. Потом едем во Дворец культуры на генеральную репетицию участников. — А что мне с ними репетировать? — удивляется Туманов. — Как я вручаю им дипломы? — Нет, репетируют они сами по себе. А вы с Алексеем Анатольевичем проводите для них мастер-класс по вокалу. Алексей Анатольевич — это тот красивый мужик, белорусский Туманов. Сашка всё больше мрачнеет. То есть Всеволода Алексеевича завтра планируют таскать по всему городу с самого утра. В компании губернатора. Который будет пиариться, позировать перед камерой вместе с известными артистами, прикапывать саженцы и зарабатывать очки на будущих выборах. Ему-то что, молодой здоровый мужик. А Всеволод Алексеевич уработается ещё до начала концерта. В котором он, надо полагать, выходит под финал. — Потом вручение дипломов, выступление и салют, — бодро завершает он. — Ну, моя пресс-служба ещё завтра всё объяснит и покажет. Но план примерно такой. Всеволод Алексеевич тяжело вздыхает, но не спорит. Сашка молчит. Ну а что она должна сделать? Влезть в разговор с губернатором и сказать, что они на такое не согласны? Да Туманов её потом саму прикопает, вместе с саженцем. — Потрясающий план, — улыбается господин артист. — Насыщенный событиями. Как только у вас на всё времени хватает, Иван Николаевич? Как же краю повезло с таким энергичным молодым губернатором! Угу. И с финансированием всяких фестивалей. Сашка косится в сторону тумановского стакана с коктейлем из воды и водки. Хряпнуть, что ли, чтоб не так тошно было. В номер они возвращаются за полночь. Всеволод Алексеевич из банкетного зала выходил абсолютно ровно и плавно, улыбаясь и расшаркиваясь, даже сфотографировался с официанткой на выходе. Вполне нормально шёл по коридору, потому что за ними шла рок-певица, живущая в номере через стенку, а впереди шагал белорус, в подпитии и прекрасном настроении, насвистывая собственный шлягер. Но только закрылась дверь номера, Туманов разом снял туфли, пиджак и маску жизнерадостного артиста. — Чёрт бы их всех побрал. Нельзя же так любить деньги, — шипит он и сползает по стене прямо на банкетку для переобувания. — Сашенька, найди что-нибудь обезболивающее, ради бога. Сашка столбенеет. Нет, она видела, конечно, что он играет благополучие. Но не настолько же! Если даже она не поняла, как всё плохо, то Туманову надо давать Оскара за лучшую актёрскую роль. — Колено? — только спрашивает она. — Всё. И колено, и голова, и задница. — Что? — Отсидел, — усмехается Всеволод Алексеевич. — В самолёте, в машине, за столом. Организм явно хочет в горизонтальное положение. — А вам ещё саженцы прикапывать, — не удерживается Сашка, а сама уже спешит к нему с таблетками и бутылкой воды. — Пейте. И пошли в кровать. Вот оно вам надо было? — Терзаюсь тем же вопросом. Матрас под ним, тяжёлым, прогибается. Телевизор показывает ровно два канала, один из которых новостной. Сашка сидит на краю постели и размышляет, не придвинуть ли диван. — Ложись уже, я подвинусь, — ворчит Туманов. — И гаси говорилку, плохих новостей у меня и без телевизора достаточно. — Планшет вам включить? — Обойдусь. Давай уже спать. Сашка гасит свет, ложится рядом с сокровищем и понимает, что у них одно одеяло на двоих. Полуторка. — Интурист, — фыркает она. — Витрина нашего отечества для иностранных гостей. Позорище! — Где про «витрину отечества» подцепила? — сонно интересуется Туманов. — В вашем интервью, разумеется. Знакомый оборот, да? Спокойной ночи. Она закрывает глаза, привычно уткнувшись в Туманова и машинально отмечая, что несмотря на все неприятности, дышит он ровно, и можно надеяться на действительно спокойную ночь. Хотя нет, кто-то пыхтит и сопит. Но точно не Всеволод Алексеевич, звук с другой стороны и какой-то приглушённый. С улицы, что ли? Вроде она окно закрывала. Сашка встаёт, подходит к окну. Закрыто, под окнами никого. Город спит, даже машин не наблюдается. Всеволод Алексеевич недовольно возится в кровати, поправляет подушку. — Ты чего там бомжуешь? Иди сюда, мне одному темно и страшно. — Серьёзно? — Нет. Всё равно иди сюда. А потом вдруг разворачивается к стене и со всего маху врезает по ней кулаком. — Ольга, твою мать! Хватит уже там е…ться! Дай поспать культурной элите отечества! Снова плюхается на подушки и сообщает потолку: — Ничего не меняется, годами. И звукоизоляция во всех гостиницах дерьмо, и Ольга везде себе мальчика на ночь находит. Ложись спать, Сашенька, завтра долгий день. А Сашенька не может ложиться спать. Сашенька сползла по стене и икает от смеха. * * * — Завидовать, Всеволод Алексеевич, между прочим, нехорошо! Ольга томно потягивается и закуривает. При всех очевидных недостатках у их гостиницы есть одно преимущество — большой и красивый внутренний двор с клумбами, ажурными фонарями и маленьким фонтаном. Здесь можно сидеть с чашкой кофе или просто курить. Сашка пришла как раз покурить, а Всеволод Алексеевич, видимо, подышать сигаретным дымом и влажным после прошедшего ночью дождя воздухом. А она ему говорила, чтобы сразу шёл завтракать, а она его догонит. Но упрямый же. Одному ему, видите ли, на завтрак идти не хочется. Он вообще намеревался завтрак проспать. Всё-таки устал с дороги больше, чем пытается показать, и подниматься в половине девятого утра ему явно не хотелось. Но Ольга стукнула дверью своего номера, потом громко что-то обсуждала в коридоре с попавшейся ей горничной, и окончательно его разбудила. — Кто тебе завидовал, Оленька? Я буквально сочувствовал тому молодому человеку, что попал в твои сети. Всеволод Алексеевич стоит на лестнице, опираясь на каменные перила. В белой курточке и красном пуловере по случаю прохладной погоды. Добродушно улыбается. — Куда он делся, кстати? Опять выгнала до рассвета? — Не изменяю традициям, — кивает Ольга и делает глоток кофе из крошечной чашки. — А что ты так переживаешь? Я бы позвала тебя по старой дружбе, но, как я вижу, тебе есть, кем согреть суровые гастрольные будни. — О, да, жаловаться не приходится. Да и возраст уже не тот, чтобы не досыпать, — он вдруг резко оборачивается к Сашке, давно забывшей про собственную сигарету. — Пойдём, Сашенька, завтракать. А то наша творческая интеллигенция всё сожрёт и нам не оставит. Сашка покорно шагает за ним. Она даже спрашивать не станет, было ли у них что-то с Ольгой. Ёжику понятно, что было. Вопрос, в каком году и сколько раз, но какое её дело? Туманову, судя по всему, не понравилось. Удивляться тоже уже не хочется. Шоу-бизнес, богема. Как Ольга там сказала? Согревали суровые гастрольные будни? — Ольга всегда выбирала кого-нибудь моложе себя, — сообщает Туманов самым невозмутимым тоном. — Но в тот раз выбирать было не из кого, меня и её пригласили на концерт в Алмату, без коллективов. Был банкет, выпили немало, ну и… А про неё легенды ходили, мол, такое вытворяет, что мужики уползают потом. Про меня, как ты, наверное, знаешь, тоже разное говорили. Ну мы и решили поэкспериментировать, опытом обменяться. Случившееся не впечатлило обоих. С тех пор обмениваемся не опытом, а колкостями. — Господи, — вздыхает Сашка. — Бедная Зарина Аркадьевна. — А она тут причём? — искренне удивляется Туманов. — Так, а где наш шведский стол? Стол есть. Длинный, накрытый белой чистой скатёркой. Но шведского на нём ничего нет. Стоят два пустых котла, в каких обычно подогревается каша или суп. И больше ничего. — Присаживайтесь, сейчас я принесу завтрак, — обаятельно улыбается официантка. Туманов хмыкает, но присаживается. Сашка плюхается напротив, всё ещё пытаясь переварить информацию. Нет, она много интересного знает про его героическое прошлое, много чего слышала. Но её всё ещё поражает та обыденность, с которой артисты говорят о сексе, с которой к нему относятся. Как будто им что на одной сцене спеть, что переспать, — ничего необычного. — Чай или кофе? — уточняет официантка и ставит перед ними по тарелке. На тарелке явно магазинная булка, несколько кусочков бледного сыра и кубик масла. — Кофе, — вздыхает Туманов. — Чай. И меню вашего заведения, что ли, — бормочет Сашка уже вслед унёсшейся девушке. — Меню тебе зачем? — Выбрать что-нибудь за деньги. Потому что этим завтракать вам нельзя, а мне не хочется, — Сашка мрачно рассматривает содержимое тарелки. — Тут даже на континентальный завтрак не тянет, я уж молчу про шведский стол. — Да я вообще не голоден, — Всеволод Алексеевич задумчиво барабанит пальцами по столу. — Дождь опять начался. А мы там какие-то деревья должны высаживать. Да и концерт под открытым небом. — Но сцена-то под крышей. — Это понятно. А зрители? Кто захочет стоять под дождём? — Оно вас волнует? Отпели своё и домой. Он так укоризненно на неё смотрит, что Сашка затыкается. Вот пойми их артистическую логику. Циники, когда речь идёт о сексе, и идеалисты, когда о сцене. Ну или просто он у неё такой, уникальный. — А вот и горячее, — радостно сообщает официантка. Перед ними шмякаются по две тарелки. Яичница с сосисками и помидорами и блинчики с творогом. Явно ручной работы, не магазинные. Тонюсенькие, кружевные. Сашка тут же скидывает свои сосиски на тарелку Туманова. — Зачем? — возмущается тот. — Кушайте-кушайте. Мне блинчиков хватит.